Прогулки с Барковым или путешествие с дилетантом, «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение Опции

[tsa]

Уважаемые форумчане!

Приглашаю принять участие в обсуждении моей новой книги "«Мастер и Маргарита»: прогулки с Барковым или путешествие с дилетантом", посвященной подробному разбору книги Альфреда Баркова "Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение ".

Для удобства полемики, рубрикация основных разделов моей работы совпадает с рубрикацией работы Баркова. В каждом разделе его труда мною выделены и рассмотрены все основные, существенные для его выводов тезисные цитаты, критике и разбору которых и посвящена моя книга.

Напоминаю, что данная тема открыта для обсуждения моей книги и книги Альфреда Баркова. Лучшим ответом мне и лучшей защитой теории основоположника альтернативного прочтения будут не славословия в адрес Баркова и не поливание меня бранью, а доказательное опровержение основных положений моей книги.

При обсуждении прошу указывать соответствующий номер тезиса или раздела, это упростит чтение темы в дальнейшем. Так же прошу, обязательно указывать источники, на основании которых опровергается мое мнение.

С уважением
Сергей Цыбульник (tsa)

[tsa]

«Мастер и Маргарита»: прогулки с Барковым или путешествие с дилетантом


Содержание:

Введение

I.В тупике стереотипов
Глава I. Торжественный смысл слова Мастер
Глава II. Мастер – имя нарицательное
Глава III. Почему Мастер не заслужил света?
Глава IV. «Это ты ли, Маргарита?»
Глава V. «Верная, вечная …»
Глава VI. Поцелуй вампира

II. Система ключей в романе
Глава VII. Криптограмма: шифр или код?
Глава VIII. К вопросу об «антисемитизме» Булгакова
Глава IX. О парадоксах в романе
Глава X. О календарях и Пасхах
Глава XI. Определение даты финала

III. М. Горький – прототип булгаковского Мастера
Глава XII. «Цекуба» или «Фалерно»?
Глава XIII. От Феси и Берлиоза до Мастера
Глава XIV. «Неожиданная слеза»
Глава XV. О «старичках»
Глава XVI. Реторта Фауста социалистической эры
Глава XVII. «Ненавистен мне людской крик»
Глава XVIII. Горький и Булгаков: два автора одного театра

IV. «Сталин советской литературы»
Глава XIX. Если нечего есть – есть ли все-таки человеческое мясо?
Глава XX. «Неужели, неужели?..»
Глава XXI. Так зародилась горьковщина
Глава XXII. Конец романа – конец героя – конец автора

V. Метла Маргариты
Глава XXIII. «Женщина непомерной красоты»
Глава XXIV. Желтые мимозы на черном фоне
Глава XXV. Готический особняк Маргариты
Глава XXVI. Конец квартиры № 50 или квартиры № 20?
Глава XXVII. Что нашептала Маргарита?
Глава XXVIII. Где эта улица, где этот дом?

VI. Кладбище булгаковских пьес
Глава XXIX. Семнадцатая глава Театрального романа?..
Глава XXX. Самая ранняя дата
Глава XXXI. Седой финдиректор в интерьере Театра
Глава XXXII. Центурион вампиров
Глава XXXIII. Рыжая ведьма за пишущей машинкой
Глава XXXIV. Треснувший монокль темно-фиолетового рыцаря
Глава XXXV. Пусть рыцарь – друг, но истина – дороже?..

VII. Рукописи, которые не горят
Глава XXXVI. Бездомный-Понырев в эпилоге
Глава XXXVII. Мост от романа к эпилогу
Глава XXXVIII. Иммануил Кант против Левия Матвея?..

VIII. «Козлиный пергамент»
Глава XXXIX. Назорей или Назарянин?
Глава XL. Роман в романе
Глава XLI. Не мир, но меч!
Глава XLII. Пародия на пародию?

IX. Два «зеркала русской революции»
Глава XLIII. Воланд: Мефистофель или Мессия?
Глава XLIV. Так кто ж ты, наконец?
Глава XLV. От Иегудила Хламиды до Воланда

Послесловие

[tsa]

Введение

«Только в воспаленном больном мозгу <…> может возникнуть мысль о сотрудничестве Баркова с КГБ».

Высказывание на форуме БЭ[1]

«– Вы – немец? – осведомился Бездомный.
– Я-то?.. – переспросил профессор и вдруг задумался. – Да, пожалуй, немец… – сказал он».
М. А. Булгаков[2]

«<…> тут произошла маленькая путаница. Каждое ведомство должно заниматься своими делами. Не спорю, наши возможности довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди…
– Да, уж гораздо больше, – не утерпел и вставил кот, видимо гордящийся этими возможностями».
М. А. Булгаков[3]

Для незнакомых с «творчеством» Альфреда Баркова, поясню, что ниже речь пойдет о его работе «Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение»[4]. В ней Барков пытается доказать, что в образах героев романа зашифрованы современники писателя: Мастер – Максим Горький, Маргарита – Мария Андреева, Левий Матвей – Лев Толстой, Воланд – Ленин, Иван Бездомный – сам Булгаков. Замечу, что это не единственное поразительное «открытие» Баркова. Литературными мистификациями он полагает и «Гамлет» Шекспира и все крупные произведения Пушкина – «Пушкин создал свои произведения «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Памятник», «Руслан и Людмила», «Медный всадник», «Повести Белкина» как сатирические пародии». Несомненно, если бы судьба отпустила Баркову достаточный жизненный срок, он бы попытался вскрыть пародийную подноготную всех великих литературных произведений. Однако жизнь человеческая коротка, так что приходится довольствоваться малым.

Читателей моей предыдущей работы, в которой я подверг критике толкования диакона Кураева[5], видимо удивит, что, потратив столько времени на обстоятельный разбор занимательного богословия диакона всея Руси, я вдруг решил написать еще и книгу с критикой альтернативного прочтения Баркова. Логичнее было бы начать в свое время именно с Баркова, и продолжить Кураевым. Ведь именно у Баркова диакон позаимствовал все основные тезисы своего труда, и под нехитрым религиозным соусом, как правило, без ссылки на основоположника альтернативного прочтения, преподнес читающей публике. Но дело в том, что в свое время теории Баркова показались мне настолько самоочевидно вздорными, что я решил ограничиться небольшой пародией на методы альтернативного прочтения[6] и критическим разбором главы о фалернском и цекубском вине[7], сделанным по просьбе его поклонников. Только в процессе дискуссий на булгаковских форумах я понял, насколько невероятно заразна и прилипчива инфекция альтернативного мышления. При том, что официальное булгаковедение достаточно твердо стоит на объективных художественных позициях оценки творчества Булгакова, форумы Интернета превратились в сплошной рассадник альтернативных толкований романа «Мастер и Маргарита». Все время появляются новые желающие открыть глаза на его «истинный, скрытый смысл». Поскольку все эти толкования, так или иначе, опираются на труды основоположника теории альтернативного прочтения Альфреда Баркова[8], пора наконец детально и всесторонне разобраться и с его аргументами.

В отличие от диакона Кураева, Барков не был столь яркой публичной личностью, поэтому полагаю уместным осветить некоторые нюансы его биографии, которые, на мой взгляд, проливают свет на особенности его подхода к исследованию и трактовке литературных произведений. Несомненно, найдутся любители обвинить меня в гробокопательстве и рытье в грязном белье покойного человека. Однако всю свою литературную жизнь Альфред Барков занимался именно раскапыванием чужих могил и перетряхиванием костей авторов и грязного белья их героев. Так кто же, как не он, заслужил хотя бы небольшого исследования и своей собственной личности? Независимо от реальной роли Баркова в булгаковедении, отрицать, что он вошел в его историю нельзя. Поэтому биография Баркова заслуживает такого же внимания, как и биография Булгакова, поскольку знание человека всегда позволяет и читателю и критику лучше понять написанное им.

О своей профессии Барков нигде не упоминает. Из отдельных его фраз можно понять только, что она имела какое-то отношение то ли к инженерной, то ли к юридической деятельности. Например – «Да мало ли найдется и таких, у кого диссертация о светлых булгаковских образах уже на подходе, а тут откуда-то взялся этот то ли инженер, то ли юрист, ну не литератор, словом, и испортил обедню…»[9]. Странноватый получается, однако, гибрид профессий: как в сказке – «ни мышонок, ни лягушка, а неведома зверюшка». Что же это за сказочный персонаж был заброшен в булгаковедение по воле рока? Ведь в области литературы известен только один вид инженерии – «инженеры человеческих душ» – именно так назвал советских писателей Сталин на встрече 26 октября 1932 года. Но от литературы Барков решительно отмежевался, значит «инженерил» он в каком-то другом месте.

Попытавшись найти какие-то биографические сведения о Баркове в Интернете, я сначала наткнулся на глухой вакуум: ничего! Но неожиданно попалась ссылка на радиолюбительский сайт http://www.uarl.com.ua/, где Баркову посвящен специальный раздел – «Воспоминания о Баркове Альфреде Николаевиче UT5AB» (http://www.uarl.com.ua/ut5ab/). От этих-то воспоминаний и потянулась ниточка, и постепенно на свет божий, наконец, выплыли столь тщательно скрываемые Барковым обстоятельства его истинной биографии. Замечу, что данный сайт действующий, создан еще при жизни Баркова в конце 1999 года и содержит огромное количество материалов. Поэтому возможность фальсификации указанных воспоминаний совершенно исключена.

Воспоминания радиолюбителей написаны с необыкновенной любовью и уважением к Баркову, ибо все вспоминающие активные фаны радиолюбительства, альтернативная трактовка Барковым романа «Мастер и Маргарита» их совершенно не интересует. К литературным изысканиям Баркова радиолюбители относятся с должным пиететом, и хоть и пишут «маннипеи» вместо «мениппеи», но разместили на своем сайте все основные литературные работы Альфреда Баркова. Авторы этих воспоминаний хотят увековечить имя Баркова и с этой целью предлагают присвоить его Центральному спортивно-техническому радиоклубу Украины: «<…> когда UT5AB умер, я предложил назвать Украинский центральный радиоклуб именем Баркова. Как в Москве им. Кренкеля. Встретил прохладную реакцию общественности. Мол не там работал где надо… народ не поймёт» [Андреев В. Позывной - UT5AB. - http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/call_ut5ab.htm].

Что же это за загадочная профессия, ставшая печальным темным пятном на биографии Баркова? Почему в советское время ему не было нужды стесняться ее, а с распадом СССР она стала совершенно не престижна, особенно для литературоведов? Почему Барков изъяснялся о ней исключительно эзоповым языком? Ответ оказался предсказуем: за понятиями «не инженер», «не литератор», «не юрист» по папе скрывался самый тривиальный полковник КГБ! Эта неприятная тайна могла бы еще не скоро просочиться наружу, но на свою беду Барков был очень активным радиолюбителем, поэтому упоминания о его таинственной профессии содержатся в самых различных радиолюбительских источниках, от простых воспоминаний в Интернете, до печатных материалов. Например, клуб Маррад (МАРиупольский РАДиолюбитель) в бюллетене «Радиоклуб» № 5 за 2005 г. опубликовал письмо Баркова под названием «Завещание Альфреда Баркова» с таким предисловием: «Ветеранам радиолюбительства Мариуполя хорошо был знаком один из легендарных радиолюбителей Украины <…>, наш земляк, <…> офицер госбезопасности, мастер спорта международного класса по радиосвязи, талантливый коротковолновик и литератор Альфред Барков UT5AB»[10].

Поклонники альтернативного прочтения наивно отвергают даже саму мысль о возможности сотрудничества Баркова с КГБ. Но скажите на милость, зачем, перефразируя слова Гоголя, искать черта тому, у кого черт за плечами? Зачем искать сотрудничества с КГБ тому, кто сам был одним из высших чинов в иерархии КГБ, только по нелепой случайности не получившим генеральского звания[11]? Да и искомое сотрудничество в той или иной форме, несомненно, предшествовало добровольному переходу Баркова с гражданской профессии на службу в органы госбезопасности. По сравнению с этим фактом, даже доказательство его шизофреничности было бы менее неприятно. В той или иной мере шизофрениками были многие гениальные люди, а среди высших чинов КГБ гениев культуры до сих пор не замечено. Как известно, каждое ведомство должно заниматься своими делами. Но для ведомства госбезопасности чужих дел не было по определению. Вряд ли где еще можно было встретить столько непревзойденных любителей своего и чужого дела, как в печально известном Комитете Глубокого Бурения или попросту КГБ. Поэтому его сотрудники оставили заметный след во всех сферах человеческой деятельности, в т.ч. и в литературе, но только, к сожалению, не творческий, а именно следовательский.

Трудно однозначно сказать, курировал ли Барков вопросы литературы по роду своей деятельности в КГБ. Скорее всего, только по выходу на пенсию, лишившись любимой работы, он по настоящему увлекся литературоведением и попытался применить к нему свои скорее следственные, чем исследовательские профессиональные способности, чтобы привычными методами выбить из литературных произведений намеренно, по его мнению, скрытое их авторами второе дно. Увы, но булгаковских героев Барков воспринимал не как живые художественные образы с их богатым душевным миром, а как подследственных марионеток – винтиков и гаечек разработанной им схемы. А весь роман представлял себе как хитроумно составленный кроссворд, где каждое слово несет намек на скрытый внутренний смысл произведения. Это тем более досадно, что Барков прекрасно понимал смысл и значение знаменитой недоумённой фразы Льва Толстого: «Вы представляете! А Катюша Маслова отказала Нехлюдову!» – и даже процитировал ее в своей работе. Но вот Толстому Барков не отказал в способности к живому творчеству, а Булгакова допустил только к механическому шифрованию текста.

Работа в органах была внутренней, определяющей составляющей жизни Баркова. Внешней же, официально открытой стороной его жизни, было уже упомянутое увлечение – радиолюбительство, в котором Барков оставил заметный след. Несомненно, оно же было и одним из направлений работы Баркова в органах. Собственно все сведения о Баркове я и почерпнул исключительно в воспоминаниях радиолюбителей, так как коллеги по его прямой работе по понятным причинам подобными воспоминаниями занимаются только сбежав за границу. Воспоминания радиолюбителей, как я уже отмечал, написаны с несомненной любовью и уважением. Но сквозь выписанный ими идеальный образ «человека и парохода» мы, вооруженные разработанным Барковым следовательским подходом к рассмотрению любого вопроса, без труда можем выявить все заслуживающие нашего пристального внимания факты:

1. Одним из направлений работы Баркова в органах было искоренение неконтролируемой свободной работы радиолюбителей в эфире и организация их в подконтрольные органам радиоклубы[12]. Замечу, что важность этого направления работы в годы холодной войны переоценить просто невозможно.

2. Как истинный рыцарь плаща и кинжала, Барков добросовестно хранил секреты своего ведомства и «хорошо знал, что вход в Контору рубль. Выход два»[13]. Поэтому «про службу рассказывал почти ничего»[14].

3. Правильно понимая задачи своего ведомства, он говорил, что «дамы в их деле это «совершенно другая цивилизация». Будет говорить пять часов, а нужного так и не скажет, и не потому что не хочет, а потому что не понимает»[15].

4. За высокие показатели в работе Барков был представлен к генеральскому званию, и только из-за нелепой случайности – ареста переписывавшегося с ним радиолюбителя, у которого нашли письма Баркова, остался полковником. Не получение Барковым заслуженного им генеральского звания явилось причиной его глубоких переживаний[16].

5. Из органов Барков «был уволен не по собственному желанию»[17].

Замечу, что во времена Сталина звание подполковника КГБ приравнивалось к армейскому званию генерал-лейтенант, так что даже с поправкой на времена застоя звание Баркова нужно как минимум приравнять к армейскому генералу. А что уж говорить о случайно не полученном им звании генерала КГБ?!! Такую высочайшую должность можно было заслужить только реальными делами… И еще нюанс. Были ли беспартийные в КГБ, особенно среди высших чинов? Ответ на этот риторический вопрос вполне ясен.

К возможностям своего ведомства Барков был явно неравнодушен, о чем свидетельствует следующая история:
«Я как раз ехал в Киев, и меня попросили передать Альфреду материалы по проекту реформы. Остановился в гостинице на бульваре Тараса Шевченко, уж не помню ее названия, звоню, спрашиваю Баркова. Отвечает уверенный голос: сейчас приду за бумагами, не беспокойся. Кладу трубку, начинаю ждать и вдруг соображаю, что я не сказал, собственно, ГДЕ я остановился. Однако проходит минут пятнадцать, дверь в номер открывается, и входит улыбающийся человек. Здравствуйте, я Альфред Барков, давайте ваши бумаги. Так и познакомились…
Я его пытал все, как он ухитрился меня найти, а он только смеялся, мол служба такая»[18].

Несомненно, для Альфреда Баркова имел особый смысл комментарий Бегемота к словам Воланда о том, что возможности его ведомства «довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди…» К этим словам кот горделиво вставил следующую реплику: «Да, уж гораздо больше»[19]. Так и Барков, занимая высокий пост в органах, подобно Воланду, не раз обращал свои возможности на благо развития радиолюбительства: «Это был самый Большой радиолюбитель Украины, делавший для Украинского радиолюбительства настоящие чудеса»[20]. Он был «часть той силы…», но не худшая часть. Но это же, ради справедливости, следует сказать и о критикуемом им Воланде…

Судя по воспоминаниям радиолюбителей, в решении зависящих от него проблем радиолюбительства Барков проявлял достаточную широту взглядов и не был фанатичным работником своей репрессивной системы. Попадаются даже утверждения, что он не слишком любил коммунистическую власть, что впрочем, полностью противоречит многим фактам, приводимым самими же мемуаристами: например явно горделивому использованию потаенных возможностей своей службы, снисходительным рассуждениям, что «дамы в их деле» не нужны, или глубоким переживаниям по поводу неполучения очередного звания. Настоящим диссидентам такое поведение не свойственно. Не исключено, что неприязнь к советскому строю могла возникнуть у Баркова в годы так называемой перестройки, когда у людей стали открываться глаза на реальное положение дел в стране. Многие, ранее слепо веровавшие в коммунизм, тогда прониклись просто таки звериной ненавистью ко всему советскому. У Баркова же могла сыграть свою роль еще и обида за заслуженное им, но неполученное генеральское звание.

Образованность Баркова несомненна. О знании английского языка я и не говорю. «В 80-х годах в Киев приехал Президент США Картер. Владея в совершенстве английским языком Фред был официальным переводчиком на переговорах правительственных делегаций!!! Чувствуете уровень???!!! С задачей справился отлично и получил личную благодарность будущего главы государства Андропова»[21]. Будучи не менее проницательным, чем Барков, позволю высказать предположение, что не только отличное знание английского языка послужило причиной назначения старшего офицера КГБ официальным переводчиком…

По национальности Барков имел греческие корни. Свою биографию он начинал простым горным мастером на шахте[22]. Его поразительная метаморфоза в высокообразованного, безупречно владеющего английским языком интеллектуала-полковника КГБ, только по случаю не ставшего генералом, спустя столетия, несомненно, породит вопрос: а был ли это, собственно говоря, один человек, или два разных человека? Написал ли он сам приписываемые его авторству критические произведения, или это был кто-то стоящий за его спиной, например, Андропов – большой любитель литературного творчества? Кто-нибудь непременно выдвинет гипотезу, что Баркову его шефом был завещан личный литературный архив, материалы которого Барков и начал по выходу на пенсию потихоньку публиковать под своим именем. Найдутся и такие горе-исследователи, что за далью лет совместят образ Альфреда Баркова с родоначальником скабрезной эротики Иваном Барковым…

Я лично не собираюсь спекулировать на темном вопросе таинственной трансформации простого горного мастера в одного из высших чинов в иерархии КГБ, и упомянул о нем только ради, так сказать, исторической справедливости: шекспирово – Шекспиру, дикобразово – Дикобразу, барково – Баркову…

Образованность и эрудиция Баркова в области литературы имели свои естественные границы, в чем мы далее неоднократно убедимся. На это обстоятельство дополнительно наложились профессиональная подозрительность[23] и присущий ему фанатизм[24]. В итоге получился весьма причудливый экземпляр литературоведа с кагебистской спецификой, двусмысленно толкующего и выворачивающего наизнанку любой известный факт. Предвосхищая отчаянный вопль последней надежды альтернативщиков: «Это не тот Барков!», приведу цитату из воспоминаний товарища-радиолюбителя – «Обладая невероятной эрудицией во всех отношениях, он начал писать книги, и не пустопорожние романы, а серьёзные исследования творчества Булгакова, Пушкина»[25], – и цитату из письма UT5AB своему зарубежному корреспонденту – «Применив свою теорию к пьесе В. Шекспира «Гамлет», я обнаружил, что понятие Драма на самом деле значительно отличается от общепринятого значения»[26].

В своих воспоминаниях товарищи по эфиру сравнивают Баркова с А. Собчаком и Ю. Тимошенко[27]. Не буду скрывать, что подобный комплимент для меня крайне сомнителен, особенно в части дамы с косой. Не знаю, как именно выглядел бы ее анализ романа о Мастере и Маргарите, но знаю, что с истиной бы он ничего общего не имел: одиозность никогда не ведет к объективности.

В любом деле дилетант всегда остается, прежде всего, дилетантом. Но служба в органах, как и служба в армии, всегда накладывает определенный неизгладимый отпечаток на личность человека, и Альфред Барков не был исключением из этого правила. Согласитесь есть определенная разница между литературными записками отставного поручика Амирана Амилахвари[28] и литературными записками отставного полковника КГБ Баркова. Нетерпимость к чужому мнению естественна именно для старших офицеров, привыкших к беспрекословному повиновению. Не удивительна и маниакальная подозрительность, даже если речь идет о вышедшем на пенсию сотруднике КГБ.

В своей работе я ни в коем случае не ставил перед собой цель поиздеваться над Барковым, – каждый имеет право на свое мнение и каждый может ошибаться. Если моя критика местами звучит очень резко, то только потому, что я пытался встряхнуть зачарованных магией детективного альтернативного прочтения читателей и привести их в чувство, чтобы они поняли, что Барков ошибся не в каких-то отдельных местах, а именно в общей концепции восприятия романа. По существу, содержание романа осталось для него тайной за семью печатями. Кроме того, Барков крайне неуважительно отнесся к любимым героям Булгакова. Вопреки здравой логике и фактам, в угоду примерещившемуся ему гениальному открытию, он попытался сознательно утопить в грязи Мастера и Маргариту, и поэтому заслужил адекватно жесткий ответ на свою безумную теорию.

Заключая данное введение, позволю себе использовать часть введения из моей критики диакона Кураева. Как я уже писал, все свои тезисы диакон позаимствовал у Баркова и только дал им новую религиозную оправу. Поэтому и далее при необходимости я буду уже без каких-либо оговорок использовать соответствующие места из моей критики Кураева, ибо разделить их с Барковым уже просто невозможно, хотя следует подчеркнуть и принципиальную разницу: Барков, несомненно, искренне слепо верил в свои теории. Кураев же, также без сомнения, сознательно пошел на подлог.

Многозначность литературных творений позволяет, чтобы каждый читатель находил в них что-то близкое именно ему. Этим-то и интересна художественная литература, что вместо сообщения сухих фактов порождает внутренние образы и целые миры в нашем сознании, свои для каждого читателя. Но одно дело личностные особенности восприятия образов героев и сюжета, и совсем другое – сознательное искажение замысла и общей творческой концепции автора, перелицовка и выворачивание происходящего наизнанку, представление его в кривом зеркале для создания нужного эффекта. Например, можно по-разному, вплоть до прямо противоположных оценок, относиться к героям любимого многими фильма «Ирония судьбы, или с легким паром» и, соответственно, к самому фильму, принимая или не принимая его в свою душу. Но какую ценность может иметь утверждение представителя какого-нибудь антиалкогольного общества, что фильм якобы создавался режиссером с целью обличения пьянства на Руси и отношение автора к собственным героям резко отрицательное? Возможно, это и поможет какому-то ограниченному кругу людей, имеющих большие проблемы с алкоголем, но только ценой их оболванивания и внедрения ложных истин в их сознание.

Характеризуя методы «исследования» романа «Мастер и Маргарита» Барковым и Кураевым, можно сказать следующее. И тот и другой чисто механически, произвольно разъединив неделимое произведение Булгакова на составные части и, переанализировав-переделав-перетолковав каждую из них в отдельности, соединяет их вновь уже в нечто уродливое и страшное. Свои выводы они делают после многословных пространных рассуждений и цитат, поэтому оценить их достоверность намного сложнее, нежели если рассуждение краткое и четкое. Много воды обычно льют, когда или сказать нечего, или хотят увести в сторону от истины. В этом они неоригинальны. Который год их неутомимые собратья анализируют тайну улыбки Джоконды великого Леонардо да Винчи. Одни приписывают ее загадочность кривым зубам натурщицы, другие тяжелейшему заболеванию – «Мона Лиза больна бруксизмом»[29]. Признаки тяжелейшей формы бруксизма они без особого труда распознают на портрете Джоконды по крепко сжатым вытянутым в тонкую линию губам и измененному контуру глаз. Из многочисленного ряда прочих шестнадцати приписываемых бедной женщине болезней упомяну только болезнь Паркинсона, глухоту, олигофрению и алкоголизм[30]. Маргарите, пожалуй, еще и повезло: хоть гинекологи и стоматологи в ней не копаются. А вот Воланду пришлось хуже: и Барков, и вторящий ему Кураев уверенно диагностируют у него сифилис (видимо, в мужском организме они разбираются лучше, чем в женском).

Всем авторам подобных «исследований» я бы настоятельно рекомендовал провести небольшой эксперимент: вдумчиво прочитать любой справочник с описанием каких-либо болезней, лучше всего психических или, на худой конец, желудочных, выписать те, признаки которых они находят у себя, и серьезно задуматься, что им ближе – чужое произведение искусства или собственный организм.

И Барков, и Кураев увлеченно роются в черновых редакциях романа, не понимая, что в творческую лабораторию автора нужно заглядывать с душевным трепетом, а не с хамским вожделением папарацци. За 12 лет творческий замысел Булгакова претерпел кардинальные изменения, и многие страницы черновиков описывают совсем других героев. Нельзя анализировать произведения искусства и литературы только под микроскопом, уподобляясь слепым, спорящим о том, что такое слон. Нужно идти от общего впечатления, от постижения общего замысла автора к частному, но не наоборот! Художник наносит мазки на свою картину, добиваясь именно общего впечатления, и никакой из них сам по себе не играет определяющей роли – имеет значение только его место в общей картине; поэтому анализировать частности изолированно от общего бессмысленно, если, конечно, вы не стремитесь получить какой-либо наперед заданный результат. Если из общей картины не ясно, какое «здание» сложено автором из «кирпичей», то изучение его отдельных «кирпичиков» под микроскопом не поможет постигнуть художественный замысел произведения.

Серьезное исследование не может руководствоваться заранее заданной целью, как это имеет место у Баркова и Кураева. Поклонникам их «исследований» я, прежде всего, хотел бы сказать, что «мастером» Булгаков именует не только своего героя в романе «Мастер и Маргарита», но и своего Мольера. Но главное не это. Обратите внимание, по воле случая роман, и это, возможно, беспрецедентный случай в истории литературы, содержит одновременно два авторских окончания из двух разных авторских редакций. В первом из них, за 10 месяцев до смерти, Булгаков снял последний абзац, а предыдущий, заканчивавшийся словами: «А прогнать меня ты уже не сумеешь», – дополнил словами: «Беречь твой сон буду я». После чего, взамен снятого абзаца, продиктовал эпилог. Однако, когда вдова писателя Елена Сергеевна Булгакова готовила роман к печати, она не нашла в себе силы расстаться со ставшими настолько дорогими ее сердцу строками и в нарушение авторской воли восстановила их в окончательной редакции романа[31]. Вот они: «Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к их вечному дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресение сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат»[32]. Чем же могли быть ей так дороги эти строки, вопреки изысканиям барковых и кураевых? – Только одним – ее любовью к Булгакову: в них она сама отпускала своего «бедного и окровавленного мастера», который «нигде не хотел умирать – ни дома и ни вне дома!»[33]

Основополагающими источниками моей работы являются следующие книги[34]:

1. Булгаков М. А. «Мастер и Маргарита». Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989. – 750 с.
2. Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000. – 537 с.
3. Булгаков М. А. Князь тьмы. Собр. соч.: В 8 т. Т. 4. – СПб.: Азбука-классика, 2004. – 800 с.
4. Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. – 750 с.
5. Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997. – 640 с.
6. Дневник Елены Булгаковой[35] / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Книжная палата, 1990. – 400 с.
7. Статьи и комментарии исследователя творчества Михаила Булгакова, литературоведа и текстолога Лидии Яновской, подготовившей в 1989 г. первое полное издание последней редакции романа.
8. Яновская Л. Последняя книга или Треугольник Воланда с отступлениями, сокращениями и дополнениями. – http://abursh.sytes.net/rukopisi/main_yanovsk.htm
9. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988. – 496 с.[36]
10. Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003. – 606 с.

Рубрикация основных разделов моей работы совпадает с рубрикацией работы Баркова. При этом в каждом разделе мною выделены и рассмотрены все основные, существенные для полемики тезисные цитаты, критике и разбору которых собственно и посвящена моя книга.
_________________________________________________________
[1] Увы, но Баркову, так же как и Ницше, «не повезло с поклонниками», – последнему как известно достались фашисты, а первому – фанатики. Данное высказывание на форуме Булгаковской Энциклопедии принадлежит наиболее одиозному и фанатичному из них – Жоре Жуку, он же Vendi и Мокей, он же Vidok на форуме Булгаковского Дома.
[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 345.
[3] Там же, с. 610.
[4] Барков А. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение. –
http://m-bulgakov.narod.ru/master-94.htm
[5] Цыбульник С. А. «Мастер и Маргарита»: Диакон и Диавол или о занимательном богословии Кураева. – http://www.dombulgakova.ru/index.php?id=82
[6] Там же.
[7] Там же.
[8] Вот, например, отрывок из письма одного из моих корреспондентов: «Барков начудил предостаточно (что Воланд это Ленин, тут просто руками развести приходится), но достаточно и разумного сказал» (здесь и далее, если не оговорено иное, выделение текста в цитатах жирным шрифтом сделано мною – С. Ц.).
[9] Барков А. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение. –
http://m-bulgakov.narod.ru/master-94.htm
[10] Поспелов С. Маленькое предисловие. Текст письма UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ur8in.htm
[11] Андреев В. Позывной – UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/call_ut5ab.htm
[12] «В этом деле он проявил серьёзный, я бы сказал государственный подход к проблеме. <…> Радиохулиганству как таковому был нанесён сокрушительный удар» [Андреев В. Герой нашего времени. Воспоминания об Альфреде Николаевиче Баркове UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ut5ab1.htm]
[13] Андреев В. Позывной – UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/call_ut5ab.htm
[14] Андреев В. Герой нашего времени. Воспоминания об Альфреде Николаевиче Баркове UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ut5ab1.htm
[15] Там же.
[16] «В один период времени они сошлись с Сергеем, UA1OSM. Шла бойкая переписка в которой я был тоже участник. Но уже при Андропове Сергей на 14 мс. в открытом эфире попросил политическое убежище в США.
Аргангельский р.л. слышал это и… заложил.
Поднялся страшный переполох с участием МИД СССР. UA1OSM был арестован, жестоко избит, аппаратура конфискована, антенна поломана. Сам он был посажен на 4 года. Но и в тюрьме его били и часто по указке ….
В доме у OSM произвели обыск, и нашли письма АБ.
В это самое время АБ в Киеве был представлен к генеральскому званию… Разразился большущий скандал. Началось т.н. служебное разбирательство. С генералом не получилось…. Он конечно переживал. Не так много генералов в Киеве, особенно радиолюбителей…» [Андреев В. Позывной – UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/call_ut5ab.htm] А среди кагэбистов еще на порядок меньше, заметим мы.
[17] Андреев В. Герой нашего времени. Воспоминания об Альфреде Николаевиче Баркове UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ut5ab1.htm
[18] Мельников Г. Маниппеи Альфреда Баркова или «не замахнуться ли нам на Вильяма, так сказать, Шекспира?». – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/rn3ac.htm
[19] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 610.
[20] 73 UZ1RR. Воспоминания о Баркове Альфреде Николаевиче UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/index.htm
[21] Андреев В. Герой нашего времени. Воспоминания об Альфреде Николаевиче Баркове UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ut5ab1.htm
[22] Там же.
[23] Во время перестройки, когда впервые начались выборы из нескольких кандидатов, Барков с женой проголосовали за демократа, а не за коммуниста и потом сильно опасались, что если будет «только два бюллетеня против», то их могут «вычислить» и уволить Баркова с работы [Андреев В. Позывной – UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/call_ut5ab.htm]. Не отрицая определенных возможностей системы, замечу, что «вычислить» Баркова могли бы только если бы голосование проводилось в самой Конторе, а не на районном участке. При советской власти, для создания видимости демократии, всегда допускался небольшой процент голосовавших против. Например, 12 декабря 1937 (!) года состоялись выборы в Верховный Совет СССР на которых 632 тысячи человек проголосовали против кандидатов блока коммунистов и беспартийных и никто их не «вычислял» [Краткий курс ВКП(б), 1938 г. – http://biblioteka.org.ua/book.php?id=1120000482&p=43]. Во всяком случае, данные о подобных розыскных мероприятиях отечественной исторической науке пока не известны. А уж во время перестройки это и вовсе было неактуально.
[24] Андреев В. Герой нашего времени. Воспоминания об Альфреде Николаевиче Баркове UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ut5ab1.htm
[25] Там же.
[26] Письмо Альфреда Баркова UT5AB Дэвиду Райнеру VK5AFA. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/ltr_vk5afa1.htm.
[27] Андреев В. Герой нашего времени. Воспоминания об Альфреде Николаевиче Баркове UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ut5ab1.htm
[28] Окуджава Б. Путешествие дилетантов (Из записок отставного поручика Амирана Амилахвари). – М.: Современник, 1990. – 496 с.
[29] Болезнь характеризуется неуправляемым сжатием челюстей и скрежетанием зубами во время сна или стрессов.
[30] Результаты диспансеризации Моны Лизы. – http://www.nomad.su/?a=8-200301180016
[31] Яновская Л. Комментарии к роману «Мастер и Маргарита» // Булгаков М. А. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 749.
[32] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 710.
[33] Булгаков М. А. Жизнь господина де Мольера. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 9.
[34] Использование мною трех различных изданий черновых редакций связано исключительно с доступностью для меня той или иной книги в период работы с материалом.
[35] Вторая редакция, подготовленная в 60-е годы. Приводя записи в порядок, Елена Сергеевна «заметно правила дневники стилистически. Иногда уточняла, даже изменяла оценки, вглядываясь в прошлое из опыта прожитой жизни. И особенно тщательно опускала то, что считала сугубо личным» [Яновская Л. Елена Булгакова, ее дневники, ее воспоминания // Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 6].
[36] Существует и 2-е дополненное издание того же года: Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – 2-е изд., доп. – М.: Книга, 1988. – 669 с.

Сообщение отредактировал tsa - 17.1.2009, 19:27

[tsa]

I. В тупике стереотипов

Глава I. "Торжественный смысл слова "Мастер"

«Но ты, мой бедный и окровавленный мастер! Ты нигде не хотел умирать – ни дома и ни вне дома!»
М. А. Булгаков[1]

Барков утверждает, что «содержание романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», несмотря на большое количество посвященных ему исследований, до настоящего времени остается загадкой для булгаковедов». При этом, как следует из заглавия настоящего раздела, Барков полагает, что литературоведы находятся в «тупике стереотипов» восприятия булгаковского текста. Разбирая предложенный им альтернативный выход из этого гипотетического тупика, мы, как и в случае с теориями Кураева, не будем обсуждать воду, которой обильно разбавлены многословные рассуждения Баркова, а сосредоточимся исключительно на их сухом остатке – опорных тезисах. Ибо если эти тезисы ложны, то ложны и все основанные на них выводы.

I.I.1. Решающую смысловую нагрузку в прочтении философского пласта романа несет образ Левия Матвея, осужденного на страницах романа Иисусом за искажение содержания его учения, но помещенного Булгаковым вопреки этому в "свет", то есть, в непосредственное окружение Христа.

Барков не указывает нам, где именно Иешуа (а не Иисус!) осудил Левия, но нетрудно понять, что речь может идти только о словах:

«– Эти добрые люди, – заговорил арестант и, торопливо прибавив: – игемон, – продолжал: – ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.
Наступило молчание. Теперь уже оба больные глаза тяжело глядели на арестанта.
– Повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться сумасшедшим, разбойник, – произнес Пилат мягко и монотонно, – за тобою записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.
– Нет, нет, игемон, – весь напрягаясь в желании убедить, заговорил арестованный, – ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты, прошу тебя, свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал»[1].

Прежде всего отмечу, что Пилат ведет речь об обвинительных записях, предоставленных ему Синедрионом, Иешуа же говорит о самом факте искажения его слов слушающими его людьми и выражает опасение, что эта путаница будет надолго усугублена записями его спутника Левия. Слова Иешуа показывают, что он невысокого мнения о пергаменте Левия, но из них невозможно вывести какое-либо решающее, программное, смысловое осуждение Левия «за искажение содержания его учения». Левий действительно ходит за Иешуа и записывает; записывает бестолково, невнятно, так, как он это понимает. Но кто из нас смог бы записать лучше?

Как признает сам Барков, утверждение об осуждении Левия противоречит другим эпизодам романа. И, в первую очередь не помещению Левия в «свет», как считает Барков, а его земным близким отношениям с Иешуа, описанным в главе «Казнь». – «Позавчера днем Иешуа и Левий находились в Вифании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно понравились проповеди Иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозяину, а к вечеру собирались идти по холодку в Ершалаим»[2]. Если из речи Иешуа перед Пилатом может создаться впечатление, что речь идет о постороннем, случайно привязавшемся к Иешуа человеке, то здесь в близких отношениях Иешуа и Левия невозможно усомниться: они вместе путешествуют, вместе живут и вместе работают на огороде у приютившего их хозяина; несомненно, работают, как и путешествуют, не молча, стиснув зубы, а коротая время приятной беседой.

Сопоставляя и анализируя смысл указанных отрывков булгаковского текста, нужно учесть, что первое описание субъективно, так как представляет собой ответ Иешуа допрашивающему его прокуратору. Второе же представляет собой авторское описание Булгаковым внутреннего мира и переживаний отчаявшегося Левия, то есть объективно по определению. Поэтому ни о каком осуждении Левия в романе и речи нет. Иешуа действительно расстроен искажением своего учения, но он не переносит эти чувства на личность Левия и свое общение с ним.

Не стоит преувеличивать простодушие и наивность Иешуа. Неужели именно эти два качества нужны, чтобы одержать победу в диспуте с жестоким земным властителем вроде Пилата, или закосневшим в грехе не менее жестоким мытарем, безжалостно отнимающим у людей последние деньги? Это не простодушие и не наивность, а неуклонное следование чистой души выбранному Пути без торговли с собственной совестью. Со стороны такие люди могут казаться простодушными и наивными, но только потому, что не следуют разумному с нашей точки зрения поведению. Однако с их точки зрения наоборот не разумно и неправильно именно наше поведение. Простодушный человек не боится потому, что не понимает угрожающей ему опасности, чистая же душа не боится ничего, даже понимая угрожающую ей опасность. Из истории известны случаи, когда люди бесстрашно всходили на костер за свои убеждения, но не причине простодушия, а именно от убежденности в своей правоте. А в ней Иешуа убежден абсолютно. Он вполне понимает, что ему грозит смерть и не жаждет быть распятым. Поэтому-то он и просит Пилата отпустить его, но трусость не позволяет Пилату выполнить эту просьбу.

Иешуа НЕ ОЩУЩАЕТ ЗА СОБОЙ НИКАКОГО ГРЕХА. Именно этим и объясняется его на первый взгляд простодушная манера поведения перед Пилатом и слова «правду говорить легко и приятно»[3]. Этим же думаю объясняется и эффект его необыкновенного воздействия на людей, ибо Иешуа и есть сама обнаженная, не скрывающая себя ни от кого излагаемая им истина, а не просто проповедь о ней.

Возникает вопрос: почему Иешуа, одержавший нравственную победу даже над грозным Пилатом, сумел с первого раза смягчить сердце жестокого мытаря, в результате чего последний бросил деньги на дорогу(!) и отказался от своего жестокого ремесла, но не сумел уговорить его если не уничтожить, то хотя бы переписать свой папирус? Не сумел, или же по сути и не пытался? Да и что в конце концов мешало Иешуа просто продиктовать Левию нужные точные формулировки? Иешуа решительно открестился от записей Левия, которые Булгаков характеризует как «несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков»[4]. Однако мог ли Левий действительно так извратить каждое его высказывание? Это возможно только при намеренном умысле, но авторское описание не дает к этому ни малейших оснований. И неужели именно Левий написал перекликающиеся с текстом Апокалипсиса поэтические строки – «Мы увидим чистую реку воды жизни… Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл…»[5]? Такой возвышенный слог совершенно не вяжется с его мрачноватым образом. Так в чем же причина этой путаницы? Почему Иешуа отказывается признать свое авторство? Вероятно потому, что никакая обрывочная, «несвязная цепь» его изречений не передает подлинный смысл его Учения. Ведь Левий записывает только букву Учения, но не его дух. А смысл определяет именно последнее.

Пока общество не готово к восприятию новых истин, оно извратит в своем развитии любое заповеданное ему учение. Поэтому Иешуа и не пытается продиктовать Левию «скрижали» своего завета. Ведь практически для любой его «заповеди» найдутся условия при которых следование ей будет абсурдно. Истину нельзя вложить в головы людей, а можно только освободить ей путь из глубин их душ, где она сама должна прорасти. И именно проповеди Иешуа сеют зерна новой морали, из которых его Истина и прорастет сама, когда наступит ее время. Именно это, пусть и медленно, но происходит с современным христианством. Его история омрачена зверствами и злодеяниями, которые никак не вытекали из достаточно мирного характера этого учения. Но сегодня, воодушевляясь все теми же святыми текстами, христиане уже не посылают еретиков на костры, и не рвутся в крестовые походы, поскольку по мере развития общества в его недрах, наконец, начинает прорастать глубинная суть христианского учения, соответствующая его духу, а не в букве.

Черновые редакции свидетельствуют, что изначально в «философском пласте романа» было совершенно явно декларировано отсутствие какого-либо осуждения Левия со стороны Иешуа:

1. Редакция 1928-1929 гг. (тетрадь 2):
«– А ходит он с записной книжкой и пишет, – заговорил Иешуа, – этот симпатичный… Каждое слово заносит в книжку… А я однажды заглянул и прямо ужаснулся… Ничего подобного прямо. Я ему говорю, сожги, пожалуйста, ты эту книжку, а он вырвал ее и убежал.
– Кто? – спросил Пилат.
– Левий Матвей, – пояснил арестант
– Левий симпатичный? – спросил Пилат, исподлобья глядя на арестованного.
– Чрезвычайно, – ответил тот, – только с самого утра смотрит в рот: как только я слово произнесу – он запишет.
Видимо, таинственная книжка была больным местом арестованного»[6].

2. Редакция 1933 года:
«– Нет, ходит один с таблицей и пишет, – заговорил молодой человек, достойный и добрый человек. – Но однажды, заглянув в эту таблицу, я ужаснулся. Ничего этого я не говорил. И прошу его – сожги эту таблицу. Но он вырвал ее у меня из рук и убежал»[7].

В окончательной редакции Булгаков отшлифовал текст и убрал излишне навязчивую положительную оценку личности Левия со стороны Иешуа. С одной стороны, она излишня, поскольку характер Левия достаточно полно раскрывается в других главах романа. С другой стороны – слишком уж простовато выглядели эти слова в устах Иешуа, снижая философский смысл текста. Фактически мир людей уже отринул Иешуа, и он, быть может сам этого не сознавая, уже находится на пороге шага в вечность. И именно приданная Булгаковым его образу некоторая отрешенность от мира сего, «приподымает» его над обыденной реальностью.

Как мы убедились, текст романа не дает оснований воспринимать недовольство Иешуа записями Левия, как некое программное «осуждение». Ни о чем подобном в романе и речи нет, поэтому помещение Левия в «свет» к Иешуа вполне естественно и закономерно. Таким образом, Барков ошибся в толковании образа Левия и, следовательно, по его же собственным словам, ничего не понял в «философском пласте романа». Как любит говорить в таких случаях диакон Кураев, вот и первый звоночек! На этом бы и стоило закончить начатую мною книгу, но, памятуя упорство сторонников Баркова, мы пройдем начатый длинный путь до самого конца.

Примечание. Б. Сарнов усматривает аналогию между словами Иешуа и словами Сократа о Платоне. – «Про Сократа рассказывали, что, слушая чтение диалога молодого Платона, в котором тот перелагал его учение (сам он, как известно, ничего не писал, за ним записывали), он воскликнул: «Сколько этот юноша налгал на меня!»» [Сарнов Б. С гурьбой и гуртом // ЛЕХАИМ. – 2005. – № 1(153), январь. – http://www.lechaim.ru/ARHIV/153/sarnov.htm]. Данный эпизод приведен в статье «Сократ» Брокгауза и Ефрона. Источником его, несомненно, является следующая запись Диогена Лаэртского в его книге о Платоне. – «Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читал «Лисия», воскликнул: «Клянусь Гераклом! Сколько же навыдумал на меня этот юнец!» – ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил» [Лаэртский Диоген. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М.: Мысль, 1979, с. 160].

I.I.2. Упорно игнорируется исследователями откровенно пародийный смысл деклараций "постороннего повествователя" Булгакова о "верной, вечной" любви Мастера и Маргариты, не говоря уже о бросающихся в глаза уничижающих характеристиках этих персонажей как влюбленных.

Данный тезис подробно рассмотрен ниже, в тех главах, где Барков более детально конкретизирует свои утверждения о якобы пародийности описания любви Мастера и Маргариты.

I.I.3. Так, стыдливо выводится за скобки то обстоятельство, что, несмотря на заверения Маргариты в любви к Мастеру, она даже в самые критические в его судьбе моменты продолжала поддерживать с кем-то отношения, носившие характер долга ("Она стала уходить гулять" – параллель с "прогулками" сексота тайной полиции римлян Низы, заманившей Иуду в западню, где он и нашел свою смерть?.. "Ей легче было умереть, чем покидать меня в таком состоянии одного… но ее ждут… она покоряется необходимости…"). Укоренившееся представление о времени действия в романе – тридцатые годы – и отождествление жены писателя Елены Сергеевны с образом героини ставит исследователей в весьма щекотливое положение: затронуть этот вопрос – значит, ввести в круг обсуждения проблему тайной связи жены писателя с теми, кто октябрьской ночью "постучал" к Мастеру. Но не лучше ли было бы вместо великодушного умолчания, оскорбительного для памяти как самого писателя, так и Елены Сергеевны, поставить для разрешения давно назревшие вопросы: о ней ли, Елене Сергеевне, вообще речь в романе, и правильно ли определен период действия "московской" грани? Возможно, при такой постановке вопроса окажется, что вовсе не тайное сотрудничество своей супруги с НКВД имел в виду Булгаков.

Фразы «она стала уходить гулять» в окончательной редакции романа нет. Она есть в предыдущей редакции, и в напечатанном на ее основе издании романа 1973 г. и перепечатках с него[8]. В последней же редакции Булгаков заменил ее словами «и жил я от свидания к свиданию»[9]. Но даже в анализе более старой редакции Барков проявляет глубочайшее непонимание природы взаимоотношений мужчины и женщины. Маргарита была более деятельной натурой, чем Мастер, предпочитавший проводить время за письменным столом. Поэтому она и подгоняла его, по этой же причине ей было нестерпимо сидеть в унынии в подвале. Только маниакальная профессиональная подозрительность полковника КГБ могла усмотреть в искомых строках связь Маргариты с тайными службами.

И уж совсем неприлично поступил Барков, хитро, по-кураевски, скомпилировав рассмотренную выше фразу со словами «ей легче было умереть, чем покидать меня в таком состоянии одного… но ее ждут… она покоряется необходимости…», – ведь эта фраза сказана совсем в другом случае и к вышеупомянутым прогулкам не имеет ни малейшего отношения. Здесь Барков проявил печальный случай нравственной слепоты одержимого навязчивой идеей человека.

Не так просто уйти из дома, особенно, когда человек, от которого ты уходишь, ни о чем не подозревает. Неужели порядочные женщины должны жить с мужчинами строго по порядку, немедленно бросая законного мужа при переходе к очередному любовнику? Неужели это так легко, собрать вещи, сказать, я тебя больше не люблю, и переехать по новому адресу? Нужно ли объяснять, что для Маргариты принять решение уйти из семьи было не просто, ведь муж не сделал ей ничего плохого. Как она могла остаться на ночь у Мастера? Как бы она объяснила свое ночное отсутствие мужу? Могла ли бы она, положив такой поступок в фундамент их новой жизни с Мастером, быть счастлива с ним?

Маргарита в романе разрывается между двумя равно противоречащими ее пониманию нравственного долга решениями и не может принять ни одного из них. Это не ситуация буриданова осла с равно приятными охапками сена. Это ситуация мучительного нравственного выбора. И к этому выбору она должна созреть, у нее должна появиться дополнительная перевешивающая причина. Иначе неопределенность ее положения может длиться вечно. Именно отчаянный поступок Мастера – сожжение им своего романа – оказался последней каплей, переполнившей чашу терпения. Болезненное состояние любимого человека перевесило нравственный долг Маргариты перед мужем и вынудило ее, наконец, решиться разорвать порочный круг, в котором она оказалась. Маргарита понимает, что без нее Мастер погибнет и без колебаний делает свой выбор. Но даже при этом она не изменяет высокому нравственному понятию своего долга: «Вот как приходится платить за ложь, – говорила она, – и больше я не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но мне не хочется это делать таким образом. Я не хочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, что я убежала от него ночью. Он не сделал мне никогда никакого зла. Его вызвали внезапно, у них на заводе пожар. Но он вернется скоро. Я объяснюсь с ним завтра утром, скажу, что я люблю другого, и навсегда вернусь к тебе»[10].

I.I.4. Другой "зоной умолчания" является крайне неудобный для исследователей образ "друга дома" Мастера – Алоизия Могарыча. Оно и понятно – ведь пришлось бы брать под подозрение друзей Булгакова, а ведь это – люди, на воспоминаниях которых построена значительная часть жизнеописания писателя и выводов исследователей.

Право же не каждый герой заслуживает такого пристального внимания. Да и кто собственно сказал, что дело критики разыскивать для каждого литературного героя использованный писателем прототип? Самый вымышленный художественный образ всегда создается на основе впечатлений, почерпнутых в реальной жизни. Точно так же художники создают свои картины, наблюдая буйство красок окружающего мира. Кого сегодня интересует, кто послужил прототипом Родиона Раскольникова или Федора Карамазова, если созданные Достоевским образы заведомо глубже возможных использованных им типажей. Разумеется, подобные исследования представляют интерес не только для специалистов, но поиск прототипов героев не главное в процессе постижения смысла художественного произведения. Художники тоже часто используют натурщиц, и что с того? Неужели нужно оценивать смысл их картин в зависимости от личности этих натурщиц?!!

Что касается «друга дома» Мастера, то никакой особой зоны умолчания здесь никогда не было. Но простая, элементарная человеческая порядочность, не позволяет добросовестному исследователю без зазрения совести клеить такие ярлыки на кого ни попадя. На сегодня точно установлено, что прототипом Алоизия Могарыча послужил близкий друг Булгакова Сергей Ермолинский, которого писатель начал подозревать в доносительстве[11]. К счастью, перед смертью Булгаков успел осознать свою ошибку[12], что и явилось причиной снятия соответствующей главы из рукописи романа: «Поведение Ермолинского в последние недели булгаковской жизни, много часов самоотверженно проведшего у постели больного, очевидно, рассеяло подозрения, но написать новый текст у Булгакова уже не было сил»[13]. Как отмечает Б. Соколов, «опасения Булгакова насчет Ермолинского были безосновательными. В декабре 1940 г. последний был арестован, и в ходе допросов, как свидетельствуют их опубликованные протоколы, связи Сергея Александровича с НКВД никак не проявились»[14]. На момент написания Барковым своей книги, указанные сведения уже были опубликованы в 1991 году Б. Соколовым [Соколов Б. В. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Очерки творческой истории. – М.: Наука, 1991, с. 165].

После опубликования соответствующих протоколов НКВД, прояснился и вопрос о предателе в окружении писателя. Им оказался Е. В. Калужский – муж сестры Елены Сергеевны: «Евгений Калужский, один из ведущих актеров МХАТа (в опубликованном ныне отчете в НКВД о 40-летии МХАТа в 1938 году он упомянул всех актеров и режиссеров, кроме самого себя). Именно Калужский в день 9 марта 1936 года, когда появление критической статьи в «Правде» предопределило снятие с репертуара булгаковского «Мольера», вместе с женой встречался с Булгаковым, которому МХАТ предлагал оправдываться письмом. А уже 14 марта сообщал в НКВД: «В разговорах о причине снятия пьесы он все время спрашивает «неужели это действительно плохая пьеса?» и обсуждает отзыв о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, которая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: «А разве в «Мольере» есть политический смысл?»… В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но этого он сделать боится, видимо, считая, что это «уронит» его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с «кающимися» и подхалимствующими»[15].
_____________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 350.
[2] Там же, с. 503.
[3] Там же, с. 357.
[4] Там же, с. 655.
[5] Там же, с. 655.
[6] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 39.
[7] Там же, с. 303-304.
[8] Обсуждая текст романа «Мастер и Маргарита», необходимо учитывать, что сегодня сложилось совершенно парадоксальное положение, когда роман одновременно издается в двух разных авторских редакциях. Это объясняется следующими обстоятельствами. Первое полное издание романа в 1973 г. было напечатано не с последней прижизненной редакции, а с предпоследней, так как часть рукописей и других материалов в архиве Булгакова оказалась то ли расхищена, то ли уничтожена. Позже последняя прижизненная редакция была восстановлена по тексту, подготовленному Е. С. Булгаковой для журнальной публикации, с восстановлением всех цензурных сокращений и пропусков, а также с новой сверкой по всем сохранившимся авторским текстам. К сожалению, перепечатки издания 1973 г. продолжают выходить и в настоящее время, вводя в заблуждение читателей преамбулой «Текст печатается в последней прижизненной редакции».
[9] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 472.
[10] Там же, с. 475.
[11] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 19.
[12] «Предал он меня или не предал? Нет, не предал? Нет, не предал!» [Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 21].
[13] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 21.
[14] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 21.
[15] Соколов Б. Две дворянки и королева. – http://grani.ru/Society/People/p.7162.html

I.I.5. Более того, сложившееся представление о Булгакове-гуманисте входит в явное противоречие с отождествлением его с прототипом Мастера. И не только потому, что этот образ трактуется упрощенно, не по-булгаковски однозначно; главное в том, что Булгаков с его кодексом поведения и чести, за что, собственно, мы и ценим его в первую очередь, не мог приписать себе роль "мастера" – "учителя", тем более что в тридцатые годы, когда создавался роман, эти понятия были канонизированы Системой в фигуре Горького. В частности, вот как выглядели заголовки материалов из траурного номера "Литературной газеты" от 20 июня 1936 года: "Прощай, учитель" – редакционная, "Ушел учитель", "Настоящий революционный учитель", "Друг и учитель трудящихся", "Ушел великий учитель советского народа", "Памяти великого учителя", "Будем учиться у Горького". В редакционной статье "Правды" от 19 июня 1936 года о Горьком говорится как о "великом мастере культуры". Аналогичное определение, содержащееся и в другой статье этого же номера, многократно употребляется в траурные дни практически всеми средствами массовой информации. Даже этого одного обстоятельства достаточно, чтобы усомниться в правдоподобности "официальной" версии толкования смысла романа. Ведь невозможно верить в искренность писателя, который так вот нескромно присваивает себе атрибуты чужой славы.

Слово «мастер» Булгаков начал использовать в своем творчестве уже с 1931-1932 года. Не случайно в рукописи романа оно впервые появляется именно в редакции 1932-1934 гг.[1] Дело в том, что в это же время, с 11 июля 1932 г. по 5 марта 1933 г. Булгаков работает над романом «Мольер», в котором неоднократно именует своего героя «мастером»[2]. Как отмечает Л. Яновская, предвестием Мастера в творчестве Булгакова явилась фигура Мольера в пьесе «Кабала святош»: «Та же слабость и беззащитность в жизни, та же огромная сила духа в творчестве»[3]. И, добавим, то же именование: «мастер»!
Таким образом, Булгаков начал использовать слово «мастер» значительно раньше, чем его, применительно к Мандельштаму, в июне 1934 года употребил Сталин в известном телефонном разговоре с Б. Пастернаком: «Но ведь он же мастер, мастер?» Утверждения Альфреда Баркова, что это слово якобы было канонизировано применительно к Горькому, относятся к еще более позднему времени, – 1936 году. При этом даже из приведенных Барковым примеров следует, что в траурных статьях Горький именуется не «мастером», а «учителем»: «Ушел учитель», «Прощай, учитель», «Настоящий революционный учитель», «Памяти великого учителя» и т.п.
В редакционной статье «Правды» от 19 июня 1936 года о Горьком действительно говорится как о «великом мастере культуры», но Горький назван великим как один из многих мастеров культуры, а не единственным «мастером» без всяких эпитетов, как герой романа Булгакова: «Он мастер, мессир, я вас предупреждаю об этом. Вылечите его, он стоит этого»[4]. Барков бессовестно передергивает, а точнее просто лжет, утверждая, что «аналогичное определение, содержащееся и в другой статье этого же номера, многократно употребляется в траурные дни практически всеми средствами массовой информации». Ни в «Известиях», ни в «Труде», ни в «Огоньке» нет более ни одного определения Горького как «мастера». Это упоминание есть только в заметках в «Правде» и только в том смысле, что Горький был одним из великих мастеров культуры, а не единственный Мастер, как герой Булгакова.
Надо сказать, что даже слово «учитель» не употребляется практически нигде, кроме «Литературной газеты», и это вполне естественно, так как по отношению к литераторам Горький действительно был учителем. Но, подчеркиваю, так его называют только сами литераторы, нет ни одного случая именования его «учителем советских писателей» со стороны партийных функционеров или в официальных передовицах газет. Кроме того, «Литературная газета» не прорабатывалась на политзанятиях и ее статьи не читались на радио, а ее тираж был совершенно несопоставим с тиражами центральных газет, которые действительно формировали общественное мнение и точку зрения.
Несомненно, Барков и сам обратил внимание на все изложенные выше обстоятельства, и именно поэтому неуклюже попытался спасти положение изобретенной им комбинацией «мастер» – «учитель», но эта сомнительная конструкция рассыпается в прах применительно к булгаковскому Мастеру, ибо он никогда, никого и ничему не учил. Хотя Мастер и объявляет в романе Иванушку своим учеником, это чисто формальное обращение: от того то и мучается Понырев в финале, что Мастер ничего ему не оставил, кроме своей больной памяти. Вот и не может Понырев собрать воедино разрозненные ее куски…
Вот и второй звоночек: уничижительные суждения Баркова о булгаковском герое оказались совершенно необоснованны. В следующих главах мы еще не раз вернемся к этому вопросу и более подробно охарактеризуем понимание Булгаковым слова «мастер». Пока же, следуя структуре книги Баркова, не будем забегать вперед, а вернемся к подробному анализу содержания траурных номеров советской прессы, чтобы наглядно убедиться в нечистоплотных махинациях Баркова.
Как и полагалось, идеологически выдержанный правильный тон соболезнований по поводу смерти Горького был задан 19.06.1936 центральным партийным органом – газетой «Правда»: «Великий русский писатель», «великий пролетарский писатель», «борец за победу коммунизма», «гениальный художник слова», «беззаветный друг трудящихся», «великий художник пролетариата», «светильник разума», «самый крупный в мире современный писатель», «величайший пролетарский гуманист»[5]. Именно эти определения с различными вариациями были широко растиражированы на следующий день другими изданиями.
В двух материалах номера «Правды» Горький действительно бы назван мастером, но как один из многих мастеров культуры. При этом само понятие мастер культуры никак не связывается с социалистическим реализмом:
«Великий мастер культуры, он много внимания и заботы уделял интеллигенции, поправлял ее ошибки, звал на позиции пролетариата»[6];
«Сам великий мастер культуры, он возвышает свой голос к мастерам культуры капиталистического мира <…>»[7].
Дважды Горький назван писателями «учителем», – в конце 2-й страницы в писательском некрологе – «Прощай, друг, прощай, учитель, прощай, наш Горький!»[8] – и на третьей странице в заметке А. Фадеева[9].
В воскресном номере «Правды», посвященном описанию траурного митинга на Красной площади, в приведенных речах использованы все те же официальные определения. Слова «мастер» и «учитель» не упоминаются. Слово «мастер» встречается только в подвале третьей страницы. Но и здесь оно имеет все тот же множественный смысл, никак не персонифицирующий имя Горького: «Он не уставал доказывать «мастерам культуры», что «безумие хищников невозможно вылечить красноречием <…>»[10].
Субботний номер «Известий», вышедший в день похорон, содержит следующие определения – «Великий гражданин», «гениальный художник», «верный сын коммунистического пролетариата», «воин социалистической культуры», «великий русский писатель», «гениальный русский писатель», «беззаветный друг трудящихся», «любимый друг трудящихся», «верный сын трудового народа», «певец Разума», «солнце русской литературы», «борец за коммунизм», «художник освобожденного человечества», «первый представитель социалистического реализма»[11].
Аналогичные определения использованы и в газете «Труд» – «Гениальный художник слова», «великий русский писатель», «любимый друг трудящихся», «певец труда и борьбы», «страстный глашатай правды», «буревестник и воин пролетарской революции», «строитель социалистической культуры», «великий гражданин»[12].
А вот примеры надписей на венках: «Великому русскому писателю», «Гениальному художнику», «Борцу за идеалы рабочего класса»[13]. Как видим, и здесь ни «мастера», ни «учителя». Эти термины совершенно теряются на фоне действительно использованных в печати определений литературного таланта Горького. Хотя единичный пример их употребления в «Труде» имеется – упомянуты слова Горького «с кем вы, мастера культуры?» и Горький назван учителем «для растущей советской интеллигенции»[14]. Но даже в журнале «Огонек» в некрологе от советских писателей отсутствует не только слово «мастер», но и слово «учитель»[15].И только в «Литературной газете» – органе союза писателей – помимо официальных определений из «Правды», действительно широко использовано слово «учитель», начиная от передовицы, озаглавленной «Прощай учитель», и заканчивая многочисленными статьями – «Настоящий революционный учитель», «Друг и учитель трудящихся», «Ушел учитель», «Ушел великий учитель советского народа», «Великий инженер социалистических душ», «Памяти великого учителя», «Будем учиться у Горького», «Великий пролетарский гуманист» («Он был нашим общим учителем»)[16], «Знаменосец советской культуры»[17]. Однако для многих писателей Горький действительно был именно учителем, поэтому использование писателями этого слова совершенно естественно. Но очень характерно, что пресловутое слово «мастер» ни один из них по отношению к Горькому ни разу не употребляет.
________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 199.[2] Булгаков М. А. Жизнь господина де Мольера. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 9, 97, 173, 175, 176.
[3] Лидия Яновская. «Кабала святош», или Пьеса о Мольере (главы из новой книги о Михаиле Булгакове). – http://magazines.russ.ru/urnov/2004/18/ain7.html
[4] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 612.
[5] Правда. – 1936. – № 167 (6773), 19 июня.
[6] Наш великий друг (некролог редакции «Правды») // Правда. – 1936. – № 167 (6773), 19 июня.
[7] Великий художник пролетариата // Правда. – 1936. – № 167 (6773), 19 июня.
[8] Прощай, наш Горький! // Правда. – 1936. – № 167 (6773), 19 июня.
[9] Фадеев А. Друг и учитель трудящихся // Правда. – 1936. – № 167 (6773), 19 июня.
[10] Лежнев И. Великий мастер культуры // Правда. – 1936. – № 169 (6775), 21 июня.
[11] Известия. – 1936. – № 142 (5999), 20 июня.
[12] Труд. – 1936. – № 140 (4691), 20.06.1936.
[13] Скорбь народа // Труд. – 1936. – № 140 (4691), 20.06.1936.
[14] Лядова В. Великий сын великого народа // Труд. – 1936. – № 140 (4691), 20.06.1936.
[15] Алексей Максимович Горький // Огонек. – 1936. – № 18 (564). – 30 июня. – С. 3.
[16] Литературная газета. – 1936. – № 35 (598), 20.06.1936.
[17] Там же, № 36 (599), 26.06.1936.

Сообщение отредактировал tsa - 30.11.2008, 11:17

[tsa]

Глава II. Мастер – имя нарицательное

«Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером… Мастер тот, кто ощущает стержень всего своего творчества и держит ритм в себе»
А. Блок[1]

Краеугольным камнем толкования образа Мастера Барковым является утверждение, что там, где начинается мастерство, там, по мнению Булгакова, кончается вдохновение и наступает творческая смерть художника. То, что многие великие писатели и поэты вкладывали в это слово совсем другой смысл, Баркова не смущает: их свидетельства просто игнорируются и не оглашаются на ведущемся им процессе.

I.II.1. От внимания исследователей и комментаторов романа как-то ускользнуло то обстоятельство, что слово "мастер", заменяющее имя (или кличку?) центрального персонажа романа, Булгаков везде пишет со строчной буквы. Конечно, вместо объяснения можно в очередной раз списать все на "специфику жанра" и на этом поставить точку. Но все же нелишним будет разобраться, какой смысл вкладывался в понятие "мастер" в контексте обстановки тридцатых годов.

Простим гебисту употребление более привычного для него, но оскорбительного для прозвища булгаковского героя слова «кличка», и сосредоточимся на том, что от доморощенного следователя-самоучки как-то ускользнуло то обстоятельство, что точно так же «мастером» именовал Булгаков и своего любимого Мольера в романе «Жизнь господина де Мольера» (см. тезис I.I.5), причем именно со строчной буквы.

Изначально, с появлением в романе нового героя, Булгаков назвал его «поэтом». Однако в ряде случаев, где прямое обращение свиты Воланда с использованием слова «поэт» звучало бы недопустимо выспренне, писатель использовал обращение «мастер». В дальнейшем это звучание, как более естественное для отстраненного характера образа, окончательно закрепилось за героем.

Утверждение, что у Мастера нет имени совершенно нелепо. Имя героя просто не сообщается читателю, так как душевнобольной Мастер отказался от него. Вспомним визит Мастера к Ивану в лечебнице: «– А, помню, помню! – вскричал Иван. – Но я забыл, как ваша фамилия! – Оставим, повторяю, мою фамилию, ее нет больше, – ответил гость»[2]. Этот художественный прием сразу выделяет Мастера из мира обычных людей и приподымает его образ над реальностью до уровня философского обобщения. По этой же причине Булгаков пишет прозвище героя со строчной буквы, чтобы оно не воспринималось просто как эквивалент обычного имени, хотя в соответствии с параграфом 95 правил русской орфографии и пунктуации 1956 г., прозвища «пишутся с прописной буквы»[3].

Булгаков не сразу нашел правильное решение, – сначала он именовал героя поэтом, и только в последних редакциях нашел верное звучание. Вдумайтесь в магию уходящего корнями в вечность звучания слов «Мастер и Маргарита», – сочетания «Поэт и Маргарита», «Василий и Маргарита», «Александр и Маргарита» и подобные им таким магическим звучанием не обладают! Повторяю, «мастером» Булгаков именовал и своего Мольера. А его самого называла Мастером его последняя жена: «<…> он был Мастер, он не мог допустить случайности, ошибки…»[4] Точно так же и Маргарита именует любимого мастером потому, что: «У нее была страсть ко всем людям, которые делают что-либо первоклассно»[5].

Как отмечает Л. Яновская, портрет Мастера в романе дан не прямо, а через отражения: «Его внешность как бы размыта: она отражена в любви Маргариты. Его эмоциональный портрет не прорисован: мастер как личность весь выражен в своем романе. Не ищите здесь ошибку – Булгаков очень хорошо знает, что делает. Другая художественная задача – другое решение»[6].
______________________________________
[1] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 508.
[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 471.
[3] Правила русской орфографии и пунктуации 1956 г. – http://www.druzhbanarodov.com.ua/interesti...ravila/caps.php
[4] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 153.
[5] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 606.
[6] Лидия Яновская. «Кабала святош», или Пьеса о Мольере (главы из новой книги о Михаиле Булгакове). – http://magazines.russ.ru/urnov/2004/18/ain7.html

[Zep]

Друзья, в теме приветствуется только здоровая критика. Любое хамство и оффтоп будут удаляться.

[tsa]

I.II.2. Зловещий смысл его становится очевидным, если учесть, что Система подразумевала под ним писателей, готовых "наступить на горло своей песне" и создавать угодные ей творения. Теперь как-то забылось, что на рубеже двадцатых-тридцатых годов Системой осуществлялась целенаправленная кампания по внедрению этого понятия в сознание, причем во главе ее стояли такие яркие личности как Бухарин и Луначарский. Особое звучание это понятие приобрело после ареста в мае 1934 года сочинившего сатирическое стихотворение о "кремлевском горце" О.Мандельштама. В ставшем широко известном телефонном разговоре в июне того же года Сталин спрашивал Б. Пастернака о Мандельштаме: "Но ведь он же мастер, мастер?". Известно, что этот термин впервые был введен Булгаковым в текст романа осенью 1934 года.

Напоминаю, что слово «мастер» Булгаков начал использовать в своем творчестве уже с 1931-1932 года (см. тезис I.I.5). Неужели от того, что Сталин использовал какое-то слово, оно должно было изменить для Булгакова свой смысл? Тем более, как мы увидим далее (см. тезис I.II.24), еще с 1922 г. Булгаков вслед за Блоком широко использовал положительный смысл понятий «мастер» и «мастерство» для анализа принципов художественного творчества.

I.II.3. Канонизация понятия "Мастер" применительно к Горькому отмечена выше. К этому следует добавить такой факт: проходивший в феврале 1936 года в Минске 3-й пленум правления ССП СССР направил Сталину приветствие, в котором содержались слова: "Вы – лучший мастер жизни, товарищ Сталин". И если при этом учесть, что за полтора года до этого, на первом съезде советских писателей Горький был подобострастно объявлен "Сталиным советской литературы", то естественно образующаяся ассоциативная цепочка "мастер – Сталин-мастер – Горький-Сталин – Горький-мастер" способна лишь скомпрометировать это понятие, но никак не вдохновить такого писателя, как Михаил Афанасьевич Булгаков, на добровольное присвоение себе такого одиозного имечка.

Какое дело до всей этой верноподданнической вакханалии было Булгакову, который давно уже использовал слово «мастер» в его исконном значении? Неужели он должен был отказаться от всех слов, значение которых было «монополизировано» советской властью? Неужели он должен был отказаться от привычных образов своего языка и внутреннего мира, только потому, что какие-то из них опошлялись советской властью?!!

[tsa]

I.II.4. О том, что Булгаков вкладывал в понятие "мастер" именно одиозный смысл, свидетельствует то обстоятельство, что при попытке создать заказную, явно хвалебную пьесу о Сталине "Батум" он в качестве одного из вариантов названия предусмотрел и такое, как "Мастер".
Не вызывает сомнений, что именно под таким углом зрения следует рассматривать образ центрального героя романа. Более того, сопоставление приведенных выше дат (в мае 1934 года арест Мандельштама, в июне – употребление Сталиным понятия "мастер") с введением Булгаковым осенью того же года этого термина в текст романа дает основание полагать, что оно было вызвано именно предшествовавшими событиями. О том, что при работе над романом Булгаков чутко реагировал на происходившее вокруг него, свидетельствует и тот факт, что после ареста сочинившего сатирические басни Н. Эрдмана он уничтожил часть рукописи романа.

Пьеса «Батум» ни в коем случае не являлась заказной, как это по незнанию обстоятельств ее написания почудилось Баркову. Ее действительно заказал Булгакову МХАТ, но по этой логике заказным произведением следует объявить и роман Булгакова о Мольере – его любимом драматурге. Замысел пьесы возник у Булгакова давно, и окончательное решение написать ее он принял уже в начале 1936 г. – «М. А. окончательно решил писать пьесу о Сталине»; «М. А. поехал в МХАТ <…> разговор, над чем будет М. А. теперь работать? – М. А. ответил, что единственная тема, которая его сейчас интересует, это о Сталине»[1]. Однако по различным причинам осуществление задуманного откладывалось писателем.

Отношение Булгакова к Сталину было противоречиво. Нет, Булгаков не боготворил его, но видимо уважал как сильную личность «вздыбившую» Россию. Нужно учесть, что все то, что мы знаем сейчас, Булгакову достоверно известно быть не могло. Конечно, он мог подозревать сфабрикованность громких процессов, однако аналогичные процессы были и после Великой французской революции, – борьба за власть есть борьба за власть. Многие в то время видели в Сталине духовного наследника великого преобразователя России – Петра Первого, который, как известно, также на костях и крови воздвигал будущее могущество России и город своего имени. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Булгаков рассмотрел слово «мастер» как один из вариантов названия. Более того, надо же отдавать отчет в том, что подобные перечни возможных вариантов названий всегда включают и заведомо неподходящие варианты. Сама обширность данного списка ни в коем случае свидетельствует о многообразии возможных названий, а исключительно о том, что ни одно из этих названий писателя не удовлетворяло.

Рьяным монархистом, то есть приверженцем конкретного царствующего дома, Булгаков не был, но сама идея монархии, по свидетельству его первой жены, в молодости была ему близка: «Он был вообще вне всякой политики. <…> Но большевиков он не любил, и по убеждениям он был монархист»[2]. Несомненно, со временем, убедившись в жизнеспособности поначалу встреченного им в штыки строя, Булгаков стал воспринимать Сталина как нового «большевистского» монарха. Как Пушкину было не зазорно писать царю, так и для Булгакова было совершенно естественно писать Сталину и действующему правительству (так же поступает и его Мольер, через весь сюжет красной нитью проходит тема взаимоотношений великого драматурга с королем). Письма эти, с одной стороны, подчеркивают сохранение писателем чувства собственного достоинства, а, с другой стороны, показывают, что писатель мучительно искал свое место в современной жизни, в Советской России. Ему было важно получить разрешение на поездку за границу именно как знак доверия к нему. Нечего и говорить, что при характерной для Кураева и иже с ним ненависти к Советской России, Булгаков бы не мучался этими проблемами, да и из страны сумел бы уехать еще в двадцатые годы. Аналогично относилась к Сталину и Елена Сергеевна, о чем свидетельствует характерная запись от 14 марта 1936 г. в ее дневнике: «Перед началом второго действия в правительственной ложе появились Сталин, Орджоникидзе и Молотов. Я все время думала о Сталине и мечтала о том, чтобы он подумал о Мише и чтобы судьба наша переменилась»[3].

Отношение Булгакова к Сталину прозрачно выражено и в его восторженном письме В. В. Вересаеву: «В самое время отчаяния <…> по счастию мне позвонил генеральный секретарь… Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно. В сердце писателя зажглась надежда: оставался только один шаг – увидеть его и узнать судьбу»; «В отношении к генсекретарю возможно только одно – правда, и серьезная»[4]. Спустя годы мы понимаем всю наивность этих оценок и то, что Булгаков был обманут в своих ожиданиях, но нужно же понимать, что писателю тогда все виделось иначе и нельзя пытаться спустя годы задним числом сделать его более прозорливым, как не нужно доказывать, что великий Эвклид предвидел геометрию Лобачевского. Увы, но не предвидел. В 1931 г. в письме Сталину Булгаков пишет: «Заканчивая письмо, хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам. Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти»[5].

В конце 1938 г. Булгаков принял предложение МХАТ и весной 1939 г. написал пьесу «Батум» о юности и начале революционной деятельности Сталина. Оценки пьесы крайне противоречивы. Некоторые булгаковеды считают, что Булгаков написал ее в конфликте с собственной совестью и стыдился ее, хотя факты свидетельствуют об обратном. Как отмечает В. Сахаров – «Булгаков все это, конечно, предвидел и сказал писателю Л. Ленчу: «Вы же, наверное, успели уже узнать наши литературные нравы. Ведь наши товарищи обязательно станут говорить, что Булгаков пытался сподхалимничать перед Сталиным и у него ничего не вышло». Действительно, далее последовали всевозможные вариации этой оригинальной мысли. Они повторяются по сей день, невзирая на тут же приводящиеся факты»[6].

Возникает закономерный вопрос, почему же Булгаков не уничтожил якобы слабую, по его мнению, пьесу? Почему в семейном дневнике четы Булгаковых нет ни малейшего намека на подобные настроения, а, наоборот, отражено его многолетнее творческое желание взяться за разработку данного сюжета – «это, конечно, очень трудно… хотя многое мне уже мерещится из этой пьесы»[7], – и его напряженная лихорадочная работа над пьесой, написанной на одном дыхании в рекордно короткие сроки? Можно ли оставить без внимания положительное мнение о пьесе самой Елены Сергеевны, имевшей достаточно тонкий литературный вкус, а также Николая Эрдмана, – второго, наряду с Булгаковым, выдающегося драматурга того времени. Вот некоторые записи о пьесе «Батум» из дневника Булгаковой<A title="" style="mso-footnote-id: ftn8" href="http://www.bulgakov.ru/ipb/index.php?act=post&do=edit_post&f=6&t=158&p=2617&st=0#_ftn8" name=_ftnref8>[8]:
· личные впечатления – «Сегодня прочла вечером одну картину из новой пьесы. Очень сильно сделано»;
· чтение знакомым (семья Файко) – «Миша прочел им черновик пролога из пьесы о Сталине <…> Им чрезвычайно понравилось, это было искренно»;
· чтение Борису и Николаю Эрдманам – «Они считают, что – удача грандиозная. Нравится форма вещи, нравится роль героя».

Свою высокую оценку пьесы Елена Сергеевна не изменила и с течением времени: «И, наконец, кто еще так угадал Сталина, как Булгаков в своем «Батуме»?..»[9]

Полагаю, что цитированные выше записи однозначно свидетельствуют: Булгаков писал свою пьесу искренне, литературные ее достоинства не подвергались даже малейшему сомнению со стороны его современников, и стыдиться ее ему было не больше оснований, чем Альберу Камю своего «Калигулы».

Обвинение Барковым работы Булгакова в заказном характере особенно гнусно потому, что как такового заказа принципиально не было, Булгаков сам заинтересовался этой темой. Если бы его работа действительно носила «заказной» характер, то это означало бы, что он стал на путь добровольного лизоблюдства. Но Булгаков никогда и ничего не писал по заказу! Как писала Елена Сергеевна брату Булгакова Николаю: «<…> не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник – правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил»[10].

Булгаков никогда не писал по чужому заказу. Вот запись от 20 мая 1937 г.: «<…> вечером звонил Адриан Пиотровский <…> Он что-то делает в кино в Ленинграде или заведует чем-то, не знаю. Хотел заказать М. А. сценарий. М. А. отказался. Но из любопытства спросил – «на какую тему?» – Антирелигиозную!»[11] Булгаков не был ремесленником и отказывался от любых не интересных ему предложений:
«Кнорре зашел в филиал, вызвал М. А. и очень тонко, очень обходительно предложил тему – «прекрасную – о перевоспитании бандитов в трудовых коммунах ОГПУ» – так вот, не хочет ли М. А. вместе с ним работать.
М. А. не менее обходительно отказался»[12].

Еще пример, 2 мая 1938 г. к нему пришел видный издательский работник Н. С. Ангарский «<…> и с места заявил: – Не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж, переведу на все языки. Денег – тьма, валюта. Хотите, сейчас чек дам – аванс? – М. А. отказался, сказал – это не могу. После уговоров, Ангарский попросил М. А. читать его роман («Мастер и Маргарита»), М. А. прочитал 3 первые главы. Ангарский сразу: – А это напечатать нельзя. – Почему? – Нельзя»[13]. При крайне стесненном материальном положении Булгакова отказаться от такого фантастического предложения мог только человек, который не пишет по заказу, и которому совершенно не важно, что ему заказывают, – антирелигиозный сценарий или авантюрный роман.
________________________________________________________________________
[1] Дневник Елены Булгаковой, записи от 07.02.1936 и 18.02.1936 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 112, 114.
[2] Из семейной хроники Михаила Булгакова: воспоминания Т. Н. Лаппа (Кисельгоф) // Паршин Л. К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. – М.: Кн. Палата, 1991, с. 63.
[3] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 426.
[4] Письмо к В. В. Вересаеву от 22.07.1931, приписки от 27-28.07.1931 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 252.
[5] Письмо к И. В. Сталину от 30.05.1931 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 246.
[6] Сахаров В. «Батум» М. А. Булгакова: в поисках текста. – http://bulgakov.km.ru/teatr/batum.htm
[7] Дневник Елены Булгаковой, запись от 10.09.1938 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 201.
[8] Там же, записи от 23.05.1939, 07.06.1939, 11.06.1939, с. 260, 263, 265.
[9] Письмо Е. С. Булгаковой к С. Я. Маршаку от 06.01.1955 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 629.
[10] Там же, письмо к Н. А. Булгакову от 16 января 1961 г., с. 323.
[11] Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 148.
[12] Там же, запись от 08.12.1933, с. 47.
[13] Там же, запись от 03.05.1938, с. 197.

Сообщение отредактировал tsa - 9.2.2009, 19:50

[tsa]

I.II.5. Впервые употребленное в тексте в 1934 году, это наименование в последующем стало занимать все большее место в романе, а в окончательной редакции (1938 год) вошло в его название. Следует отметить, что этому предшествовало и другое событие, связанное с опальным Мандельштамом. О нем свидетельствует скупая запись от 19 апреля 1937 года в дневнике Елены Сергеевны, третьей жены Булгакова: "В мое отсутствие к М. А. заходила жена поэта Мандельштама. Он выслан, она в очень тяжелом положении, без работы". Изданные недавно воспоминания жены поэта предоставляют нам возможность если не реконструировать содержание всей ее беседы с Булгаковым, то по крайней мере с большой степенью достоверности предположить, что речь не могла не идти о противопоставлении двух понятий – "мастер" и "поэт".

Как я уже отмечал (см. тезис I.II.1), изначально, с появлением в романе нового героя, Булгаков назвал его «поэтом». Однако в ряде случаев, где прямое обращение свиты Воланда с использованием слова «поэт» звучало бы недопустимо выспренне, писатель использовал обращение «мастер». В дальнейшем это звучание, как более естественное для отстраненного характера образа, окончательно закрепилось за героем. Таким образом, никакого противопоставления понятий «мастер» и «поэт» в романе нет, наоборот есть преемственность понятий «поэт» – «мастер».

Реконструкция Барковым содержания им же вымышленной обстоятельной беседы Булгакова и Н. Я. Мандельштам напоминает бытующую в палеонтологии шутку, что опытный ученый может всего по одной найденной косточке восстановить весь облик давно вымершего зверя и рассказать, как он выглядел, какой образ жизни вел, чем и как питался. Но меркнут возможности научного воображения по сравнению с фантазией сотрудников КГБ о возможном содержании могущих иметь место бесед! Сначала скупое упоминание, что жена Мандельштама «заходила», естественно ассоциирующееся с понятием «ненадолго», а не с понятием «беседа», одним росчерком пера опытного фальсификатора превращается в гипотетическую никому не ведомую беседу. После чего горе-анализатор, не претендуя на восстановление «всей» придуманной им беседы, совершает обратное алхимическое превращение и выуживает из нее уже другую нужную ему «косточку» – предположение об обсуждении понятий «мастер» и «поэт». При этом как-то забывается, что хотя Булгаковы и Мандельштамы и были соседями по московскому писательскому кооперативу в Нащокинском переулке (ул. Фурманова), но каких-либо приятельских отношений они никогда не поддерживали. Об их полном отсутствии свидетельствуют как дневник Елены Сергеевны, так и переписка писателя. Не считая упомянутой Барковым скупой записи, единственный зафиксированный случай общения Булгакова с Мандельштамами это посещение жившей у них Ахматовой – «М.А. днем ходил к Ахматовой, которая остановилась у Мандельштамов»[1]. Отсутствие вхождения Мандельштамов в круг общения Булгакова явно подчеркнуто уже самой формой цитируемой Барковым записи Елены Сергеевны – «жена поэта Мандельштама». О людях своего круга общения так никогда не пишут.

Нет никаких оснований полагать, что Н. Я. Мандельштам могла обсуждать с Булгаковым какие-либо вопросы, кроме тяжелой собственной судьбы и судьбы своего мужа. Поскольку никакие отношения с Булгаковыми ее не связывали, она могла прийти только за помощью, а не для длительных литературных диспутов. Да и была она, судя по стилю записи, очень недолго; вернувшаяся из театра Елена Сергеевна ее уже не застала. Из текста самого же Баркова ясно следует, что ни малейших свидетельств подтверждающих его предположение в воспоминаниях Н. Я. Мандельштам просто нет, иначе он не преминул бы на них сослаться, а не растекался бы «мысью по древу».
_________________________________________________
[1] Дневник Елены Булгаковой, запись от 13.04.1935 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 92.

Сообщение отредактировал tsa - 2.4.2008, 16:52

[tsa]

I.II.6. Итак, с точки зрения истинного поэта Мандельштама, понятие "мастер" стоит в одном ряду с "рогатой нечистью"… Во всяком случае, противопоставление Мандельштамом истинной поэзии "мастерству" как ремесленничеству просматривается здесь весьма четко.

С точки зрения не менее истинного и великого русского поэта Александра Блока слово «мастер» стоит совсем в другом ряду. И что теперь? Объявить Блока не истинным поэтом? Или же все-таки разумнее признать, что никакого общепринятого однозначного смысла слова «мастер» применительно к творчеству не существует?

Инсинуации альтернативщиков, что слово «мастер» вообще неприменимо к великим писателям и деятелям культуры, и является изобретением большевиков, уподобивших писательский труд работе за станком, убедительно развенчивают слова Блока: «Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером… Мастер тот, кто ощущает стержень всего своего творчества и держит ритм в себе»[1].

Б. Соколов отмечает, что в работе «Литература и революция» Троцкий, приводя эти слова Блока, комментирует их следующим образом: «Большевики мешают чувствовать себя мастером, ибо мастеру надо иметь ось, органическую, бесспорную, в себе, а большевики главную-то ось и передвинули. Никто из попутчиков революции – а попутчиком был и Блок, и попутчики составляют ныне очень важный отряд русской литературы – не несет стержня в себе, и именно поэтому мы имеем только подготовительный период новой литературы, только этюды, наброски и пробы пера – законченное мастерство, с уверенным стержнем в себе, еще впереди»[2].

По мнению Соколова[3]: «В таком же положении, как и Блок, оказывается булгаковский Мастер. Автору романа о Понтии Пилате общество отказывает в признании, и выпавшие на его долю испытания в конце концов ломают внутренний стержень главного героя «Мастера и Маргариты». Вновь обрести этот стержень он может лишь в последнем приюте Воланда. Сам Булгаков, хотя и наделил Мастера многими чертами своей судьбы, внутренний творческий стержень сохранил на всю жизнь и, по справедливому замечанию враждебной ему критики, выступал в советской литературе как писатель, «не рядящийся даже в попутнические цвета» (эту цитату из статьи главы РАППа Л. Л. Авербаха (1903-1939) в письме к Правительству от 28 марта 1930 г. автор выделил крупным шрифтом). Стержнем была любовь к свободе, стремление говорить правду и проповедовать гуманизм, что и отразилось в этическом идеале, выдвигаемом Иешуа Га-Ноцри».

Заключая обсуждение данного тезиса, приведу замечание, высказанное на форуме Булгаковской Энциклопедии при обсуждении моей предыдущей работы:

«Можно дополнить сказанное ссылкой на широко известную статью Блока «О назначении поэта»
(http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/LITRA/POETRY.HTM), где есть такие слова: «Второе требование Аполлона заключается в том, чтобы поднятый из глубины и чужеродный внешнему миру звук был заключен в прочную и осязательную форму слова; звуки и слова должны образовать единую гармонию. Это – область мастерства».

Блоку был совершенно чужд ремесленнический подход к поэзии, впоследствии провозглашенный Маяковским: «Мастера, а не длинноволосые проповедники нужны сейчас нам». Блок и принципы другого «мастера», Гумилева, критиковал весьма резко в статье «Без божества, без вдохновенья». И, однако же, употребил слово «мастерство».

Еще неплохо было бы окончательно разобраться со ссылкой Баркова на «мнение истинного поэта Мандельштама». Действительно, «рогатая сволочь» у Мандельштама упоминается – в «Четвертой прозе». Но он говорил о разрешенных, подцензурных, продавшихся власти писателях, а не о творческом методе. И восхищался рассказами Зощенко, которому удавалось, по его словам, заменять вдохновение «мастерством». Почему Барков цитирует воспоминания Н. Я. Мандельштам, а не «Четвертую прозу»? Все просто: в «Четвертой прозе» нет ни «мастеров», ни «мастерства», а у Надежды Яковлевны нужное слово ненароком очутилось на одной странице с «рогатой сволочью»…

Мандельштам, кстати говоря, куда больше похож на мастера из романа, чем Горький. Но настоящие дешифровщики не боятся трудностей и выбирают путь наибольшего сопротивления. Впрочем, этим фактам место, скорее, в разборе «мениппеи»[4].
[1] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 508.

[2] Там же, с. 508.

[3] Там же, с. 509.

[4] Синицын. – http://www.bulgakov.ru/ipb/index.php?showtopic=136

[tsa]

I.II.7. Если при этом учесть, что описанное Надеждой Яковлевной происходило непосредственно перед ее встречей с Булгаковым, то вряд ли будет ошибкой предположить, что в силу своей особой этической значимости и эмоциональной насыщенности (ведь недаром же сам Мандельштам обсуждал эту тему с Ахматовой) оно не могло не быть предметом их разговора и не повлиять на идейную направленность создававшегося романа.

С идейной направленностью своего романа Булгаков определился еще в конце 20-х годов, задолго до беседы с Н. Я. Мандельштам. Булгаков никогда не был дружен с Мандельштамом. У них был совершенно разный менталитет и темперамент, Мандельштам был порывист, экзальтирован и походил на большого ребенка, Булгаков же был сдержан в проявлении чувств. Беседа с женой Мандельштама никак не могла столь кардинально изменить уже сформировавшуюся философию его романа. На момент этой беседы роман по существу был уже идейно завершен, и Булгаков работал над тем, чтобы «приподнять»[1] финал.

I.II.8. Как можно видеть, в тридцатые годы понятие "мастер", по крайней мере в ближайшем окружении Булгакова, наряду с общепринятым, возвышенным, имело и прямо противоположный, негативный смысл. О том, что в романе оно употребляется именно в таком контексте, писатель подает сигнал бросающейся в глаза манерой его написания – через строчную букву, что придает ему уничижительный оттенок.

Как мы увидели ранее, слово «мастер» в ближайшем окружении Булгакова не имело никакого негативного смысла. Известно, что Булгакова называла Мастером его собственная жена (см. тезис I.II.1), видимо по той же причине, что и Маргарита в романе, – в литературной жизни он все делал «первоклассно»[2]. Мастером называл Булгакова и первый американский посол в СССР Вильям Буллит[3]: «Буллит необычайно хвалебно говорил о пьесе, о М.А. вообще, называл его мастером». С Мастером отождествлял Булгакова и его ближайший друг и биограф П. С. Попов[4]: «Маргарита Николаевна – это вы и самого себя Миша ввел».

Сам Булгаков называл «мастером» – через строчную букву(!) – своего Мольера[5], самого близкого и автобиографичного его героя: «Недавно бесстрастный компьютер сопоставил всех персонажей Булгакова, и выяснилась удивительная вещь: самым близким автору, самым автобиографическим героем оказался не Мастер и не Алексей Турбин, а французский придворный комедиограф XVII столетия Жан Батист де Мольер»[6]. Возможно ли поверить, что Булгаков сознательно «уничижал» своего любимого Мольера?!!

Сходились Мастер и Булгаков и в любви к истории[7]: «Его всегда интересовала история. Об этом говорят сюжеты его произведений о Мольере и Пушкине. Сюжеты его оперных либретто «Минин и Пожарский», «Петр Великий», «Черное море». Работая над «Бегом», расстилал перед собою подлинные карты боев в Крыму и Таврии. Даже над «Белой гвардией», таким личным, так мало удаленным во времени от событий романом, работал как историк: безусловно изучая документы эпохи. Его герой – Мастер – историк».

История настолько интересовала Булгакова, что он даже хотел написать учебник по истории СССР:

«Сегодня в газете объявлен конкурс на учебник по истории СССР. М. А. сказал, что он хочет писать учебник – надо приготовить материалы, учебники, атласы»;

«М. А. начал работу над учебником»[8].

Осколки жизни Булгакова рассыпаны в биографии Мастера. Это и поразившая их с Еленой Сергеевной как молния, как финский нож любовь; и символ этой любви – хранимые Маргаритой «распластанные между листками папиросной бумаги лепестки засохшей розы»[9], прообразом которых послужила реальная засохшая роза, вложенная Булгаковым в письмо[10] к Елене Сергеевне, когда она была еще замужем, – «Получала письма от Миши, в одном была засохшая роза »[11]; и «то единственно ценное, что имела в жизни» Маргарита, – «старый альбом коричневой кожи, в котором была фотографическая карточка мастера»[12], – «Фотографической карточкой, хранимой далеко от чужих глаз, стал для нее снимок, некогда вклеенный в томик «Белой гвардии», – навсегда с особой нежностью любимый ею его фотопортрет»[13]; и ведьмовство Елены Сергеевны: «ты ведьма! Присушила меня!»[14]; «Ты думаешь, что ты ведьма?» – дразнил я ее. «Не ведьма, а колдунья и Маргарита», – строго говорила она»[15]; и ее пристрастие к мимозам: «Купила мимозы»[16]; и необыкновенная любовь к древним главам романа[17]: «люблю их бесконечно», «древние главы, которые я безумно люблю»; и сшитая ею Булгакову «черная шапочка Мастера»[18]; и душевная болезнь Мастера, мучавшая самого Булгакова, и затравленность их обоих литературными критиками, и стремление увидеть заграницу, описанное в черновиках романа. Именно глазами своего героя[19]: «Я никогда ничего не видел. Я провел свою жизнь заключенным. Я слеп и нищ», – смотрит Булгаков в редакции 1934 г. на залитый огнями «гигантский город», над которым снижается кавалькада в последнем полете, по прямым, «как стрелы», линиям бульваров которого безошибочно угадывается Париж[21], в который он так стремился попасть[22], и в поездке в который ему так безобразно, так оскорбительно, предварительно обнадежив, отказали в том же 1934 году. Одним этим эпизодом опровергаются все натужные построения Баркова, что Мастер это Горький, так как, в отличие от Булгакова, Горький значительную часть жизни провел за границей и к нему никак не могут быть отнесены указанные слова Мастера. С этими же словами героя прямо перекликаются слова Булгакова, приведенные в дневнике Елены Сергеевны[23]: «Я узник… меня никогда не выпустят отсюда… Я никогда не увижу света». На черновых страницах романа отражено и его чтение Булгаковым своим знакомым, – Мастер признается Ивану, что «пробовал он его читать кое-кому, но его и половины не понимают»[24].

Вместе с тем, настоящий писатель никогда не переплавляет в горниле романа только свою собственную судьбу, и в образе Мастера реальные черты Булгакова соединились с другими прототипами и художественным вымыслом автора. В более поздних редакциях автор даже убрал из образа Мастера некоторые, слишком личные черты своей биографии, так как это уводило сюжет в сторону от основной линии. В частности смягчил он и страсть Мастера увидеть иные страны. Лишь осколок ее отразился в разговоре Мастера с Иваном[25]: «Я вот, например, хотел объехать весь земной шар. Ну, что же, оказывается, это не суждено. Я вижу только незначительный кусок этого шара. Думаю, что это не самое лучшее, что есть на нем, но, повторяю, это не так уж худо».

Так что, конечно, Мастер это не Булгаков. И, тем не менее, справедливо обратное: Булгаков, это Мастер, ибо и жизнь его, и любовь, как нигде отразились в зеркале его закатного романа. Даже слова Геллы: «Фрак или черный пиджак. К двенадцати ночи»[26], – которые она произносит, приглашая барона Майгеля на бал, есть не что иное, как надпись на приглашении на бал, присланном Булгакову американским посольством: «Приписка внизу золотообрезного картона: фрак или черный пиджак»; «Бал у американского посла. Поехали к двенадцати часам»[27]. Как известно, именно этот бал в американском посольстве, данный 23 апреля 1935 г., послужил прообразом бала Воланда.
[1] «Свой суд над этой вещью я уже совершил и, если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика» [Письмо к Е. С. Булгаковой от 15.06.1938 г. // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 474-476].

[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 606.

[3] Дневник Елены Булгаковой, запись от 21.02.1936 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 114.

[4] Письмо П. С. Попова к Е. С. Булгаковой от 27.12.1940 // Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях / Сост.: Л. В. Губианури и др. – К.: Мистецтво, 2006, с. 232.

[5] Булгаков М. А. Жизнь господина де Мольера. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 9, 97, 173, 175, 176.

[6] Сахаров В. Прощание с алтарем Диониса. М. А. Булгаков в театре и о театре. – http://bulgakov.km.ru/teatr/dionis.htm

[7] Яновская Л. Комментарии к дневнику Елены Булгаковой // Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 366.

[8] Дневник Елены Булгаковой, записи от 04-05.03.1936 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 116.

[9] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 546.

[10] Булгаков имел обыкновение постоянно вкладывать «лепестки красных роз» в письма к Елене Сергеевне [Мягков Б. С., Соколов Б. В. Комментарии к повести «Тайному другу» // Булгаков М. А. Чаша жизни: повести, рассказы, пьеса, очерки, фельетоны, письма. – М.: Сов. Россия, 1988, с. 578].

[11] Дневник Елены Булгаковой. Письмо к А. С. Нюренбергу от 13 февраля 1961 г. / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 327.

[12] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 546.

[13] Яновская Л. Елена Булгакова, ее дневники, ее воспоминания // Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 23.

[14] Дневник Елены Булгаковой. Письмо А. С. Нюренбергу от 13 февраля 1961 г. / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 327.

[15] Ермолинский С. А. О времени, о Булгакове и о себе. – М.: Аграф, 2002, с. 203.

[16] Дневник Елены Булгаковой, запись от 01.03.1939 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 244.

[17] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 449.
Чудакова цитирует первую, самую непосредственную редакцию дневников; во второй же редакции Елена Сергеевна опустила все, что она считала сугубо личным, в том числе и цитируемые строки.

[18] «жена сшила ему черную шапочку – как у его героя» [Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 478].

[19] Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 258.

[21] «Воланд остановился над гигантским городом. в ослепительном освещении и белых, и синеватых и красных огней потекли во всех направлениях черные лакированные крыши, и засветились прямые, как стрелы, бульвары» [Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 259].

[22] «Я исступленно хочу видеть хоть на краткий срок иные страны. Я встаю с этой мыслью и с нею засыпаю» [Письмо к В. В. Вересаеву от 22.07.1931, приписка от 26.07.1931 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 251].

[23] Дневник Елены Булгаковой, запись от 12.02.1937 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 129.

[24] Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 296.

[25] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 477.

[26] Там же, с. 531.

[27] Дневник Елены Булгаковой, записи от 29.03.1935 и 23.04.1935 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 89, 95.

[tsa]

I.II.9. Приведенное выше мнение Г. А. Лесскиса, отражающее типичную для булгаковедов точку зрения, диаметрально расходится с предлагаемой здесь трактовкой, вынуждающей пересмотреть концепцию прочтения романа в целом.

Надеюсь, читатель уже понял, что пересмотре нуждается исключительно теория альтернативного прочтения, вышедшая из под пера бывшего полковника КГБ. При той способности к упрямому передергиванию фактов, которую проявил Барков, я право же не завидую его возможным подследственным во времена его работы по основному призванию. Что касается навязчивой идеи Баркова, что упоминание его имени намекает якобы на его «инородство», то думаю, что это всего лишь естественная констатация факта, что его знаменитого однофамильца, автора «Луки Мудищева» звали Иван. Обладателю столь знаменитой фамилии следовало или сменить ее, или не жаловаться, что к ней для идентификации добавляют имя.

I.II.10. В подкрепление своей точки зрения могу сослаться на мнение Б. Сарнова, сделавшего на материалах Н. Я. Мандельштам аналогичный вывод об одиозности понятия "мастер".

Странная ссылка, а где же цитаты, подтверждающие мнение, приписываемое Сарнову? Почему Барков отказал себе в удовольствии привести их? – Да потому, что слово «одиозность» в указанной им статье Сарнова вообще отсутствует! Сарнов не анализирует понятие «мастер», а пишет о том, что Сталин понимал поэзию, как голое мастерство: «Крупный поэт – это значило крупный мастер. Другого значения слова «поэт» Сталин не понимал»[1]. В противовес мнению Сталина Сарнов цитирует «пророческую» по его словам речь Блока от 13 февраля 1921 г. на торжественном заседании, посвященном 84-й годовщине смерти Пушкина, в которой Блок говорил о том, что между областью вдохновения и областью мастерства «никаких точных границ провести нельзя»[2].

Так что если уж ссылаться на Б. Сарнова, так только на его мнение о работе Баркова:
«Вот, например, попалась мне как-то на глаза вышедшая в 1994 году в Киеве книга А. Баркова «Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение». Суть этого «альтернативного прочтения» состояла в том, чтобы доказать, что прототипом булгаковского Мастера был не кто иной, как А. М. Горький, а прототипом Маргариты, соответственно, — М. Ф. Андреева.
Охота была так подробно вникать во всю эту ерунду, обильно цитировать все эти комические рассуждения. Да и место ли им в статье, предназначенной для опубликования в серьезном филологическом журнале? Мало разве сейчас печатается такой чепухи, благо рыночные отношения в издательском деле перед каждым «чайником», как привыкли мы говорить на своем редакционном жаргоне, открывают немыслимую прежде возможность: за свой счет сделать самые безумные свои догадки и гипотезы достоянием читателя»[3].
Жестко, но справедливо.

I.II.11. О том, что восприятие "мастерства" применительно к вопросам творческого процесса не так однозначно, как его принято трактовать, свидетельствует хотя бы выдержка из статьи [color=#000000]<П. Горелова – С.Ц.>, ни в коей мере не затрагивающей связанные с творчеством М. А. Булгакова вопросы: " появление мастерства как такового, самого по себе, означает смерть для художника".
Итак, мастерство – смерть для художника… Но это сказано в наши дни, и к Булгакову отношения не имеет – примерно так могут возразить оппоненты, добавив что-либо относительно "исторической памяти". Хорошо; давайте вспомним, как считали современники Булгакова – художники близкого к булгаковскому склада мышления: "Количество пишущих, количество профессионалов, а не прирожденных художников все растет, и читатель питается уже мастеровщиной, либеральной лживостью, обязательным, неизменным народолюбчеством, трафаретом…" Это – мнение не рядового литератора, а будущего Нобелевского лауреата в области литературы И.А. Бунина.

Я уже отмечал, что практически любые слова многозначны, поэтому нельзя воспринимать их вне контекста, в данном случае контекста романа. Маргарита именует любимого мастером потому, что: «У нее была страсть ко всем людям, которые делают что-либо первоклассно»[4]. Применительно к ремесленнику слово «мастер» может иметь значение, о котором толкует Барков. Но применительно к настоящему художнику оно имеет совсем другое значение – то, о котором говорят Блок и Булгаков (см. тезис I.II.6) – значение характеризующее, прежде всего, зрелость таланта. Именно в этом значении его, например, употребила применительно к А. П. Чехову одна из его поклонниц – «Когда одна писательница назвала его <гордым – С.Ц.> мастером, он поспешил отшутиться от этого высокого звания <…>»[5]
Хорошо известно, что уровень мастерства художника не обязательно соответствует его общему художественному уровню. Тот же Бунин говорил, что он переписал бы всего Льва Толстого, но при этом бы не прибавил ни единого слова, а только выкинул лишнее. Гениальный писатель может писать достаточно тяжелым языком, а менее талантливый может лучше владеть словом. То же относится и к технике владения кистью. Спорить о том, кем лучше быть – художником или мастером, все равно, что спорить, что лучше – быть богатым, или здоровым. Не нужно противопоставлять эти понятия: лучше всего быть и богатым и здоровым. Если художник еще и первоклассный мастер, то это прекрасно. Достаточно набрать на любом поисковом портале фразы «мастера живописи» и «мастера литературы», чтобы убедиться, что понятие мастерства художника никто еще пока не отменял.

Только потому, что у Баркова логика тащилась позади его следствия, он умудрился не заметить, что булгаковское значение слова «мастер» используется в российской культуре еще с дореволюционных времен и к социалистическому реализму никакого значения не имеет. В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона, мы можем прочесть: «Самыми замечательными мастерами по части ракурса считаются Мантенья (картина «Усопший Спаситель», в миланском музее — Брера), Микеланджело (плафон Сикстинской капеллы), Паоло Веронезе (плафоны во дворце дожей, в Венеции), Корреджо (живопись купола и потолочных сводов в Пармском соборе) и Тьеполо (плафон «Обретение св. Креста», в Венецианской академии художеств)»[6].

Судя по всему, Булгаков в своем романе вложил в слово «мастер» понятие уникальности: тот, кто может совершить нечто недоступное другим, тот, кто поднялся на самую высшую ступень творчества.
_______________________________________________________
[1] Сарнов Б. Заложник вечности. Случай Мандельштама. – Огонек, 1988, № 47, с. 26.
[2] Там же, с. 28.
[3] Сарнов Б. И стать достояньем доцента… –«Вопросы литературы» 2006, № 3.
[4] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 606.
[5] Чуковский К. И. Чехов. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1990, с. 235.
[6] Энциклопедический словарь. Том ХХVI. Изд. Ф. А. Брокгауз (Лейпциг), И. А. Ефрон (С-Петербург). СПб., 1899, с. 221.

[tsa]

I.II.12. О том, что оно не было одиночным, говорит приведенный в 1936 году Буниным же относящийся к самому началу века касающийся Горького факт: "Всем известно, как, подражая ему в "народности" одежды, Андреев, Скиталец и прочие "Подмаксимки" тоже стали носить сапоги с голенищами, блузы и поддевки. Это было нестерпимо". О "подмаксимках" писали также П. Пильский, М. Алданов.
Здесь очевидно, что при образовании неологизма "подмаксимка" в качестве кальки использовано слово "подмастерье". Иными словами, понятие "мастер" еще в начале века употреблялось с ироническим оттенком; причем уже тогда – в отношении Горького. И уж если вести разговор об исторической памяти Булгакова, то этот факт не мог быть не известным ему; поэтому к толкованию этого неоднозначного понятия применительно к содержанию романа "Мастер и Маргарита" вряд ли можно подходить только с общепринятых позиций.

Возможно воспаленному маниакальной гэбистской подозрительностью воображению и очевидно, что слово «подмаксимка» является калькой слова «подмастерье». Мы же заглянем в словарь Даля, и посмотрим, что означает приставка «под»: «Слитно, под выражает: направленье, действие снизу, под низ, сысподу; приближенье к чему; прибавленье, придачу к чему; действие слабое, малое, исподволь; поправку, вычинку и пр., а вообще понятие неполного, подчиненного, сравнительно низкого, как видно из предшедших примеров»[1]. Таким образом, значение слова «подмаксимка» прекрасно истолковывается само по себе, без всякой кальки, и в соответствии с правилами русского языка означает нечто неполное и сравнительно более низкое по отношению к оригинальному понятию. То есть в данном случае некое недоделанное карикатурное подобие Максима Горького. И если уж речь зашла о кальке, то слово «подмаксимка» более созвучно слову «подхалим», а не «подмастерье». Незнание Барковым правил русского языка вовсе не означает, что эти правила были неизвестны Булгакову.

Баркову очевидно неизвестна даже история возникновения понятия «подмаксимка», иначе бы он не стал ссылаться именно на одного из многих «подмаксимок», заботливо выпестованных Горьким. Это понятие принадлежит Зинаиде Гиппиус. – «Именно так назвала она писателей-реалистов – Андреева, Скитальца, Телешова, Чирикова и других. Бунин тоже оказался в их числе. До последних дней гордый – не менее гордый, чем Горький, но только по-своему, – Бунин не мог простить этой обиды. В какую ярость он пришел, когда увидел в иллюстрированной газете «Искры» (не путать с большевистской «Искрой») от 2 февраля 1903 года ехидный шарж Кока (псевдоним Н. И. Фидели) под названием «Подмаксимки»! Там Горький был изображен в своей широкополой шляпе в виде большого гриба, под которым росли очень маленькие грибочки с физиономиями Андреева и Скитальца. И уж совсем крохотный грибок с лицом Ивана Бунина стыдливо выглядывал из-за спины… простите, «ножки» Маэстро. К тому времени Бунин был уже автором «Листопада», рассказов «Танька», «На чужой стороне», «Антоновские яблоки»»[2].

Как вспоминал в своих поздних записях Корней Чуковский – «Бунин <…> уже написал свои лучшие вещи, но обыватели все еще по привычке считали его Подмаксимкой, то есть одним из слабоватых писателей, пытающихся благодаря своей близости к Горькому придать себе вес и значение»[3].

I.II.13. К тому же, если возвратиться к знаменитой фразе "Я – мастер", то следует посмотреть, в каком контексте она включена в роман. Вспомним: Мастер отвечает на вполне естественный вопрос Бездомного "Вы писатель?". Уже в самом ответе Мастера "Я – мастер" содержится противопоставление понятий "писатель" и "мастер". Более того, это противопоставление усиливается реакцией Мастера (в общем-то неожиданной; уж во всяком случае она никак не вписывается в общепринятое толкование этого места в романе): он не только "потемнел лицом" и "сделался суров", но и "погрозил Ивану кулаком".

Версия Баркова, что слово «мастер» вообще неприменимо к великим писателям и деятелям культуры, и является изобретением большевиков, уподобивших писательский труд работе за станком, убедительно развенчивают слова великого русского поэта Александра Блока: «Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером… Мастер тот, кто ощущает стержень всего своего творчества и держит ритм в себе» (см. тезис I.II.6).

Булгаковский Мастер не имеет и не хочет иметь ничего общего с подмастерьями – «писателями» МАССОЛИТа, именно поэтому он «потемнел лицом» и «сделался суров»[4], когда Иван спросил, не писатель ли он. Значение слова писатель полностью девальвировано для него, поэтому он называет себя «мастер», именно этим словом его называла любимая.
________________________________________________
[1] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: Современное написание. В 4 т. Т. 3. П. – М.: ООО «Издательство АСТ»: ООО «Издательство Астрель», 2003, с. 262-263.
[2] Басинский П. Страсти по Максиму. – М.: ЗАО «Роман Газета», 2007.
[3] Чуковский К. И. Дневник (1930-1969), запись 06.04.1968 (больничные записки). – 2-е изд., испр. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 416.
[4] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 464.

Сообщение отредактировал tsa - 2.9.2008, 23:28

[tsa]

I.II.14. Для того, чтобы внести окончательную ясность в вопрос о концепции мастерства в литературе, возвратимся к вынесенной в эпиграф выдержке из статьи, где Горький высказывает принятую сталинской Системой "официозную" точку зрения.
Одним из главных идеологов этой концепции, взятой исследователями творчества Булгакова за основу, был не кто иной, как А.В. Луначарский. Чтобы уяснить, что же именно берут за основу современные апологеты "светлых образов" в творчестве Булгакова, не грех ознакомиться с содержанием его работы "Мысли о мастере", опубликованной в "Литературной газете" 11 июня 1933 года, то есть, незадолго до знаменитого телефонного разговора Сталина с Пастернаком. И незадолго до того, как Булгаков впервые употребил в своем "закатном романе" нарицательное имечко "мастер".
Третий раздел работы озаглавлен "Об учениках и подмастерьях". Вынужден разочаровать тех, кто усмотрит в слове "подмастерье" какой-то иронический смысл, намек на ремесленничество как антитезу подлинному творчеству. Нет, наоборот: "Не всякий становится мастером, – так начинается этот раздел, – но всякий, прежде чем стать мастером, должен быть учеником и подмастерьем… Счастливейшая эпоха – это та, когда подмастерья в искусстве творят почти как мастера (так и написано: "подмастерья творят" – А.Б.). Такую эпоху приходится признавать классической". Или вот такая максима: "Мастерское произведение становится образцовым". Простите, образцовым для чего – для подражания? Для копирования? Тогда что же в таком случае должно считаться уникальным, шедевром, именно продуктом творчества, то есть тем, что ни подражанию, ни копированию ни в коем случае не подлежит? Выходит, что один из основоположников концепции о мастере в литературе, полагая, что шедевры не творятся, а делаются, и могут даже тиражироватьтся подмастерьями, вообще отказывал в существовании творческому, эвристическому началу, когда автор шедевра сам не может ни понять, ни объяснить, как у него все это получилось. И дай-то Бог, чтобы мы никогда этого так и не поняли, потому что тогда наступит конец творчеству.

Единственное, с чем можно согласиться, так это с утверждением Баркова, что Луначарский активно развивал собственное понятие «мастерства» применительно к социалистическому реализму. Ну и что с того? У Луначарского было свое альтернативное прочтение слова «мастер», у Баркова – свое, у Булгакова – свое, только и всего.

Если верить Баркову, то получается, что Булгаков не творил шедевр, а именно делал, аккуратно шифруя в нем всякие интересные по мнению Баркова факты из жизни Горького. И где же тут «творческое, эвристическое начало, когда автор шедевра сам не может ни понять, ни объяснить, как у него все это получилось»?

Для того, чтобы «внести окончательную ясность в вопрос о концепции мастерства в литературе», предлагаю читателю еще раз перечесть обсуждение предыдущего тезиса.

I.II.15. Что касается общепринятого подхода к понятию "мастер" применительно к содержанию романа "Мастер и Маргарита", то следует отметить, что сторонники позитивного восприятия этого понятия, трактуя его с позиций доктрины соцреализма, не учитывают тех контекстов истории отечественной литературы, с которыми оно было связано на протяжении по крайней мере последних двух веков.
Еще во времена Пушкина негативное отношение к "голому" техническому мастерству, отменяющему в литературном процессе творческое начало, было четко изложено А. С. Грибоедовым при его оценке творческой манеры "младоархаиста" П. А. Катенина. Такого же мнения придерживался и Пушкин. Резкую противоположную позицию в этом вопросе заняли "шестидесятники" В. А. Зайцев и Д. И. Писарев, которые сформулировали свое кредо в особо острой форме: "Пора понять, что всякий ремесленник настолько же полезнее любого поэта, насколько положительное число, как бы ни было оно мало, больше нуля"; "То известное латинское изречение, что оратором можно сделаться, а поэтом надо родиться, оказывается чисто нелепостью. Поэтом можно сделаться, точно так же как можно сделаться адвокатом, сапожником или часовщиком. Стихотворец или вообще беллетрист, или, еще шире, вообще художник – такой же точно ремесленник, как и все остальные ремесленники".

Барков передергивает, отождествляя понятия «мастер» и «ремесленник». В данном контексте они не имеют ничего общего. То же относится и к понятию «голое техническое мастерство», по смыслу примыкающему к понятию «ремесленничество», а не «мастерство». Что же касается того, что «оратором можно сделаться, а поэтом надо родиться», то замечу, что не каждый пишущий стихи – Поэт, не каждый говорящий с трибуны – Оратор, не каждый чинящий обувь – Сапожник. В каждом деле есть профессия, должность, а есть призвание. Да, труд поэта мы ценим неизмеримо выше, чем сапожника. И это справедливо, ведь поэт создает вечную ценность, а достижения сапожника всегда преходящи. И все-таки и в сапожном деле может быть вдохновение и та же потрясающая легкость созидания, что и в рождении стиха. Ко всякому делу нужно свое призвание, не думаю, что Мандельштам мог бы стать хорошим сапожником, даже если бы положил на это тысячу лет. А плохих и без него хватает…

I.II.16. Как можно видеть, борьба двух противоположных эстетических подходов к роли технического мастерства в творческом процессе приняла в середине XIX века довольно бескомпромиссный характер. Этот процесс имел в нашей стране свое продолжение. В период перехода от символизма к акмеизму возникла оживленная дискуссия о противопоставлении творческому началу понятия "мастерства" как технического совершенства, более необходимого для создания литературных произведений. На этой основе Н.С. Гумилевым был даже образован "Второй цех поэтов". О накале страстей по этому поводу можно судить по тому факту, что практически все поэты того времени были в той или иной степени вовлечены в эту дискуссию.
Это был как раз период, когда формировались эстетические воззрения М. А. Булгакова. Остается только сожалеть, что мэтры булгаковедения, ведущие глубокомысленные рассуждения о возвышенном понятии "мастер", просто не знают элементарных вопросов истории отечественной литературы. То есть, не владеют предметом, который сделали своей профессией.

Остается только сожалеть, что мэтр альтернативного булгаковедения, ведущий глубокомысленные рассуждения об уничижительном смысле понятия «мастер», просто не знает элементарных вопросов истории отечественной литературы, например высказывания Блока: «Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером… Мастер тот, кто ощущает стержень всего своего творчества и держит ритм в себе» (см. тезис I.II.6). Получается, что Барков не владеет предметом, который попытался сделать своей второй древнейшей профессией.

[tsa]

I.II.17. Организующей структурой стал Союз Советских Писателей, в руководящие звенья которого вошли те же Фадеев и Федин; к изгнанной из обихода философии были надежно прикреплены ярлыки "формальная" и "буржуазная", а роль идеологической базы стали играть постановление ЦК ВКП(б) от 1932 года и концепция социалистического реализма, в рамках которой осуществлялась целенаправленная кампания по искоренению "формализма" и внедрению именно предельно формализированного понятия "мастер" – в версии Луначарского ("мастер = вождь"), извратившей концепцию Н.С. Гумилева. Это способствовало созданию идеологической базы для поточного "производства" на классовой основе писательских кадров, которые должны были заниматься "производством" литературной продукции нужного режиму характера. Нормативное культивирование этой версии за счет подавления комплементарной (альтернативной) ей концепции о главенстве творческого начала (мастерство поддается регламентации, а понятию о творчестве имманентно условию свободы) позволило государству надежно управлять литературным процессом и духовной жизнью народа.
Все это – существенная часть истории нашей литературы, идеологическая подоплека тех самых негативных явлений, которые и были выведены в романе Булгакова в виде обобщенного понятия "Массолит". Булгаков не только жил в этой обстановке, не только творил, но и страдал от того, что введение грубого нормирования самого творческого процесса связывало его по рукам и ногам как художника, не давало возможности публиковать свои произведения.

Одно из немногих здравых рассуждений. Но при чем здесь роман «Мастер и Маргарита»? Булгаков не занимался производством шифрованных фельетонов, а именно творил, – творил для вечности и на вопрос какое вдохновение он бы мог найти в биографии Горького, чтобы работать над ее освещением 12 лет, ни один альтернативщик вразумительно не ответит.

I.II.18. Таким образом, задача по данному разделу сводится к выбору ответа на вопрос: чью точку зрения разделял автор романа "Мастер и Маргарита" – Ивана Бунина и Осипа Мандельштама, или основоположников ставшего ему поперек дороги "метода социалистического реализма"?

Булгаков несомненно разделял точку зрения Блока, впрочем вполне вероятно, что он разделял СВОЮ СОБСТВЕННУЮ точку зрения, ибо истинный художник, в отличие от подмастерья, не нуждается в подобных указателях.

[tsa]

I.II.19. Собственно, этот вопрос по сути своей является чисто риторическим, поскольку ответ на него дан еще в 1976 году М. О. Чудаковой, опубликовавшей фундаментальный труд "Архив М. А. Булгакова. Материалы для творческой биографии писателя", ссылки на который стали обязательным атрибутом едва ли не каждой работы по булгаковедению. То есть, все, кто занимается данной тематикой, его читали, и все считают своим долгом сделать на него ссылки. В этом труде есть такие слова о Мастере: "В первых редакциях романа так почтительно именовала Воланда его свита (несомненно, вслед за источниками, […] где сатана или глава какого-либо дьявольского ордена иногда называется "Великим Мастером")" ¹⁸. С учетом того, что в первых редакциях Мастер как персонаж еще не фигурировал, а также того, что, если М. О. Чудакова написала "несомненно", то это действительно так и есть (ее слабые работы по вопросам поэтики не умаляют значимости "Жизнеописания"), из этого факта совершенно естественно следуют следующие выводы:
Первый: поскольку Булгаков изначально применил понятие о мастере к сатане, то вряд ли есть смысл ломиться в открытую дверь и доказывать очевидное.
Второй: поскольку в первых редакциях мастером величали сатану Воланда, а в последующих это обозначение перешло к Мастеру – центральному персонажу романа окончательной редакции романа, то образ Мастера следует рассматривать именно в таком ключе – как персонажа, выполняющего функцию, аналогичную функции сатаны.

Барков, не затрудняя себя лично изучением черновых редакций, поспешил истолковать слова Чудаковой в нужном ему смысле, – что изначально, с момента создания романа, Воланд звался «мастером». Однако, если внимательно прочесть опубликованные булгаковские черновики, окажется, что слово «мастер» употребляется в первых редакциях всего лишь в одном случае[1], – в обрывке главы «Полет Воланда» из черновых набросков к главам романа, написанным в 1929-31 гг. – Это реплика Фагота на упрек Воланда по поводу последствий его свиста[2]:
«– А вот это уже и лишнее, – сказал Воланд, указывая на землю, и тут я разглядел, что человек с портфелем лежит раскинувшись и из головы течет кровь.
– Виноват, мастер, я здесь ни при чем. Это он головой стукнулся об мотоциклетку».
Учитывая, что это всего лишь отрывок (без начала и конца) наброска к черновику, а не вычитанный и выправленный автором текст, нельзя с полной уверенностью утверждать, что обращение «мастер» относится именно к Воланду, а не к наблюдающему за Фаготом повествователю, которого указанное зрелище явно шокировало больше, чем Воланда. Фаготу было бы гораздо естественнее извиниться именно перед ним, а не перед Воландом. Более того, именно повествователь упоминается последним перед репликой Фагота!

Но в любом случае, обрывок черновика есть только обрывок черновика. Автор мог не обратить внимания на неясность адресации указанной реплики, а также пропустить в спешке или зачеркнуть впоследствии дополнительную реплику героя, явно переадресовывающую ответ Фагота именно к нему. К тому же, обрывочный характер текста (чаще всего это просто куски фраз), подтверждает, что данные черновые наброски постигла общая печальная судьба всех ранних черновиков Булгакова, – «десятки страниц аккуратно вырезаны и вырваны, многие страницы разорваны пополам, несколько глав из первоначальной редакции сохранились в более или менее законченном виде»[3]. Кто может поручиться за достоверность восстановленного по обрывкам уцелевших фраз текста? Тем более что для пропущенного рукописного текста совершенно невозможно точно оценить возможное количество отсутствующих знаков, ведь ключевая для понимания фраза могла быть вписана над строкой или на полях оторванной части листа.

Вполне возможно, что за слово «мастер» было принято неразборчивое написание слова «мессир». В расшифровке почерка Булгакова среди литературоведов существуют и более впечатляющие разночтения, например: «В письме от 24 января 1940 г. слово «мученья» исследователи В. В. Гудкова и М. О. Чудакова читают как «морозы», – или: «В письме от 15 июня 1938 г. слово «заветный» исследователи Л. М. Яновская и М. О. Чудакова читают как «закатный»[4]. Поэтому оснований для разумного сдерживания фантазии в области именования Воланда «мастером» намного больше, чем для ее безудержного пришпоривания.

Заметим, что лист с обсуждаемым наброском главы «Полет Воланда» абсолютно точно датируется 1931 годом. Именно на этом листе Булгаков в правом верхнем углу написал: «Помоги Господи кончить роман! 1931 г.»[5] А ведь работу над романом писатель начал еще в 1928 году и в марте 1930 года уже сжег первый «черновик романа о дьяволе». В сохранившихся отрывках из этого черновика Воланд именуется только «мессиром»[6]. Следовательно, изначально, приступая к реализации своего творческого замысла, Булгаков связывал с Воландом слово «мессир». Поэтому неверна сама исходная посылка Баркова, что изначально Воланд именовался «мастером». Слова Чудаковой о том, что «в первых редакциях романа» встречается именование Воланда «мастером» относятся не к самым первым редакциям 1928-1929 гг., а только к одному черновому наброску редакции 1931 г. В последующих работах ни сама Чудакова, ни прочие исследователи архивов Булгакова за 30 лет ни разу не уделили внимания этой надуманной Барковым проблеме. Например, в своем масштабном труде «Жизнеописание Михаила Булгакова» Чудакова подробно разобрала и детально проследила все этапы работы писателя над романом, но об именовании Воланда мастером у нее нет ни слова.

Поскольку изначально в черновых редакциях 1928-1929 гг. Воланд именуется исключительно «мессиром», очевидно, если исключить вероятность возможной ошибки расшифровки рукописи, что речь в данном случае может идти только о единичной пробе пера Булгаковым, – известно, что «Булгаков в черновиках часто менял фамилии своих персонажей в поисках более интересной»[7]. В ранних редакциях писатель примерил на своих героев множество имен. Например, Воланд именовался и «Велиар Воланд» и «Азазелло Воланд»[8], но стоит ли, исходя из этого, строить какие-то далеко идущие выводы относительно образа самого Азазелло?

Единичное употребление слова «мастер» в наброске к черновику никак не может рассматриваться как основание для утверждения о переходе к Мастеру одного из имен Воланда. Более того, обращение «мастер» используется не только масонами. Это весьма распространенное в европейской традиции уважительное обращение, особенно к творческим людям. Как мы уже отмечали, не случайно оно появляется именно в редакции 1932-1934 гг., так как именно в это время, с 11 июля 1932 г. по 5 марта 1933 г. Булгаков работает над романом «Мольер», в котором неоднократно именует своего героя «мастером» (см. тезис I.I.5).
_______________________________________________________________
[1] Интересно, что данный отрывок также одновременно является и единственным, где повествование ведется непосредственно от первого лица героя, которого автор в будущем назовет сначала Поэтом, а затем Мастером.
[2] Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 100.
[3] Петелин В. В. Комментарии // Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 723.
[4] Мягков Б. С., Соколов Б. В. Комментарии к письмам // Булгаков М. А. Чаша жизни: повести, рассказы, пьеса, очерки, фельетоны, письма. – М.: Сов. Россия, 1988, с. 590.
[5] Петелин В. В. Комментарии // Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 723.
[6] Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 46.
[7] Петелин В. В. Комментарии // Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 514.
[8] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 172.

[tsa]

I.II.20. При этом возникает, правда, новый, и весьма немаловажный вопрос: по какой причине за все двадцать лет после выхода в свет труда М. О. Чудаковой исследователи ни разу не обратили внимания на этот чрезвычайно важный факт, только одного которого уже вполне достаточно, чтобы в корне изменить подход к оценке содержания романа "Мастер и Маргарита"?

Как мы убедились при рассмотрении предыдущего тезиса, никакого «заимствования» Мастером своего имени у Воланда не было. Само слово «мастер» Булгаков начал использовать в своем творчестве уже с 1931-1932 года, а в критических статьях с 1922 г. (см. тезис I.II.24), то есть значительно раньше, чем вышла статья Луначарского – июнь 1933 г. – и состоялся телефонный разговор Сталина с Пастернаком – июнь 1934 г. Применительно к Горькому это слово было использовано еще позже – в июне 1936 г. При этом оно не было канонизировано применительно к Горькому, как утверждает Барков: в редакционной статье «Правды» от 19 июня 1936 года о Горьком говорится только как о «великом мастере культуры», то есть утверждается, что Горький – один из многих, а не единственный «мастер» без всяких эпитетов, как герой романа Булгакова (см. тезис I.I.5).

I.II.21. "Погрозил кулаком"… Выходит, Мастер оскорбился, когда Бездомный назвал его писателем? Можно ли найти в истории отечественной литературы факты, когда понятию "писатель" придается такой же негативный смысл, как и бунинской "мастеровщине"? Вспомним, как оскорбился Бездомный, когда Воланд буквально ни за что обозвал его "интеллигентом"…

Барков повторяется, этот вопрос мы уже рассматривали (см. тезис I.II.13).

I.II.22. Автор данной работы склонен расшифровывать булгаковскую аббревиатуру МАССОЛИТ как "МАСтера СОциалистической ЛИТературы", расценивая ее как раскрывающую отношение писателя к Союзу Советских Писателей (31 мая 1960 года Лидия Корнеевна Чуковская внесла в свой дневник такую запись: "Союз Профессиональных Убийц", так называл Союз писателей Булгаков") ¹⁹. Не напоминает ли это образование аббревиатуры "Комсомол", которая образована от слов "КОМмунистический СОюз МОЛодежи"?.

Вполне очевидно, что свою аббревиатуру Булгаков этимологически произвел от слова «массовый», как прямое противопоставление индивидуальному характеру творчества Мастера. Соответственно для расшифровки подходит вариант «МАССОвая ЛИТература» по прямому созвучию аббревиатуры и «Московская АССОциация ЛИТераторов» по ее формальному смыслу.

Заламывания рук Барковым над аббревиатурой Комсомол в связи с «Союзом Профессиональных Убийц» просто смешны. К профессиональным убийцам гораздо ближе был его родной Комитет Глубокого Бурения…

I.II.23. Вспомним: по фабуле романа, критик Латунский громил в прессе Мастера за "пилатчину"; считается, что под этим персонажем Булгаков подразумевал некоего Литовского, в общем-то довольно мелкую рапповскую фигуру, критиковавшего его в печати. Не стоит ли рассмотреть другое объяснение – что в образе ЛатУНСКОГО Булгаков все-таки вывел ЛУНачарСКОГО? Ведь такая его оценка как "У нас, пожалуй, нет другого столь ярко выраженного писателя, контрреволюционного, как Булгаков", высказанная в 1927 году в докладе на партийном совещании в отделе агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), вряд ли могла способствовать сближению их позиций, в том числе и в отношении концепции о мастерстве в литературе. Не следует ли, что Луначарский ярко раскрыл этот булгаковский образ еще до того, как сам Булгаков ввел его в свой роман? Следует ли считать, что Булгаков мог добровольно дополнить своей персоной предложенный Луначарским ряд мастеров: Маркс, Энгельс, Ленин?..

Не дают покоя Баркову былые занятия криптографией… Лучше бы он занялся составлением анаграмм собственного имени «Альфред Барков», одна из которых словно произнесена загадочным булгаковским профессором с его непередаваемым дьявольским немецким акцентом (глухое «в» меняется на «ф»): «Верь балда ф рок»…

По данному тезису Баркова меня интересуют ответы на следующие вопросы:

1. Следует ли полагать, что Булгаков был уверен, что предложенный Луначарским ряд мастеров вечен?

2. Какой смысл мог он видеть в своем творчестве, если считал победу «луначарских» вечной?

3. При том, что роман писался «в стол», какой смысл было ему так шифроваться? Мог ли он не понимать тот незыблемый факт, что спустя годы смысл его шифрованного фельетона неизбежно будет утерян? Не проще ли было оставить мемуарные записи, как это сделали иные литераторы?

Увы, ответами на подобные вопросы у «барковых» как-то не принято задаваться…

I.II.24. И, прежде чем перейти к вопросу о том, как преломился булгаковский замысел в образе, наделенном сатанинским имечком "Мастер", не лишним будет упомянуть, что сам Булгаков совершенно четко и однозначно выразил свое эстетическое кредо относительно содержания понятия о мастерстве в художественном творчестве еще в своей критической статье, посвященной творчеству Юрия Слезкина. В этой статье, впервые опубликованной в 1922 году в журнале "Сполохи", критическому осуждению была подвергнута именно безупречно-мастерская манера письма Слезкина.
Содержание и направленность этой статьи Булгакова свидетельствует о том, что отношение писателя к вопросу о "мастерстве" совпадало с позицией Пушкина, Грибоедова, Бунина и была прямо противоположной той, которой придерживались Писарев, Луначарский, Горький. Полагаю, что, поскольку Булгаков достаточно недвусмысленно проявил свое отношение к этому вопросу, дальнейшие попытки позитивного толкования понятия "мастер" применительно к содержанию романа " Мастер и Маргарита" могут только еще дальше уводить исследователей от истины.

Не лишним будет упомянуть, что отсутствие цитат, подтверждающих, что «Булгаков совершенно четко и однозначно выразил свое эстетическое кредо относительно содержания понятия о мастерстве в художественном творчестве», сразу навело меня на правильную мысль, что и здесь Барков, как и в случае со статьей Бенедикта Сарнова, злостно погрешил против истины. Впрочем, судите сами – вот искомый текст Булгакова:

«Ю. Слезкин – словесный кино-мастер, стремительный и скупой. Там ценен каждый метр ленты, его не истратят даром, он не истратит даром ни одной страницы. Жестоко ошибается тот, кто подумает, что это плохо»;

«Лучше, если б Слезкин сам писал сценарии по своим книгам. – Он солидный конструктор»;

«<…> и в описаниях, и в развитии действия Ю. Слезкин неизменно верен себе. Он художественен.
<…> художественность и спасает его. В руках у него не малярная бульварная кисть, а тонкий резец мастера, и пользуется он им умело»;

«Нет! Как бы ни пришептывал Ю. Слезкин МЃa la Кармазинов, все же он настоящий мастер»[1].

Как видим, ничего похожего на инсинуации Баркова у Булгакова не наблюдается и его положительное отношение к слову «мастер» действительно выражено четко и однозначно. Критическому же осуждению была подвергнута не «безупречно-мастерская манера письма Слезкина», а только его отстраненность от реальной жизни и равнодушие к чувствам создаваемых им героев. Как отмечает Булгаков, «откуда-то со стороны Слезкин смотрит на своих героев. Он пишет их легко и размашисто, <…> но Ю. Слезкин <…> смотрит со стороны на жизнь, но общего с ней ничего не имеет и не желает иметь <…> Ю. Слезкин чуть-чуть презрительно, легко и четко рисует то, что преподносит жизнь, <…> но любимую и желанную жизнь выдумывает сам»[2].

Сходное отношение к вопросу о «мастерстве» выражено у А. Вознесенского в написанном в 1967 году очерке, посвященном переводу «Фауста» Пастернаком, – «Дивишься неудовлетворенности мастера. Теряешься, какой вариант лучше <…> Мастер оставил одно»[3].
_________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Юрий Слезкин // Булгаков М. А. Багровый остров: Ранняя сатирическая проза. – М.: Худож. лит., 1990, с. 159-161, 167.
[2] Там же, с. 168.
[3] Вознесенский А. А. Звездное небо // Вознесенский А. А. Собр. соч. В 3-х т. Т. 2. – М.: Худож. лит., 1984, с. 437, 439.

[tsa]

Глава III. От Ивана Николаевича до Иванушки, или Почему Мастер не заслужил "света"?

«<…> после этих лет тяжелых испытаний я больше всего ценю покой».
М. А. Булгаков[1]

«Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
– Так кто же я такой выхожу в этом случае?
– Дурак! – отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта» М. А. Булгаков[2]

Как и многие «перековавшиеся» правоверные коммунисты, Барков после перестройки ударился в религию и инфернальность. Но взявшись анализировать роман Булгакова с этих позиций, он только лоб себе «расшибил», запутавшись в нумерации глав.

I.III.1. О том, что глава "инфернальна", спору нет; удивляет то, что никто не ставит вопрос: где же в ней нечистая сила – ведь там всего два действующих лица – поэт Бездомный, которого читатель уже хорошо знает и за представителя потусторонних сил принять никак не может, да "герой" Мастер, предстающий в толкованиях некоторых исследователей эдаким херувимчиком, да и то на основании его собственного рассказа. Кстати, в редакции романа 1934-1936 годов глава с повествованием о событиях в клинике не только имела тот же тринадцатый номер (хотя количество глав было иным), но и название было более "инфернальное" – "Полночное явление"… Только визитер был другой – сатана Воланд (он же в первых редакциях романа – Мастер) собственной персоной, да еще с черным пуделем.

Сегодня разглагольствования бывших коммунистов-сотрудников КГБ об инфернальности уже никого не удивляют, хотя столь мощная их тяга к поиску потусторонних сил, особенно там, где их отродясь не бывало, не может не удивлять. На то, что его собственный труд содержит не менее инфернальную главу XIII «От Феси и Берлиоза до Мастера» Барков внимания естественно не обратил. Как говорится в известном анекдоте: «А нас за что?!!» Но неуемное желание «нарыть» агентурных данных по инфернальности романа и отсутствие нумерации глав в изданиях ранних редакций сыграли с Барковым злую шутку: он перепутал нумерацию глав. Бывшему полковнику КГБ такой прокол совершенно непростителен. Нам же сегодня, слава богу, нет никакой нужды напрягаться и на пальцах проверять какой же номер имела упоминаемая Барковым глава в ранних редакциях. Достаточно заглянуть в издание под редакцией В. В. Петелина[3] и удостовериться, что глава «Полночное явление» имела вполне безобидный 12-й номер. Зато искомый инфернальный номер достался последующей главе «На Лысой Горе», описывающей распятие Иешуа. Для особо недоверчивых приводим ссылку на фотокопию страницы рукописи с началом 13-й главы имеющей название «На Лысой Горе»: http://keep4u.ru/full/071225/48c591c23a105ea269/jpg

Стыдно называющему себя православным человеку верить в инфернальные номера и делать серьезные выводы из совпадения номеров глав в двух последних редакциях. Православие не признает таких суеверий! Даже так называемое число зверя, содержащееся в «имени его», для нее ничем не выделяется из прочих: «По мнению православной церкви само по себе число 666 ничего не означает, кроме собственно числа. Оно спокойно употребляется на своем месте. Например, в Библии есть 666 страница»[4]. Это всего лишь один из признаков, по которому можно определить Антихриста, у которого, между прочим, будут и две руки, две ноги и голова. Так что же, по этому признаку открутить всем головы, и оторвать руки и ноги? Смешно, когда суеверны темные массы, но когда на бытующих в обществе темных предрассудках пытается подыграть себе образованный человек, это уже не смешно. Не зря Сервантес устами Дон Кихота провозгласил, что «христиане, верящие в приметы, дураки»[Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Собр. соч.: В 5 т. Т. 2. – М.: Правда, 1961, с. 588].

Если бы Барков более внимательно изучил биографию Булгакова, то мог бы обратить внимание, что в 1906 г. семья Булгаковых поселилась на Андреевском спуске в доме № 13[5]. Дом с тем же номером описан и как дом Турбиных в «Белой гвардии». Этот же номер использован и в рассказе «№ 13. – Дом Эльпит-Рабкоммуна». Так стоит ли удивляться, что Булгаков, не будучи суеверным как Барков, питал пристрастие к числу 13? – «Это колдовское, дьявольское число Булгаков считал своим – начиная от дома детства, дома № 13, в Киеве, на Андреевском спуске. Глава 13-я – центр романа, место личного, исповедального присутствия автора в романе, знак автобиографичности его героя»[6].

Утверждение Баркова, что в первых редакциях романа Воланд якобы именовался Мастером, мы уже разбирали (см. тезис I.II.19). На самом деле изначально он именовался «мессиром».
___________________________________________________________________
[1] Письмо к В. А. Булгаковой от 23 января 1923 г. // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 123.
[2] Там же, с. 444.
[3] Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. – 750 с.
[4] Сайт отца Олега Моленко. – http://www.omolenko.com/1008.html
[5] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 28.
[6] Яновская Л. Последняя книга или Треугольник Воланда с отступлениями, сокращениями и дополнениями. – http://abursh.sytes.net/rukopisi/yanovsk10c.htm

Сообщение отредактировал tsa - 17.1.2009, 19:19

[tsa]

I.III.2. Выходит, что тринадцатая глава "инфернальна" не только по номеру, но и по той функции, которую выполняют два визитера c антагонистическими, если встать на общепринятую точку зрения, функциями. Есть смысл попристальнее вглядеться в название этой главы в окончательном варианте. Не стану оспоривать тех, кому слова "Явление героя" напоминают картину А. А. Иванова "Явление Христа народу"; напомню лишь, что слово "явление" имеет и другое, широко распространенное в разговорной речи значение, именно когда подразумевается нечистая сила. О том, что Булгаков использовал это слово именно в таком смысле, свидетельствует один из вариантов названия романа – "Он явился" (подразумевается Воланд).
Примечание. "Являются только черти" — в этом любой сержант с удовольствием просветит новобранца, который не "прибыл по Вашему приказанию", как того требует Устав, а "явился".

Баркову был бы смысл «попристальнее вглядеться» в какой-нибудь толковый словарь русского языка. Возможно тогда он наконец понял бы, что практически любое слово русского языка многозначно, и слово «явление» не связано ни с чистой ни с нечистой силой. Согласно словарю Ушакова, основное его значение восходит к глаголу «явить» в значении «обнаружить, показать, сказать» и «явиться» в значении «прийти, появиться, оказаться где-нибудь»[1]. Именно в последнем значении его без всякого намека на инфернальность широко использовали Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Фет, Крылов[2]. Еще одно, церковное значение слова «явление» – связано с появлением сверхъестественных сущностей, что и определяет правомочность его использования применительно к Христу и Воланду. Конечно Баркову, как полковнику КГБ ближе к сердцу смысл фразы «являются только черти», но Булгаков хоть и служил врачом в армии, но остался сугубо штатским человеком.

I.III.3. Что же касается слова "герой", то В. В. Петелин, например, подчеркивая его патетический смысл, не обращает внимания на то обстоятельство, что его употребление еще до первого появления Мастера на страницах романа, тем более в виде запуганного и морально сломленного неврастеника, придает этой патетике не то что иронический, а, скорее, нарочито глумливый смысл.

Остается только сожалеть, что вполне нравственный, судя по воспоминаниям его товарищей-радиолюбителей, человек позволяет себе так низменно глумиться над героями романа в угоду обоснованию своих сомнительных теорий. Мастер, для сумасшедшего дома, выглядит вполне достойно. По крайней мере лучше Ивана и стройности разума не теряет. Да, он вошел в конфликт с существующей системой и не хочет возвращаться в мир, да он сломлен, но не в последнюю очередь потому, что понимает свое полное бессилие перед системой. Разве он обязан любой ценой расшибить об нее голову? Он нашел свое единственно для него приемлемое место в этом сумасшедшем для нормального человека мире: если окружающий мир сошел с ума, то нормальный человек может быть духовно свободен только в сумасшедшем доме.

I.III.4. В первой полной редакции романа именно этот смысл подчеркивается еще более выпукло: "Она (Маргарита) стала звать героя мастером"; "Ариман предупреждал всех и каждого, что он, то есть наш герой, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа". Остается только сожалеть, что за чистую монету принимается то, над чем Булгаков откровенно и горько смеется.

Откровенное и горькое недоумение вызывает у меня попытка Баркова выдать цитируемые им фразы за откровенный и горький смех Булгакова.

I.III.5. Другой связанный с "явлением" Мастера инфернальный момент – лунный свет. Многие исследователи подвергали разбору "лунную" тему как в романе, так и в других произведениях писателя. Некоторые в своих догадках подошли довольно близко к булгаковскому толкованию лунного света как связанного со всем недобрым.

Весьма сомнительно утверждение, что Булгаков хотел связать лунный свет с чем-то недобрым. Наоборот, именно солнечный свет враждебен героям романа. Мучаются от жары Берлиоз с Иваном, мучается все население Москвы, мучает солнце Пилата: «уйти из колоннады внутрь дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребовать холодной воды»[3] Иешуа на допросе у прокуратора также «сторонится от солнца»[4]. Пилат приглашает Каифу на балкон, «чтобы укрыться от безжалостного зноя»[5]. Страдает от зноя распятый Иешуа, страдает и римская стража. Только вечер, тьма и гроза приносят облегчение. И что же, на основании этого считать, что солнце связано со всем враждебным, недобрым, искаженным (изломаны его отражения в окнах!), а луна несет покой и облегчение? По лунной, а не по солнечной дороге уходит и Пилат к Иешуа. Получается, солнце в романе – явный мучитель, луна же лишь вносит беспокойство в души… Но прежде чем делать столь далеко идущие выводы разумно вспомнить, что отражение солнца в окнах всегда изломано, по определению. Точно также палящее солнце всегда враждебно людям, особенно связанным или истязаемым, зато дождь или гроза всегда приносят им облегчение. Так что все небесные светила в романе ведут себя совершенно естественно, а не особым, предписанным Булгаковым образом.

Что касается булгаковского толкования лунного света, то замечу, что испокон веку все мистические явления связывают с полнолунием, отсюда и его мистический ореол в романе. Не пасхальная, а полнолунная тема, – тема луны, проходит красной нитью через роман Булгакова… В призрачном свете луны является Мастер Ивану, в этом же свете возвращает его Воланд Маргарите, по «лунной дороге» бежит Пилат к Иешуа, и в весеннее же полнолуние испытывает сильнейшее беспокойство единственный ученик Мастера Иван Понырев…

I.III.6. Но никто не обратил внимания на очень важную булгаковскую характеристику этого света, причем в самом начале, в сцене погони за Воландом: "В лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что тот стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу". То есть, Булгаков предупреждает нас, что связанное с луной – всегда обман.

Тот факт, что лунный свет всегда обманчив не является личным открытием Булгакова. Это общеизвестный факт, и уж рыцарь плаща и кинжала должен был бы прекрасно знать об этом. Вот только два примера:
«Пошатываясь он стоял в обманчивом лунном свете»[6];

«Ошиблись, друзья, немножко! -
скажет с усмешкой сосед. -
Это блеснул в окошко
обманчивый лунный свет!»[7]

Первые строки написаны в 1955 году. Автор вторых умер в 1961 г. Роман Булгакова авторам этих строк был абсолютно неизвестен, тем не менее характеристика природы обманчивого лунного света не вызвала у них никаких проблем. С «недобрым» лунным светом Барков явно слишком перебрал: даже для бывшего кагэбиста его подозрительность просто нелепа, все-таки шпиономания хороша в меру.

[1] Толковый словарь русского языка: В 4 т. Т. 4 / Под ред. проф. Д. Ушакова. – М.: ТЕРРА, 1996, ст. 1452.

[2] Там же, ст. 1452.

[3] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 351.

[4] Там же, с. 352.

[5] Там же, с. 361.

[6] Во Ивлин. Офицеры и джентльмены. – Мн.: Беларусь, 1989, с. 334.

[7] Ферлин Нильс. Серые дворы. Поэзия Швеции. – http://www.scanculture.iatp.org.ua/poetry/swed/ferl.htm

[tsa]

I.III.7. И в данном случае он подчеркивает, что Мастер явился Ивану Бездомному (пока еще Ивану, не Иванушке – в Иванушку поэт превратится в процессе визита своего гостя) в лучах полной луны, ушел со словами "Ночь валится за полночь. Мне пора".
Чтобы читатель не пропустил ненароком смысл сказанного в тринадцатой главе, Булгаков на всякий случай повторяет в девятнадцатой: "Мастер ошибался, когда с горечью говорил Иванушке в тот час, когда ночь перевалила за полночь…". При этом он ввел даже дословный повтор не совсем благозвучного и поэтому бросающегося в глаза сочетания "ночь – за полночь"; другой важный смысловой аспект этого повтора – в нем читателю подается информация о том, что Иван превратился в Иванушку не наутро, а именно в процессе общения с Мастером.

Доводы Баркова о превращении Ивана в Иванушку в процессе общения с Мастером, совершенно несостоятельны. Он пишет: «в Иванушку поэт превратится в процессе визита своего гостя». Этот «глубокий» вывод Барков делает на том основании, что в начале 19 главы есть фраза[1]: «Мастер ошибался, когда с горечью говорил Иванушке в больнице в тот час, когда ночь переваливалась через полночь, что она позабыла его»[2]. А ведь нетрудно заметить, что роман разделен на две части. В первой поэт именуется исключительно Иваном или Иваном Николаевичем, в том числе и после визита Мастера в 13 и 15 главах[3], несмотря на якобы имевшее место его превращение в Иванушку в 13 главе. Во второй же части, – до выздоровления, – поэт именуется преимущественно Иванушкой.

Заметим, что сам Булгаков не придавал никакого сакрального значения именованию Понырева Иванушкой, – в черновиках 1928-29 гг. Понырев именуется Иванушкой с самого начала романа в главе «Шестое доказательство»[4]. Таким образом, трактовка Баркова совершенно бессмысленна. Чтобы понять, почему Иван во второй части именуется «Иванушкой», ему нужно было вспомнить, что «Иванушка» есть не кто иной, как любимый герой народных сказок «Иван-дурак», и заглянуть в конец главы 11, где задолго до появления Мастера есть следующие примечательные строки:

«Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
– Так кто же я такой выхожу в этом случае?
– Дурак! – отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта»[5].

Вот оно незамеченное Барковым и его учеником Кураевым действительное превращение Ивана в Ивана-дурака, то есть Иванушку! Хоть бы на название главы эти горе-исследователи внимание обратили, – «Раздвоение Ивана». Как следует из текста романа, Иван раздвоился еще в 11 главе, а в 13 главе продолжается «добивание» старого Ивана[6]: «Как-нибудь его надо изловить? – не совсем уверенно, но все же поднял голову в новом Иване прежний, еще не окончательно добитый Иван». Превращение Ивана в Ивана-дурака или Иванушку, не означает, что он при этом оболванился. В его тяжелой клинической ситуации первый шаг к прозрению и превращению в нормального мыслящего человека естественным образом связан, прежде всего, с осознанием собственной глупости и твердолобости. Без этого реальное перерождение человека немыслимо.

I.III.8. Вновь обстоятельства этого визита, на этот раз с оценкой их значения, вложены Булгаковым в уста кота Бегемота: "Поверь мне, что всякую ночь я являлся бы к тебе в таком же лунном одеянии, как и бедный мастер, и кивал бы тебе и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, о Азазелло?"
<…> смысл этого "кивал" разъясняется в "Театральном романе", который служит ключом к расшифровке смысла "Мастера и Маргариты", – по крайней мере, в отношении инфернальной роли Мастера.
<…> из его содержания однозначно следует, что приходит по ночам, "кивает при луне у окна головою" мертвый. Покойник. А бродячий покойник, простите за откровенность, – это вампир, а никакой не "светлый образ", и с этим вряд ли можно не согласиться.

Слова Булгакова «в таком же лунном одеянии» всего лишь отсылают нас к метафорическому описанию момента появления Мастера – «лунный поток кипел вокруг него» – а не к факту его появления, как таковому. Испокон веку покойники являются именно ночью, что и подчеркивает Бегемот, говоря, что также являлся бы при свете луны. Только в наше время, с появлением зомби, ожившие трупы стали появляться и днем. Но во время написания романа моды на зомби еще не существовало. Более того, из слов Бегемота никак не вытекает, что все являющиеся ночью – покойники. Иначе, по этой логике, придется записать в них и Алоизия Могарыча. И собственно говоря, ни Мастер, ни Алоизий Могарыч никуда не являлись, а были «выдернуты» из текущего места их обитания Воландом и его свитой. Если бы Булгаков действительно хотел подчеркнуть навязываемую Барковым мысль, он бы написал: «Поверь мне, что всякую ночь я являлся бы к тебе, подобно бедному мастеру, в таком же лунном одеянии, и кивал бы тебе и манил бы тебя за собою».

I.III.9. Впрочем, пояснения дает сам Булгаков. Для этого он вводит дополнительную параллель – с происходившим в ту же ночь, что и "явление" Мастера, и в то же время, визитом в кабинет Римского вампиров Геллы и Варенухи, намерения которых у читателей, как и у самого финдиректора, сомнений не вызывают. Все это придает визиту Мастера мрачный оттенок и приводит к мысли, что он – заодно и с нечистой силой, и с системой по "перестройке" талантливых поэтов в "иванушек".

Право же, если каждое художественное произведение толковать по такой примитивной схеме, мировая литература оскудеет. Неужели параллельное описание, например, ставки Кутузова и штаба Наполеона, должно навести нас на мысль, что они действуют заодно? Наоборот, данный художественный прием, как правило, используется именно для противопоставления сюжетных линий и героев.

I.III.10. Есть еще одна существенная деталь, указующая на Мастера как представителя нечистой силы. Как примету Сатаны-Воланда Булгаков подает зеленый цвет одного из его глаз. В одной из ранних редакций романа зеленые глаза имел член воландовской шайки Азазелло (что вполне естественно), Понтий Пилат (что также не противоречит его образу) и … Мастер. Это – вторая прямая параллель (первая – личность визитеров к Бездомному), которая подчеркивает инфернально-генетическую связь образов Воланда и Мастера.

Булгакову, очевидно, нравились зеленые глаза. И что из этого? Кому нужен «логический» анализ художественного произведения по схеме из известного анекдота: «Вам не видно? А вы на шкаф залезьте!» Именно на созданный его фантазией шкаф и предлагает нам залезть Барков. С таким воображением ему бы не литературную критику, а оперу писать следовало бы. Впрочем критика и «опера» он успешно совмещал в одном лице. Одного не пойму, как это Барков не заметил, где Булгаков спрятал ключ к восприятию образа Воланда? В «Театральном романе» он, понимаешь ли, порылся, а до «Белой гвардии» руки не дошли? Вот он ключ, держите его поклонники альтернативных прочтений, дарю: «Но глаза, даже в полутьме сеней, можно отлично узнать. Правый в зеленых искорках, как уральский самоцвет, а левый темный…»[7]. Вот он прообраз Князя Тьмы, во всем своем дьявольском великолепии! Фамилию не называю, прочтете роман сами и отечественное булгако- тьфу баркововедение обогатится новыми интересными, одним вам известными подробностями.

И еще вопрос, внимание! А прочитал ли Барков внимательно роман от начала до конца или все усилия сосредоточил только на разыскивании ключей в других произведениях Булгакова? Иначе, как он мог не заметить главного представителя зеленоглазой нечистой силы:
«Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду»;
«Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние, под вечер появляется под липами на Патриарших прудах человек лет тридцати или тридцати с лишним. Рыжеватый, зеленоглазый, скромно одетый человек. Это – сотрудник института истории и философии, профессор Иван Николаевич Понырев»[8].
Получается, что Иван Бездомный от первой до последней страницы романа является представителем нечистой силы, но как же тогда Барков умудряется соотнести его образ с Булгаковым?

I.III.11. Следует подчеркнуть и такой момент: по Булгакову выходит, что нечистая сила и Система, одним из олицетворений которой в романе является клиника профессора Стравинского, – две ипостаси одного и того же явления, они взаимодействуют, дополняя друг друга.

Следует подчеркнуть только одно: как мы уже успели убедиться, клиника профессора Стравинского является олицетворением нечистой силы только в воспаленном неутомимой следственной работой мышлении бывшего полковника КГБ. Булгаков к этому никакого отношения не имеет, за исключением того, что именно чтение его романа спровоцировало буйную фантазию Баркова.

[1] Эту фразу Барков безграмотно цитирует с несколькими существенными ошибками, весьма характерными для его, по словам Кураева, «аргументированных исследований».

[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 542.

[3] Там же, с. 478, 486.

[4] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 50-58.

[5] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 444.

[6] Там же, с. 464.

[7] Булгаков М. А. Белая гвардия. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. – К.: Дніпро, 1989, с. 210.

[8] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 336, 718.

[tsa]

I.III.12. Давайте же посмотрим, как это взаимодействие осуществляется на практике. Благо, Булгаков предоставил нам яркий пример этого.
… Итак, поэт Иван Бездомный. Его образ является сюжетно стержневым в романе – не только потому, что он действует с самой первой главы романа, а в эпилоге становится ключевым для понимания замысла Булгакова: это – единственный в романе образ, который развивается.
В первой главе перед читателем предстает молодой, многообещающий поэт, в изображении которого Иисус получился "ну прямо как живой" – не правда ли, неплохая характеристика талантливости? Признанием его таланта служит не только публикация стихов с его портретом на первой полосе "Литературной газеты", и даже не отношение к нему со стороны собратьев по перу в литературном ресторане, где все увидели, "что это – никакое не привидение, а Иван Николаевич Бездомный – известнейший поэт"; главным, пожалуй, является то, что в качестве такового его вынужден признать даже приспособленец от литературы Рюхин, с которым у Бездомного мало чего общего.

Барков жонглирует словами и понятиями как заправский фокусник, и, в зависимости от нужного ему эффекта, или использует их внешнюю сторону, или навязывает предлагаемый им якобы внутренний смысл. В данном случае он почему-то не задается естественным для любого нормального человека вопросом: а кому, собственно, Бездомный так много обещает, – мировой литературе, или ненавидимому даже самим Барковым социалистическому реализму? Горький, знаете ли, тоже очень много обещал в молодости…

Давайте же заглянем в роман и посмотрим, как характеризует сам автор «молодого, многообещающего поэта»:

1. Пишет молодой да ранний по заказу: «редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму».

2. И этот политический заказ добросовестно отрабатывает: «Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками»

3. Ознакомиться с вопросом, о котором он пишет, поэту даже не приходит в голову: «Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича – изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом».

4. Поэт ярый, убежденный сторонник советской власти: «Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!»

5. В отличие от поэта Рюхина, Бездомный искренне верит в коммунистические идеалы и одержим подозрительностью, делающей честь даже Баркову: «Вот что, Миша, он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет…»

«Не правда ли, неплохая характеристика»? Правда почему-то плюнуть хочется… С каких это пор, публикация стихов с портретом на первой полосе «Литературной газеты», этой по словам Солженицына «газетке-сплетнице, газетенке-потаскухе, занятой чем угодно, кроме своего прямого дела – литературы…»[1], служит мерой талантливости? С какой поры ею служит отношение собратьев по перу в МАССОЛИТЕ, презираемом самим же Барковым?

Ну а с Рюхиным так и вовсе конфуз вышел. Единственное место, где он характеризует Ивана это следующие строки: «– Вот, доктор, – почему-то таинственным шепотом заговорил Рюхин, пугливо оглядываясь на Ивана Николаевича, – известный поэт Иван Бездомный… вот, видите ли… мы опасаемся, не белая ли горячка…»[2] Невнимательно читал Барков любимый роман. Рюхин вынужден признать вовсе не талант Бездомного, а собственное ничтожество: «Какой вздор! Не обманывайвЂ'то хоть сам себя. Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные стихи. Отчего они дурны? Правду, правду сказал! – безжалостно обращался к самому себе Рюхин, – не верю я ни во что из того, что пишу!..»[3].

Как можно утверждать, что Иван талантливый поэт, если он отказался от творчества? Настоящий поэт никогда не откажется от творчества, а Иван отказался:

«– Нет, – тихо ответил Иван, – я больше стихов писать не буду.
Следователь вежливо усмехнулся, позволил себе выразить уверенность в том, что поэт сейчас в состоянии некоторой депрессии, но что скоро это пройдет.
– Нет, – отозвался Иван, глядя не на следователя, а вдаль, на гаснущий небосклон, – это у меня никогда не пройдет. Стихи, которые я писал, – плохие стихи, и я теперь это понял»[4].

О способностях Ивана свидетельствуют совсем другие строки, чем приводит Барков: «Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние, под вечер появляется под липами на Патриарших прудах человек лет тридцати или тридцати с лишним. Рыжеватый, зеленоглазый, скромно одетый человек. Это – сотрудник института истории и философии, профессор Иван Николаевич Понырев»[5]. Как следует их черновых рукописей романа, «изучает и преподает Иван Николаевич все-таки древнюю историю – ту самую, которая так обожгла его в молодости. Так что все, что прошло перед нами в «библейских» главах романа, теперь ему очень хорошо известно. Из первоисточников. И, стало быть, прошедшие годы для некогда невежественного Ивана («Вы – человек девственный? Ведь вы человек девственный?» – говорил мастер) не прошли даром…»[6]
____________________________________________________________________
[1] Солженицын А. И. В круге первом. – М.: Худож. лит., 1990, с. 550.
[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 394.
[3] Там же, с. 400.
[4] Там же, с. 663-664.
[5] Там же, с. 718.
[6] Лидия Яновская. Прощай ученик (главы из новой книги о Михаиле Булгакове). – http://magazines.russ.ru/urnov/2004/20/ian10.html

[tsa]

I.III.13. О позиции Бездомного до "перестройки" в клинике Стравинского свидетельствует его взволнованная реакция на рассказанное Воландом. Попав в клинику, он был еще способен трезво мыслить, что проявилось в его резком, но справедливом обличении Рюхина. Тогда, в первый вечер, читатель видит его еще как Ивана Николаевича, занимающего четкую гражданскую позицию в вопросах творчества. В событиях следующего дня он уже фигурирует как Иван, к третьему дню вообще превращается в Иванушку.

Почудившуюся Баркову трезвость мысли Бездомного прекрасно высмеял Булгаков, в первый вечер словами приемного врача: «Помилуйте, куда же вы хотите идти? – заговорил врач, вглядываясь в глаза Ивана. – Глубокой ночью, в белье… Вы плохо чувствуете себя, останьтесь у нас!»[1] – а на следующий день устами Стравинского: «выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь»[2].

«Четкая гражданская позиция» Бездомного предельно четко сформулирована в следующих словах: «Здорово, вредитель! – злобно и громко ответил Иван»[3]. Что же так импонирует бывшему полковнику КГБ в этих строках? Неужели то, что именно такие «четкие» граждане, как Иван, были опорой коммунистического режима? Именно такие люди с хорошо промытыми мозгами единогласно взметали руки вверх, гневно голосуя за осуждение врагов социалистического строя, или просто вредителей, как их тогда называли.

Утверждение Баркова, что Бездомного «в первый вечер, читатель видит <…> еще как Ивана Николаевича <…> В событиях следующего дня он уже фигурирует как Иван, к третьему дню вообще превращается в Иванушку» в корне не верно. Как в первый, так и во второй день автор именует Бездомного поочерёдно[4] то Иваном, то Иваном Николаевичем, то Бездомным[5]. Такой промах следователя – Баркова можно объяснить только его поразительной способностью самозомбировать себя собственными теориями, ибо предположить, что он мог не заметить этого при чтении романа просто невозможно. Для любителей точных цифр сообщаю: Иваном Николаевичем Бездомный именуется 11 раз в первый день и 9 – во второй[6]; Иваном – 28 раз в первый день и 65 – во второй[7]. Как видим, Иваном Николаевичем Бездомный именуется примерно одинаковое число раз как в первый, так и во второй день. При этом крайне существенно, что это именование совершенно равномерно распределено по тексту соответствующих глав.

I.III.14. Вот как происходило это превращение. В первый вечер в клинике после получения укола у Бездомного притупилась острота переживаний, наутро он проснулся Иваном. После осмотра профессором Стравинским и нового, приписанного им укола внутреннее "я" поэта раздваивается, происходит борьба между вчерашним активным гражданином и новым, несколько усмиренным Иваном; до утра поэт становится Иванушкой.
И вот на этой последней стадии оболванивания поэта свою роль сыграл Мастер: он пришел в лучах полной луны к Ивану, а покинул в полночь уже Иванушку. То есть, выполнил ту же функцию, которую не успели осуществить вампиры Гелла и Варенуха в отношении Римского.

Фантазия Баркова не знает границ. Именно на основе подобного передергивания реальных фактов и искажения их смысла и было принято в ГПУ-НКВД-КГБ фабриковать дела против «вредителей». Но в данном случае дело против Мастера шито настолько белыми нитками, что рассыпалось бы при первом же рассмотрении в суде. Ведь глава 8 «Поединок между профессором и поэтом» начинается словами: «Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна»[8]. Как видим, Бездомный проснулся не Иваном, а Иваном Николаевичем. Видимо Барков, читая роман, сам несколько утомился и вздремнул, поскольку этот тезис явно написан им в состоянии «не приходя в сознание».
Что касается превращения в Иванушку, то напомню, что роман разделен на две части. В первой поэт именуется исключительно Иваном или Иваном Николаевичем, в том числе и после визита Мастера в 13 и 15 главах, несмотря на якобы имевшее место его превращение в Иванушку в 13 главе. Во второй же части – до выздоровления – поэт именуется преимущественно Иванушкой (см. тезис I. III.7).

I.III.15. Но сам-то Мастер – как произошло его превращение? Известно, что за полгода до встречи с Бездомным, в середине октября он был арестован в своем подвале. Эта дата появляется впервые в рассказе самого Мастера Бездомному и затем трижды дублируется – в главе 19, где Азазелло говорит Маргарите: "Вы порядочно постарели за последние полгода"; в главе 20, где отмечается, что под воздействием полученного от Азазелло крема исчезла "тонкая вертикальная морщинка,.. появившаяся тогда, в октябре, когда бесследно пропал мастер"; еще раз о "страшной осенней ночи" упоминается и в 24 главе.

Душещипательные причитания Баркова по поводу мифических превращений Мастера и Бездомного, до боли напоминают знаменитую фразу из культового фильма всех времён и народов – «Бриллиантовая рука»: «Лёгким движением руки брюки превращаются… брюки превращаются… превращаются брюки… в элегантные шорты»[9].

Утверждение, что Булгаков трижды акцентирует внимание на полугодичном сроке, граничит с откровенной глупостью. Если Мастер действительно был арестован за полгода до встречи с Бездомным, так что же Булгаков должен затушевывать этот факт? Все процитированные Барковым фразы звучат совершенно естественно, без всякого акцента.

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 398.

[2] Там же, с. 419.

[3] Там же, с. 395.

[4] Аналогично, как мы увидим далее, Булгаков в художественных целях употребляет три совершенно равноправных определения – палата, комната и камера для описания места пребывания Ивана в сумасшедшем доме. Точно так же и я чередую равнозначные слова – Булгаков, автор, писатель.

[5] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 394-399, .

[6] Там же, с. 394-396, 398, 399, 412, 414, 417, 419-421.

[7] Там же, с. 394-399, 412-421.

[8] Там же, с. 412.

[9] Бриллиантовая рука. – СССР: Мосфильм, 1968.

[tsa]

I.III.16. Поскольку Булгаков акцентирует внимание на этом, следует более внимательно вчитаться в обстоятельства, при которых Мастер попал в лечебницу. Вот ведь в чем вопрос – раз его забрали туда, откуда был только один путь – на Соловки, то как ему удалось оказаться в своем дворике, на свободе через три месяца после ареста? Вряд ли платой за это явился только его отказ от права на свободу творчества… Своя связка ключей от палат, появление в лучах полной луны, уход в полночь … К тому же, его беседа с Бездомным довершила результат "лечения" Стравинского, окончательно превратив поэта из Ивана Николаевича в Иванушку. Все это может говорить только об одном: Мастер вступил на путь сотрудничества с Системой, направил свой талант на оболванивание талантливых поэтов и на "перестройку" их в "Иванушек".

Опять передергивание. Далеко не все арестованные ехали на Соловки. Иных, особенно в те годы, выпускали после соответствующей психологической обработки. Потом правда выпущенных часто забирали по второму и третьему кругу. И при чем здесь, собственно говоря, вообще Соловки, если далее, на основании своих расчетов, Барков датирует роман 1936 годом? Здесь он противоречит сам себе. Соловецкий лагерь особого назначения действовал в 1923-1933 гг., после чего был расформирован[1]. И хотя само понятие послать на Соловки прочно вошло в русский язык и стало нарицательным, в 1936 г. Мастер, в соответствии с альтернативным прочтением Баркова, должен был бы попасть совсем в другое место.

Барков не понимает, что нельзя прикладывать к роману реалии причинности обычной жизни. В реальной жизни подобное относительное везение Мастера могло бы вызвать некоторое удивление. Но роман есть роман. Любое художественное произведение – это по существу сплошное нагромождение невероятных событий, ибо в реальной жизни интересные для читателя события никогда не следуют одно за другим, особенно в детективных и приключенческих историях, где меткий выстрел соперника или собственное падение со скалы или с крыши часто препятствуют человеку участвовать в дальнейшем развитии сюжета. Если бы в романе Мастера не выпустили, а этапировали в лагерь, сюжет бы приобрел совершенно ненужный Булгакову крен в сторону темы репрессий. Но роман то не об этом, – Булгакова волновала тема репрессий души, а не грешного тела. Для решения поставленной перед собой художественной задачи, Булгакову никакие лагеря не были нужны. Поэтому так чужеродно стилистической ткани романа смотрятся вставные сюжеты с сотрудниками ОГПУ, придуманные Бортко для своего фильма. И на каком скажите основании Мастер и Бездомный могли бы встретиться в лагере?!! Действия Ивана закономерно вели его именно в сумасшедший дом, а не в лагерь. Кроме того, обстановка сумасшедшего дома несомненно была хорошо знакома Булгакову, как бывшему врачу. Также интуитивно она была понятна и любому читателю, что же касается лагерей, то их быт в то время был незнаком как самому писателю, так и его возможной аудитории.

У Булгакова нет ни малейшего намека на сделку Мастера с системой. Да, Мастера сломали, унизили и растоптали его огонь творчества, но он нашел единственно доступную ему форму протеста – добровольно ушел в сумасшедший дом. Он не склонился перед обидчиками, не простил их: «То, о чем шептал больной на ухо Ивану, по-видимому, очень волновало его. Судороги то и дело проходили по его лицу. В глазах его плавал и метался страх и ярость»[2]. Мастер не отказался от права на свободу творчества. Он просто перестал творить, ушел в себя, стал неразговорчив, его психически сломали, он «возненавидел этот роман», однако огонь творчества не полностью угас в его душе. Вспомним, что в беседе с Иваном возможность встречи с Воландом серьезно взволновала Мастера: «Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело и угли затянулись пеплом, все же клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Я нищий!»[3]. Получается не настолько все перегорело в душе Мастера, как он пытается уверить себя и окружающих, если за встречу с Воландом он готов отдать свободу передвижения по месту его добровольного заточения. В черновых же редакциях эта мысль выражена еще более явно: «Затем, возбужденно расхаживая по комнате, заговорил о том, что заплатил бы сколько угодно, лишь бы встретиться с ним, получить кой-какие справки необходимые, чтобы дописать его роман, но что, к сожалению, он нищий, заплатить ничего не может, да и встретить его, этого… ну, словом, того, кого встретил Иван, он, увы, не встретит…»[4]

Как мы уже убедились, беседа с Мастером не превратила Ивана в Иванушку (см. тезис I.III.14). Поэтому утверждения Баркова, что «Мастер вступил на путь сотрудничества с Системой, направил свой талант на оболванивание талантливых поэтов и на "перестройку" их в "Иванушек"», по меньшей мере, являются именно той самой попыткой оболванивания читателей романа. Ведь из книги Баркова видно, что ему было прекрасно знакомо имя Осипа Мандельштама и его судьба. Почему же у него не хватило ума провести параллель между судьбой Мастера и Мандельштама? – Как известно, за стихи о «кремлевском горце» Мандельштама арестовали, но не только не расстреляли, но даже не отправили в лагерь! Фактически его, как и булгаковского Мастера, отпустили, направив в символическую ссылку в Чердынь, куда ему было разрешено ехать с женой! Более того, вскоре отменили и эту ссылку и разрешили поселиться где угодно, кроме двенадцати крупнейших городов страны. Причиной такого «везения» было распоряжение Сталина «изолировать, но сохранить». Этот период биографии Мандельштама был прекрасно известен Булгакову и естественно предположить, что именно он и нашел свое отражение в сюжетной линии освобождения Мастера.

[1] Моруков Ю. Соловецкий лагерь особого назначения (1923-1933 гг.). – Альманах «Соловецкое море», 2004, № 3. – http://www.rustrana.ru/article.php?nid=15847

[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 476.

[3] Там же, с. 464.

[4] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 236.

[tsa]

I.III.17. При первом же "явлении" этого "героя" выясняется, что его позиция прямо противоположна не только той, которую Иван занимал еще накануне, но и самого Мастера в период, когда он создавал ту самую "рукопись, которая не горит". Его заявление "Мне ненавистен людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик" не оставляет никаких сомнений в этом. Характерно и его отношение к поэзии – "высшему виду искусства", по определению Иммануила Канта: даже не ознакомившись с содержанием стихов Бездомного (талантливых – ведь Иисус получился "ну прямо как живой"!), Мастер отверг их на том лишь основании, что "все стихи плохие". Это – тоже позиция, характеризующая Мастера как ангажированную Системой личность, поступившуюся былыми идеалами.

Как могут быть талантливы стихи об Иисусе, написанные человеком, не знающим содержания Евангелия? Это возможно в одном единственном случае, если автор в этих стихах наивно и простодушно отражает собственное понимание сущности Спасителя. Но ведь Булгаков ясно пишет: «Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками»[1] И почему в данном случае Барков так стыдливо закрывает глаза на содержание излюбленных им черновых редакций, где ясно сказано, что «Иван был малограмотным человеком»[2], где же его кагэбистское буквоедство в отношении собственных теорий? Чем же так талантливы были стихи Ивана? Рифмами? Или невежественным, малограмотным содержанием?!!

I.III.18. Зато взамен он приобрел связку ключей от палат (скорее, камер?) несчастных и возможность посещать их в лучах полной луны, манить их за собою… Он приобрел власть. Пусть эта власть дарована Системой, но все же она – власть.

Связку ключей Мастер приобрел не поступившись былыми идеалами, а наоборот, сохранив их, насколько это возможно. Да, свобода его эфемерна. Она ограничена пределами сумасшедшего дома. Но Мастер вполне осознает, что настоящий сумасшедший дом находится именно за стенами его добровольной тюрьмы: истинным сумасшествием, бороться с которым он не в состоянии, является для него советская реальность. И этой безумной для него реальности он предпочитает свободу в сумасшедшем доме. По существу безумие Мастера – единственное средство сохранить свой разум и свободу.

I.III.19. Примечание к предыдущему тезису:
Сравнение палат "клиники" Стравинского с камерами – вытекающая из анализа содержания романа интуитивная догадка, которая подтвердилась: в ранней редакции романа (1933-1936 г.г.), опубликованной под названием "Великий канцлер", содержится фраза "Один луч [света] проник в камеру и лег на страницы пожелтевшей Библии", которая не оставляет сомнений на этот счет.
В одном из вариантов главы "Явление героя" Мастер прямо спрашивает Бездомного: "… Из-за чего сели?", причем постановка вопроса в такой форме не удивляет Бездомного, который соответствующим образом отвечает: "Из-за Понтия Пилата". Ясно, что здесь подразумевается отнюдь не лечебное заведение (куда "ложатся", а не "садятся").

Избирательное цитирование Барковым своих оперативных догадок свидетельствует о полной потере объективности в оценке булгаковского текста. Не читавший указанной черновой редакции человек и в самом деле может подумать, что в ней Булгаков описал тюрьму. Между тем, слово «камера» достаточно употребительно по отношению к описанию сумасшедшего дома. Его употребляет, например, Честертон в своем романе «Шар и крест»: «Тернбулл скоро открыл эти истины, исследуя гигантский механизм сумасшедшего дома. С тех пор, как его втолкнули в камеру, палату или келью, он пережил много состояний духа»[3]. Аналогично и Булгаков в художественных целях так же употребляет три совершенно равноправных определения – палата, комната и камера:

«В здании было триста совершенно изолированных одиночных палат, причем каждая имела отдельную ванну и уборную.<…>
Иванушка открыл глаза, присел на постели, потер лоб, огляделся, стараясь понять, почему он находится в этой светлой комнате. <…> Дверь в его комнату открылась, и вошла толстая женщина в белом халате.
– Вы звонили? – спросила она с приятным изумлением, – это хорошо. Проснулись? Ну, как вы себя чувствуете?
– Засадили, стало быть, меня? – без всякого раздражения спросил Иванушка»[4];
Тучи разошлись, в окно сквозь решетку был виден закат. Раздвинутая в обе стороны штора налилась светом, один луч проник в камеру и лег на страницы пожелтевшей Библии»[5].

Каждое из этих определений вполне соответствует истине, ибо в сумасшедшем доме палаты, или комнаты одновременно являются и камерами – ведь пациенты разные попадаются, бывают и буйные…

Утверждение Баркова, что в сумасшедший дом «ложатся», а не «садятся» заставляет серьезно задуматься о его собственной дееспособности и адекватности его мышления объективной реальности. Мало того, что ему, как бывшему сотруднику КГБ, писать подобные вещи просто смешно, но ведь даже по сюжету Ивана именно насильно привезли к Стравинскому. То есть он был именно посажен в камеру, а не лег добровольно полечиться. Так отчего же он должен чему-то удивляться? Он действительно сел из-за Понтия Пилата.
___________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 336.
[2] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 147.
[3] Честертон Г. К. Шар и крест. Избр. произв.: В 4 т. Т. 3. – М.: СП «Бук Чембэр Интернэшнл, 1994, с. 360.
[4] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 141.
[5] Там же, с. 147.

[tsa]

I.III.20. Мастер понимает характер своего перерождения, иногда его даже мучит совесть. Эти муки Булгаков демонстрирует красноречивой параллелью в "ершалаимской" и "московской" частях романа, вложив в уста преступника Пилата и Мастера идентичные слова "И ночью при луне мне нет покоя". Пилат произносит их при своем "ужасном" пробуждении, когда ему пришлось осознать, что казнь Иешуа все-таки состоялась, изменить ничего нельзя; Мастер – в квартире № 50 при возрождении рукописи своего романа. В Ершалаиме казнили Христа, здесь – осуществили "лечение" Бездомного; там виноват Пилат, здесь – Мастер.

Кто здесь виноват – КГБ, советская власть, или собственная маниакальная подозрительность Баркова, я не знаю. Знаю только одно: нужно, чтобы очень сильно ум зашел за разум, чтобы не понять, что Мастер просто цитирует строки своего романа – «И ночью, и при луне мне нет покоя»[1], – которые он вложил в уста Пилата. При том, что Мастер действительно не в себе, в этом нет ничего удивительного.
________________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 646.

I.III.21. Отступничество Мастера ярко проявилось в кульминационном эпизоде романа – в его беседе с Воландом, которая является моментом истины в этом вопросе: создавший гениальное произведение, разоблачающее преступление Пилата, "романтический мастер" категорически отказывается от предложения мессира развить эту тему, то есть, использовать свой талант в разоблачении пособников режима, отменившего гуманистические ценности и насадившего вместо истинных творцов культуры приспособленцев из Массолита. Для него это стало "неинтересным", а собственный роман о Пилате – "ненавистным".
Вот за это отступничество он не заслужил света. И для этого вывода никакой "расшифровки" не требуется – он открыт и лежит на поверхности.

Слова Мастера, что роман ему ненавистен, сказаны им еще в достаточно невменяемом после сумасшедшего дома состоянии, до перехода в иной мир, когда он оглядится «взором живым и светлым»[1] и окончательно преобразится в последнем полете. В ненависти заболевшего Мастера к роману нет ничего необычного, это не отступничество, просто душевнобольные не могут спокойно слышать о том, что повредило их разум.

Барков, полагая себя опытным дешифровальщиком душ человеческих, изрекая свои предшествующие осмыслению истины выводы, даже не утрудил себя простейшим анализом слов Левия, иначе бы он мог легко заметить, что они несут в себе два совершенно разнородных пласта информации. Первый – переданные Левием слова Иешуа – просьба «наградить», а не наказать Мастера. Второй – ответ Левия Воланду, выражающий личное мнение Левия о причинах просьбы Иешуа – «он не заслужил света, он заслужил покой»[2]. Награда не может являться наказанием, поэтому истина раскрыта не в собственных словах недалекого и фанатичного Левия, а в переданных им словах Иешуа. – «Он <…> просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем»[3].
______________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 697.
[2] Там же, с. 687.
[3] Там же, с. 687.

I.III.22. И последнее, чтобы закончить разговор об образе "романтического мастера". Давайте возвратимся к тому месту в романе, где Мастер производит "инвентаризацию" своих бывших жен по чисто внешним признакам:
" – С этой… ну…с этой, ну… – ответил гость и защелкал пальцами.
– Вы были женаты?
– Ну да, вот же я и щелкаю… На этой… Вареньке, Манечке… нет, Вареньке… еще платье полосатое… музей… впрочем, я не помню".
Как видим, Гименей не оставил в сердце "романтического героя" ничего запоминающегося, кроме полосатого платья.
Дамы-булгаковедки – по секрету, но положа руку на сердце: вы хотели бы завести в своем доме такое вот романтическое "счастье"?..
…Нет, созданный Булгаковым образ, которым принято взахлеб восхищаться, на поверку оказывается вовсе не таким, каким его хотят видеть булгаковеды.

Хочется спросить, господин-кагебист – по секрету, но, положа руку на сердце: где были ваши глаза, когда вы изучали биографию Булгакова? – В этих строках отразилось отношение Булгакова ко второй из трех «О трижды романтичный мастер…»[2]) его жен: «Семейная жизнь расползалась. Любовь Евгеньевна была увлечена верховой ездой, потом автомобилями, в доме толклись ненужные люди. Телефон висел над его письменным столом, и жена все время весело болтала с подругами. Елена Сергеевна передавала нам в 1969 г. со слов Булгакова следующий эпизод, звучащий правдоподобно: «Однажды он сказал ей: – Люба, так невозможно, ведь я работаю! – И она ответила беспечно: – Ничего, ты не Достоевский! – Он побледнел, – говорила Елена Сергеевна, – рассказывая мне это. Он никогда не мог простить этого Любе»[3].

Эти слова потрясли Булгакова до глубины души и были для него страшным ударом, но не из-за его уязвленного самолюбия, а из-за осознания им ее неуважительного отношения к нему, как к писателю. Как свидетельствует И. В. Белозерский, племянник Белозерской-Булгаковой[4]: «Расстались они плохо, что подтверждает тот факт, что она сожгла письма Булгакова к ней». Как разительно это отличается от отношения к его творчеству Елены Сергеевны. Как отмечает Л. Яновская[5], вскоре после переезда с Еленой Сергеевной на новую квартиру (18.02.1934) Булгаков написал П. С. Попову[6]: «Пироговскую я уже забыл. Верный знак, что жилось там неладно». Напомню, что даже перед смертью Булгаков не выразил желания попрощаться с Л. Е. Белозерской, хотя в отношении своей первой жены, – Т. Н. Лаппа, такое желание он высказал[7]. Давнишняя обида и отразилась в романе сценой забвения Мастером второй жены. Но независимо от этого, слова Мастера выглядят вполне естественно, поскольку в указанный момент он являлся душевнобольным.
____________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 697.
[2] Там же, с. 709.
[3] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 359.
[4] Белозерская-Булгакова Л. Е. Воспоминания. – М.: Худож. Лит., 1990, с. 215.
[5] Яновская Л. Елена Булгакова, ее дневники, ее воспоминания // Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 27.
[6] Письмо к П. С. Попову от 14.03.1934 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 323.
[7] Ермолинский С. А. О времени, о Булгакове и о себе. – М.: Аграф, 2002, с. 180.

Сообщение отредактировал tsa - 17.1.2009, 19:10

[tsa]

Глава IV. «Это ты ли, Маргарита?»

«<…> в голове бродит моя Маргарита, и кот, и полеты…»
М. А. Булгаков[1]

Как я уже отмечал в своем ответе диакону Кураеву[2], испытание Маргариты на балу в точности повторяет известные сюжеты народных сказок об испытании девичьей добродетели. Слова Воланда: «Кстати, скажите, а вы не страдаете ли чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу, тоска?», – и ответ Маргариты, – «Нет, мессир, ничего этого нет, а теперь, когда я у вас, я чувствую себя совсем хорошо»[3], слишком явно перекликаются со словами сказки «Морозко»: «Тепло ли тебе девица? – Тепло, батюшка!» Здесь нет ни пародийности, ни гротеска, только отражение извечного стремления русской души к вознаграждению истинной добродетели. На балу испытывается смирение Маргариты, любимой героини автора – «в голове бродит моя Маргарита», – писал Булгаков своему близкому другу и первому биографу П. С. Попову.

Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля дает следующее толкование имени Маргарита: «жемчужина». И вот эту то жемчужину романа и пытается втоптать в грязь бывший полковник КГБ, называя ее «шлюхой». Лучше бы Барков порылся в грязном прошлом своего ведомства и открыл для истории хоть пару его мрачных страниц. Но об этом он предпочел промолчать, руководствуясь трусливым принципом – «вход в Контору рубль. Выход два»[4]. И то верно, куда как безопаснее критиковать Мастера и Маргариту, – книги сдачи не дают…

I.IV.1. С чьей-то легкой руки укоренилось мнение о Маргарите как "ангеле-хранителе" Мастера, "прекрасном, обобщенном и поэтическом образе Женщины, которая Любит". Однако содержание романа показывает, что автор вкладывает в этот образ нечто иное.
Парадоксальность глав, повествующих об идиллической любви этих персонажей, бросается в глаза при сравнении хотя бы этих двух отрывков:
"В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат", и:
"Маргарита Николаевна никогда не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить все, что ей понравится. Среди знакомых ее мужа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире".
При их сравнении читатель, не знакомый с романом, наверняка стал бы утверждать, что они принадлежат перу разных авторов – настолько они отличаются по стилю. И, осмелюсь добавить, по уровню владения пером. Действительно, первый, охотно цитируемый исследователями отрывок, является образцом высокохудожественной прозы, его достоинства не раз становились предметом восхищенного анализа специалистов. Видимо, именно его имела в виду Л. М. Яновская, когда писала: "По музыкальности проза "Мастера и Маргариты" на уровне самой высокой поэзии".
Второму же явно не повезло – не обнаружив в нем никаких художественных достоинств, исследователи упорно обходят его вниманием, как бы великодушно прощая Булгакову неровную манеру письма, пассаж, достойный разве что весьма нерадивого третьеклассника. Примечательно, что этот отрывок был вставлен Булгаковым уже на заключительной стадии работы над романом – во всяком случае, во второй полной рукописной редакции, с которой роман летом 1938 года диктовался на машинку, он отсутствует.
Давайте все-таки вдумаемся, что Булгаков мог иметь в виду, – ведь авторская небрежность здесь явно исключена. Вывод может быть только один: он преднамеренно избирает в этой части стиль, своей нарочитой примитивностью сигнализирующий о неправдоподобности того, что открыто декларируется в этих главах.

Барков занимается типичной подгонкой решения под нужный ему ответ. Раз уж он взялся кроме Булгакова толковать еще и профессионального текстолога и литературоведа Лидию Яновскую, объясняя нам, что именно ей могло понравиться в романе, то приведу именно ее квалифицированное мнение о стилистике романа, в корне противоречащее наивным озарениям Баркова:

«Часть вторая начинается взволнованно и романтично: «За мной, читатель!» Романтическая взволнованность этих строк занимала внимание писателя не меньше. Впервые она проступает в четвертой редакции романа…
Интонация первых строк – ключ к звучанию части в целом.
Они очень по-разному написаны, эти две части романа. Стиль части первой почти реалистичен, несмотря на то, что фантастика здесь начинается с первых же страниц…
А часть вторая романтична. Поэтическая фантастика полета Маргариты переливается в фантасмагорию бала у Сатаны, и блистательные сатирические сцены в этой части не снимают ощущения торжествующей бесконечности вымысла…»[5]

Как видим, ослепленный своей навязчивой идеей Барков, грубо искажает истину, утверждая, что исследователи «упорно обходят» своим вниманием начало второй части. Не поняв роман Булгакова, не понял он и слова Яновской о музыкальности и поэтичности прозы Булгакова. Смысл этих понятий применительно к прозе был в свое время прекрасно сформулирован К. Паустовским:

«У подлинной прозы всегда есть свой ритм <…>
В этом напряжении, в захвате читателя, в том, чтобы заставить его одинаково думать и чувствовать с автором, и заключается задача писателя и действенность прозы.
Я думаю, что ритмичность прозы никогда не достигается искусственным путем. Ритм прозы зависит от таланта от чувства языка, от хорошего «писательского слуха». Этот хороший слух в какой-то мере соприкасается со слухом музыкальным.
Но больше всего обогащает язык прозаика знание поэзии.
Поэзия обладает одним удивительным свойством. Она возвращает слову его первоначальную девственную свежесть. Самые стертые, до конца «выговоренные» нами слова, начисто потерявшие для нас образные качества, живущие только как словесная скорлупа, в поэзии начинают сверкать, звенеть, благоухать!
<…> Но главное не в этом.
Главное в том, что проза, когда она достигает совершенства, является, по существу, подлинной поэзией»[6].

Музыкальность прозы Булгакова означает, прежде всего, не ее высокохудожественность, а введение автором своей ключевой ритмической тональности для каждой основной темы сюжета. Именно это мы и видим в романе «Мастер и Маргарита» – чеканный, предельно реалистичный выход Пилата в колоннаду, романтичное приподнятое над обыденной действительностью описание Маргариты, и, наконец, то взвешенно мудрые, то предельно ернические действия Воланда и его свиты.

[1] Письмо к П. С. Попову от 26.06.1934 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 343.

[2] Цыбульник С. А. «Мастер и Маргарита»: Диакон и Диавол или о занимательном богословии Кураева. – http://www.dombulgakova.ru/index.php?id=82

[3] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 585.

[4] Андреев В. Позывной – UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/call_ut5ab.htm

[5] Лидия Яновская. Прощай ученик (главы из новой книги о Михаиле Булгакове). – http://magazines.russ.ru/urnov/2004/20/ian10.html

[6] Паустовский К. Г. Золотая роза: Психология творчества. – М.: Педагогика, 1991, с. 211.

[tsa]

I.IV.2. <…> при чтении этого и других пассажей о Маргарите обращает на себя внимание откровенно пародийный, комический стиль повествования, явное присутствие авторской иронии. Причем "правдивый повествователь", от имени которого ведется повествование, не является откровенно комическим лицом, каким был бы рассказчик в манере Щедрина; нет, он в традициях гоголевских повествователей разыгрывает роль простачка и в простодушной манере чрезмерно расхваливает свою героиню. И в этом наигранно наивном рассказе как бы помимо воли "правдивого повествователя, но постороннего человека" вдруг проскальзывает "момент истины". Давайте присмотримся повнимательнее, как это делается.

Художественный стиль начала второй части характеризует пустоту жизни Маргариты до встречи с Мастером. Напомню булгаковскую характеристику Маргариты:
«Она была красива и умна. К этому надо добавить ещё одно – с уверенностью можно сказать, что многие женщины всё, что угодно, отдали бы за то, чтобы променять свою жизнь на жизнь Маргариты Николаевны. Бездетная тридцатилетняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж её был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену
Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить всё, что ей понравится. Среди знакомых её мужа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире. Словом… она была счастлива?…»[1]

Этот риторический вопрос, для Баркова видимо, лишён всякого смысла, как и ответ на него: «Ни одной минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала в особняк, она не знала счастья ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она говорила правду»[2].

Неужели так тяжело понять, как задыхалась Маргарита от пустоты ее жизни в удушающей для нее атмосфере мещанского «счастья»? Нормальному человеку при чтении этих строк, становится как-то не по себе от такой привольной жизни. Вот уж поистине «адское место для живого человека!»[3] Поэтому дальнейшие события романа воспринимаются им как логическое продолжение этого «счастья»: «На вырванном из блокнота листе она без помарок быстро и крупно карандашом написала записку: «Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Мне пора. Прощай. Маргарита»»;
«Маргарита обернулась, чтобы последний раз глянуть на особняк, где так долго она мучилась <…>»[4].

С описанием Маргариты Булгаковым перекликается жизнь ее реального прототипа, – Елены Сергеевны Булгаковой: «И, знаете, что меня поразило, что я, молодая и, казалось бы, счастливая женщина, писала Оле в Америку, где она тогда (в 1922-23 году) была с МХАТом: ты знаешь, Оленька, я не могу объяснить, почему, но я очень тоскую, ведь я люблю Женю (отца), ведь я обожаю малыша (Женичку), но в душе все время тоска, я не вижу смысла в моей жизни, мне недостает чего-то. Надо наверно чем-то другим заполнить ее. Откуда были эти мысли? И чувства? И, читая их, я понимала, почему у меня была тогда такая смелость, такая решительность, что я порвала всю эту налаженную, внешне такую беспечную, счастливую жизнь, и ушла к Михаилу Афанасьевичу на бедность, на риск, на неизвестность»[5].

I.IV.3. Начать хотя бы с того, с чего начал сам Булгаков – с первых строк 19-й главы, где в фабулу романа впервые вводится образ Маргариты: "За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!" Выделенные здесь слова были продиктованы, по данным М. О. Чудаковой, смертельно больным писателем в январе 1940 года Елене Сергеевне. Вряд ли у кого-то возникнут сомнения, что такая доработка велась явно в направлении придания этой части романа еще более подчеркнутой ироничности – здесь ирония явно присутствует и в наигранной патетике, и в подборе лексики, не говоря уже о совершенно невероятном нагромождении эпитетов "настоящей, верной, вечной" любви.

Напомню слова Паустовского – «Поэзия обладает одним удивительным свойством. Она возвращает слову его первоначальную девственную свежесть. Самые стертые, до конца "выговоренные" нами слова, начисто потерявшие для нас образные качества, живущие только как словесная скорлупа, в поэзии начинают сверкать, звенеть, благоухать!»[6] Именно высокая поэтичность этих строк придает им первоначальную, незатертую свежесть. Я помню моё первое, еще юношеское впечатление от романа. На всю жизнь врезались мне тогда в память три места: выход Пилата в плаще с кровавым подбоем, цитируемое Барковым начало второй части и монолог «смертельно» раненого Бегемота. Именно эти места я цитировал друзьям. Их стиль различен – в романе действительно смешаны художественные стили – но каждый раз это смешение вполне оправдано высокой художественной целью, поставленной перед собой автором. На мой взгляд, цитируемые Барковым слова возвышенны, прекрасны и романтичны. Напомню мнение о них профессионального текстолога и литературоведа Лидии Яновской: «Часть вторая начинается взволнованно и романтично» (см. тезис I.IV.1).

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 543.

[2] Там же, с. 543.

[3] Там же, с. 544.

[4] Там же, с. 557, 560.

[5] Дневник Елены Булгаковой. Письмо к А. С. Нюренбергу от 27 октября 1968 г. / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 331.

[6] Паустовский К. Г. Золотая роза: Психология творчества. – М.: Педагогика, 1991, с. 212.

[tsa]

I.IV.4. Интересно то, что сигнал о неправдоподобности повествования о Маргарите Булгаков подает еще до 19-й главы. Помните, читатель, в предыдущей, 18-й главе, подается красочное описание чертовщины, происходящей с визитерами "нехорошей квартиры"? Заканчивается эта глава сценой в кабинете у профессора медицины Кузьмина, к которому пожаловал на прием по поводу предсказанного воландовской шайкой рака печени незадачливый буфетчик Варьете. После его ухода чертовщина началась и в кабинете профессора: червонцы превратились в винные этикетки, неизвестно откуда появился черный котенок, которого сменил воробей, отплясывающий синкопами фокстрот, затем сестра милосердия с пиявками и клыком во рту… Позвольте дословно привести то, чем заканчивается эта глава, и что является переходом к главе о Маргарите:
"Пора переходить нам ко второй части этого правдивого повествования. За мной, читатель!" То есть, описание всего последующего – такое же "правдивое повествование", как и вся эта чертовщина с воробышком, червонцами, котятами, клыкастой сестрой милосердия… Ну а уж такая связующая фраза как "За мной, читатель" просто не может не броситься в глаза…

Да какой же писатель считает свое произведение неправдивым?!! Авторы фантасмагорий никогда не называли свои повествования лживыми, несмотря на всю их фантастичность. Наоборот, от древности и до наших дней они всегда подчеркивали именно их правдивость. Отсюда и совет Булгакова отрезать лгунам их гнусные языки. Да и привлекшее внимание Баркова место не единственное, где рассказчик подчеркивает правдивость своего повествования:

«Поэтому нет ничего удивительного в таком хотя бы разговоре, который однажды слышал автор этих правдивейших строк у чугунной решетки Грибоедова <…>»;
«Даже у меня, правдивого повествователя, но постороннего человека, сжимается сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера, по счастью, не успев переговорить с мужем, который не вернулся в назначенный срок, и узнала, что мастера уже нет»;
«Пишущий эти правдивые строки сам лично, направляясь в Феодосию, слышал в поезде рассказ о том, как в Москве две тысячи человек вышли из театра нагишом в буквальном смысле слова и в таком виде разъехались по домам в таксомоторах»;
«Да, прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные в этой книге происшествия и угасли в памяти. Но не у всех, но не у всех!»[1]

I.IV.5. Начать хотя бы с того, с чего начал сам Булгаков – с первых строк 19-й главы, где в фабулу романа впервые вводится образ Маргариты: "За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!" Выделенные здесь слова были продиктованы, по данным М. О. Чудаковой, смертельно больным писателем в январе 1940 года Елене Сергеевне. Вряд ли у кого-то возникнут сомнения, что такая доработка велась явно в направлении придания этой части романа еще более подчеркнутой ироничности – здесь ирония явно присутствует и в наигранной патетике, и в подборе лексики, не говоря уже о совершенно невероятном нагромождении эпитетов "настоящей, верной, вечной" любви.

Вряд ли настойчивые уговоры Баркова поверить его ироническому восприятию текста способны заменить разумному читателю настоящий доказательный литературный анализ булгаковского текста, к которому я его и отсылаю (см. тезис I.IV.1). И право же смешно полагать, чтобы писатель, наделенный столь мощным сатирическим даром, как Булгаков, сразу не поднял иронию на нужный ему уровень еще в черновых редакциях. Обратите внимание, как звучало начало второй части в предыдущей редакции 1938 г.: «Нет, нет, она не забыла его, как говорил он ночью в клинике бедному Ивану. Кто скажет, что нет на свете настоящей любви? Пусть отрежут лгуну его гнусный язык! Нет, она его не забыла»[2].

Напомню слова Булгакова из его письма к жене от 15 июня 1938 г. перед завершением перепечатки цитированного текста романа: «Свой суд над этой вещью я уже совершил и, если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика»[3]. Именно в указанном писателем направлении и велась доработка второй части романа, с целью придания ей большего романтизма и поэтичности.

Характеризуя стиль начала второй части в предыдущей редакции 1938 г., замечу, что для творчества Булгакова вполне характерно именно такое грубоватое прописывание наброска нового текста в черновике для последующей его доработки в процессе редакционной правки. Иногда в таких случаях Булгаков просто использовал первые подходящие слова для записи возникшего у него замысла, отложив уточнение терминов на потом. Так в одной из первых редакций романа писатель именует легионного адъютанта «ротмистр»[4]. Как отмечает В. Лосев, «разумеется, Булгаков записал это звание условно»[5], так как ротмистр, – это офицерское звание в дореволюционной русской кавалерии, соответствующее званию капитана в пехоте.

Именно поэтому многие описания в ранних редакциях романа так прямолинейны. Но от черновика к черновику мы видим, как все тоньше становится мысль автора и исчезает допущенная в спешке записи нарочитость образов, и рождаются строки, которым суждено было стать бессмертными.

I.IV.6. Но возвратимся к 19-й главе. Описывая (опять же от лица "правдивого повествователя, но постороннего человека") чувства Маргариты перед арестом Мастера, Булгаков своей иронией подтверждает уже возникшие у читателя сомнения: "Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера, по счастью (!? - выделено мною - А.Б.), не успев переговорить с мужем,.. узнала, что мастера уже нет". Здесь слова "по счастью" никак не вяжутся с представлением о беззаветной любви. Да и какое это, простите, "счастье", когда арестовывают возлюбленного? Ведь любящие женщины в подобных ситуациях либо следуют за мужьями в Сибирь, либо кончают жизнь под колесами паровозов. А тут, видите ли, вдруг какое-то неуместное счастье! Нет, "правдивый повествователь" явно имеет в виду что-то другое…

Надо ли полагать, что если бы Маргарита успела объясниться с мужем, то ее жизнь устроилась бы более счастливо? Право же это просто смехотворно. Я предлагаю читателю попробовать примерить ее жизненную ситуацию на себя, и понять, что Маргарите действительно, без всяких оговорок крупно повезло. Если бы она успела объясниться с мужем, ее жизнь превратилась бы в сущий ад, независимо от его возможной реакции. И именно потому, что Маргарита беззаветно любила Мастера.

I.IV.7. Кстати, о следовании за мужьями в Сибирь, - поскольку уж зашел разговор о "славной плеяде русских женщин", в число которых В. В. Петелин поспешил рекрутировать Маргариту: "Она сделала все, чтобы разузнать что-нибудь о нем, и, конечно (выделено мною - А.Б.), не узнала ровно ничего: вернулась в особняк и зажила на прежнем месте".
Почему "конечно"? Разве любящие русские женщины из "славной плеяды" так вот просто сдаются в самом начале испытаний и возвращаются в особняки жить-поживать, да с постылыми мужьями добра наживать?! Жесткая ирония просматривается и в таких словах "правдивого повествователя": "Что изменилось бы, если б она в ту ночь осталась у мастера? Разве она спасла бы его? Смешно! - воскликнули бы мы, но мы этого не сделаем перед доведенной до отчаяния женщиной".

Обвинения Баркова не просто беспочвенны, но еще и бессовестны! Маргарита действительно не смогла бы спасти Мастера от ареста. Кому, как не бывшему полковнику КГБ знать, как сильно отличались обстоятельства ареста и исчезновения людей в период большого террора советской власти от тепличных условий проклятого царизма, когда тюрьмы и ссылки были вполне комфортабельной школой жизни для революционеров. И кто сказал, что муж был «постылый»? Маргарита не любила его, как мужчину, но он был близкий для нее человек, которого она уважала. Только не говорите, что тому, кого уважают, никогда не изменяют. Увы, это далеко не так, и Булгаков прекрасно это знал по собственному опыту…

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 384, 543, 710, 718.

[2] Булгаков М. А. «Мой бедный, бедный Мастер…»: Полное собрание редакций и вариантов романа «Мастер и Маргарита». – М.: Вагриус, 2006, с. 520.

[3] Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 474-476.

[4] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 41.

[5] Лосев В. И. Комментарии // Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 496.

[tsa]

I.IV.8. Действительно, смешно… Да и то сказать – что изменилось бы, если бы Низа действительно пришла в ту пасхальную ночь в Гефсиманский сад на встречу с Иудой? Разве она предотвратила бы его убийство, исполнительницей которого сама же и была? Или сравнение "пленительного образа" с язычницей, работавшей на римскую охранку, оскорбляет чьи-то чувства? Но, берясь толковать содержание романа, до отказа нашпигованного всякой чертовщиной, следует быть готовыми к проявлению этой самой чертовщины в любой, самой неожиданной и коварной форме. Как, например, и яркой параллели – в случае "прогулок" Маргариты, которую ночами где-то "ждали", с двумя древнейшими профессиями Низы. Или такого вот совпадения: в ночь расправы с Иудой муж Низы совершенно случайно оказался в отъезде, о чем прекрасно был осведомлен Афраний, иначе он не пошел бы так вот прямо к ней в жилище; в ночь ареста Мастера мужа Маргариты тоже вдруг совершенно случайно вызвали на производство. Якобы на аварию, если верить "официальной версии" "правдивого повествователя"… Но Маргарита почему-то была совершенно уверена, что раньше утра муж не возвратится… "Рояль в кустах", да и только…

Действительно смешно, настолько смешно, что даже не оскорбляет. Более того, даже радует – радует то, что Барков оставил потомкам быть может самое яркое разоблачение нравов своего мрачного Ведомства: кто еще так ярко раскрыл и обнажил все внутреннее убожество профессионалов политического сыска при фабрикации подложных обвинений?

Строки на которые опирается Барков в своих рассуждениях, мы уже ранее разбирали (см. тезис I.I.3). Фразы «она стала уходить гулять» в окончательной редакции романа нет. Она есть только в предыдущей редакции, и в напечатанном на ее основе издании романа 1973 г. и перепечатках с него. В последней же редакции Булгаков заменил ее словами «и жил я от свидания к свиданию». Но и предыдущая редакция не имеет того смысла, который ей пытается придать Барков. Просто Маргарита была более деятельной натурой, чем Мастер. Поэтому она и подгоняла его в написании романа, по этой же причине ей было нестерпимо сидеть в унынии в подвале. Фраза же «ее ждут» к вышеупомянутым дневным прогулкам не имеет ни малейшего отношения, так как сказана совсем при других обстоятельствах, – когда Маргарита поздним вечером объясняла Мастеру, что не может остаться у него, так как ее ждут дома, что вполне естественно для любой замужней женщины.

Для обоснования своей теории Барков идет на прямой подлог и намеренно совмещает совершенно разные факты – дневные прогулки Маргариты и ее возвращение домой поздним вечером. Незаметно меняя акценты, он придает некое подобие убедительности своему обвинению, что Маргариту ждали сотрудники его родного ведомства. Бойким натренированным пером профессионального кагэбиста, он превращает невинные по отдельности факты в нужное ему лжесвидетельство о сотрудничестве Маргариты с врагами Мастера. Но этого все еще мало, и вот Барков, надувая щеки, объявляет самые рядовые факты невероятными и подозрительными совпадениями. В романе ясно написано, что Маргарита не смогла остаться с Мастером, потому что ее ждали дома. Но мужа внезапно вызвали на завод, и она тут же прибежала обратно к Мастеру, смятенное душевное состояние которого вызвало у нее сильнейшее беспокойство. Однако этот обычный факт посредством профессионального крючкотворства выворачивается Барковым наизнанку и превращается в новый «аргумент» в пользу его теории. Для этого сюда приплетается муж Низы, который кстати никуда никем не вызывался, а просто уехал с утра по делам, как и полагалось порядочным мужчинам того времени. Но и тут Барков таинственно сообщает, что Афранию де его отъезд был прекрасно известен. Хотя из текста это никак не следует:

«– Ты одна? – негромко по-гречески спросил Афраний.
– Одна, – шепнула женщина на террасе. – Муж утром уехал в Кесарию. – Тут женщина оглянулась на дверь и шепотом добавила: – Но служанка дома. – Тут она сделала жест, означающий – «входите». Афраний оглянулся и вступил на каменные ступени. После этого и женщина и он скрылись внутри домика»[1].

Если верить Баркову, то Афраний должен был бы просто сразу пройти в дом, а не выманивать Низу на террасу для расспросов. Да и смешно же право верить, что Афраний следит, как складываются жизненные обстоятельства его агентов, ибо на это никаких секретных сотрудников не хватит. Кто будет следить за следящими?!! В общем рояль в кустах нам в этом тезисе действительно показали, только притащен он туда самим Барковым на его натруженном профессиональном горбу. Вот уж где уместен его собственный (!) комментарий, к данному тезису, а фактически к своей профессии, что из профессий ««второй древнейшей» является, пожалуй, не журналистика, а политический сыск». То что первой является проституция, надеюсь для читателя тайны не составляет. Думаю не ошибусь, если скажу, что в данном тезисе в лице Баркова оба эти понятия тесно совместились…

В своей книге Барков неоднократно задает риторические на его взгляд вопросы «дамам-булгаковедкам» и «господам булгаковедам» – «Вы хотели бы…, вы пошли бы…» Позвольте же уважаемые поклонники теорий Баркова задать вопрос и вам. Если бы вам поневоле случилось иметь дело со спецслужбами, хотели ли бы вы попасть в лапы такого ловкого и беспринципного, беззастенчиво оборачивающего против вас любой, самый невинный факт вашей жизни следователя, каким проявил себя основоположник альтернативного прочтения в деле «Альфред Барков против Мастера и Маргариты»?

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 638.

[tsa]

I.IV.9. В ряде исследований заостряется внимание на том обстоятельстве, что эпиграф к роману намекает-де на связь образа главной героини с Маргаритой Гете. В то же время, многочисленные штрихи, которыми характеризует свою героиню Булгаков, полностью развеивают тот флер вокруг этого образа, который ему приписывается.
Уже с первых строк, посвященных героине, Булгаков решительно противопоставляет свое создание Гретхен-Маргарите: "Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонек, что нужно было этой косящей на один глаз ведьме?.. Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она говорила правду".
Очень информативный пассаж! Во-первых, оказывается, что якобы "временное" ведьмино косоглазие, которое исчезло после смерти Маргариты, вовсе не временное: оно появилось еще до ее первой встречи с Мастером, и роль ведьмы эта женщина приняла на себя еще до наступления описываемых в романе событий.

Барков явно не понимает принципиальную разницу между обычным женским ведьмовством-кокетством и настоящим. Увы, нынешние офицерские жены не чета дамам прошлых веков и кокетством в лучшем смысле этого слова не отличаются. Видимо жена Баркова была верной спутницей его жизни и только, но Маргарита – женщина совсем иного склада. Именно таких, как она, и любил Булгаков в своей жизни.

В романе подчеркнуто, что Маргарита стала похожа на ведьму только после воздействия на нее крема Азазелло:
«Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня»;
«Придется вам, мой милый, жить с ведьмой <…>
– А ты действительно стала похожа на ведьму»[1].

Булгаков не наводит флер вокруг образов своих любимых героев, он просто любит их такими, как они есть, следуя сформулированному им принципу – «Героев своих надо любить…»[2]. Он не идеализирует Мастера, хотя и вложил в него свою судьбу, и свой талант. Но, как и всякий художник, он не мог не идеализировать свою Музу, свою возлюбленную, и вложил в образ Маргариты, все, что ему было дорого в ней, не забыв убрать все наносное «ведьмовское» при переходе ее в «покой»: «исчезало ее временное ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и, наконец, смягчилось, и оскал ее стал не хищным, а просто женственным страдальческим оскалом»[3]. Описание мертвой Маргариты показывает, что после отравления она теряет все черты ведьмы перед воскрешением к новой жизни.

Роман не Библия, где все виновны изначально, герои художественного произведения не нуждаются в доказательстве своей положительности в глазах автора. Нет ничего совершенного в мире, любой человек имеет недостатки, поэтому об отношении писателя к своему персонажу нужно судить не по отдельным отрицательным черточкам, а только по совокупности всех черт, составляющих художественный образ. Судя по тексту романа, к ряду героев, например, богобоязненным подонкам буфетчику и «страшному» Босому, Булгаков действительно относится резко отрицательно. Что же касается Мастера и особенно Маргариты, то здесь любовь и положительное отношение автора очевидны и несомненны. Выраженные через авторскую речь и подчеркнуто уважительное и доброжелательное отношение Воланда и его свиты к Маргарите и Мастеру, эти чувства, в свою очередь, неявно очеловечивают в нашем восприятии помогающие им силы Тьмы.

Чтобы вернуть любимого, Маргарита согласилась стать ведьмой и естественно изменилась при этом как внешне, так и в душе. Но стоит ли читать христианскую, да и любую общечеловеческую мораль ведьме, как бы к ней не относиться? Да и не такая уж злобная ведьма из нее получилась. Греховность Маргариты весьма относительна. Став ведьмой, Маргарита освободилась от моральных комплексов, но не от морали. Чтобы утихомирить ее буйство и желание мести хватило единственной слезы ребенка. И на предложение Воланда наказать Латунского силами его свиты Маргарита ответила решительным отказом.

«Ведьмовство» Маргариты Булгаков охарактеризовал как «временное»[4], а не постоянное, как это привиделось Баркову. Сравнение женщины с ведьмой не всегда намекает именно на ее ведьмовство, как таковое, и может, как в случае с Маргаритой, намекать на нечто иное: «Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек! Что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами?»[5] Увы, поскольку секса в СССР в те годы официально не было, то не было в литературе и слова «сексуальность», и сексуальных женщин обычно сравнивали с ведьмами. Аналогичное сравнение есть у Булгакова и в «Белой гвардии»: «Николке она показалась страшно красивой, как ведьма»[6]. Вопрос о том, почему сексуальных женщин сравнивали именно с ведьмами, а не с ангелицами, или с женами полковников КГБ на мой взгляд ответа не требует. Замечу только, что не одну лишь сексуальность, и привлекательность, но и живость характера Маргариты, поднимавшую ее над толпой, подчеркивает Булгаков своим сравнением.

Разъяснение понимания Булгаковым женского ведьмовства мы можем найти в письме жены писателя ее брату, в котором Елена Сергеевна рассказывает, как однажды в три часа ночи Булгаков вызвал ее из дома и повел в какой-то дом на Патриарших прудах в гости к бывшему рыбопромышленнику, с сыном которого он был в приятельских отношениях: «Сидели до утра. Я сидела на ковре около камина, старик чего-то ошалел: «Можно поцеловать вас?» – «Можно, говорю, целуйте в щеку». А он: «Ведьма! Ведьма! Приколдовала!» «Тут и я понял, – говорил потом всегда Миша, вспоминая с удовольствием этот вечер, вернее, ночь, – что ты ведьма! Присушила меня!» Пошли домой, и так до сих пор не знаю, у кого это я была»[7].

I.IV.10. Во-вторых, трижды подряд, буквально залпом повторенные "правдивым повествователем" элементы сомнения: "Не знаю", "Мне неизвестно", "Очевидно, она говорила правду…". И уже буквально через несколько абзацев Булгаков показывает, что Маргарита не верна не только своему мужу, но и Мастеру (правда, в помыслах, но это не меняет сути): "Почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом ловеласе нет ничего дурного, разве что только глупое слово "определенно"? Почему я сижу, как сова, под стеной одна? Почему я выключилась из жизни?".
После такого описания как-то не очень верится ни в душевный порыв со стороны подруги Мастера, ни в заверения "правдивого повествователя" о "верной, вечной" любви, поскольку помыслы действительно любящей женщины вряд ли наполняются вожделением при первой встрече с незнакомым "ловеласом".

Разумеется, нехорошо, что Маргарита изменяла мужу, но ведь и Анна Каренина тоже изменяла. Да и кто только кому не изменял в литературных произведениях? К тому же и сам Барков, как офицер госбезопасности, явно не безгрешен. Что бы ему задуматься о собственных грехах? Так нет – самозабвенно кидает камни в Мастера и Маргариту. По его словам получается, что если женщина вне дома вступит в разговор с посторонним мужчиной, ее честь и доброе имя будут опорочены. Забавно видеть, как и в этом вопросе смыкаются представления работников КГБ и христианской церкви, которая вот уже как два тысячелетия учит, что нельзя оставлять неженатых мужчину и женщину наедине, так как между ними немедленно появится третий[8]: «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство» (Гал. 5:19). Именно такой подход к внутреннему миру людей дает удобную возможность этим столь разным на первый взгляд ведомствам возможность квалифицировать нужным им низменным плотским образом любые, даже самые невинные слова.

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 557, 691.

[2] Булгаков М. А. Театральный роман. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 281.

[3] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 696.

[4] Там же, с. 696.

[5] Там же, с. 543.

[6] Булгаков М. А. Белая гвардия. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. – К.: Дніпро, 1989, с. 261.

[7] Дневник Елены Булгаковой. Письмо к А. С. Нюренбергу от 13 февраля 1961 г. / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 327.

[8] «Solus cum sola [in loco remoto] non cogitabuntur orare «Pater noster»» – «Мужчина с женщиной [наедине] не станут читать «Отче наш»» (лат.).

[tsa]

I.IV.11. И, наконец, оно не оставляет никаких сомнений в отсутствии у Маргариты той кротости, которая ассоциируется с образом героини Гете. Ведь кротость никак не совместима ни с "длинным непечатным ругательством" в ее лексиконе, ни с выражениями попроще: "Пошел ты к чертовой матери", "Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор…" и т. п. Обращенная к коту Бегемоту, последняя фраза, да и сами манеры Маргариты не остались не отмеченными; при появлении Мастера кот воспользовался случаем и прокомментировал их с неприкрытой ехидцей: "Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам почему-то говорят "ты", хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта".
Более того, эти сомнения тут же усиливаются повтором о желтой мимозе, о чем читатель уже знает из рассказа Мастера Бездомному. В том описании мимоза сочеталась с фоном черного пальто Маргариты; во второй полной рукописной редакции этот момент был более усилен словами Мастера (в беседе с Бездомным): "Она несла свой желтый знак". Тогда, при первой встрече, когда Мастер сказал, что ему не нравятся эти цветы, Маргарита выбросила их. Но, как оказалось, это зловещее сочетание – желтое с черным, ассоциируемое с неверностью, изменой – было не случайным; более того, Маргарита от своей геральдики не только не отказалась, но и сшила Мастеру ту самую черную шапочку с желтой буквой "М".

Во-первых, все эти слова Маргарита произносит находясь в образе ведьмы, и они ПОЛНОСТЬЮ СОВМЕСТИМЫ С ЭТИМ ОБРАЗОМ. Во-вторых, ниоткуда не следует, что слова Бегемота относятся лично к Маргарите. Из контекста ясно, что они сказаны в общем смысле. И пора, наконец, сказать, что эпиграф к роману никак не намекает на «связь образа главной героини с Маргаритой Гете», как утверждает Барков.

Толковый словарь Ушакова дает следующее определение эпиграфа[1]: «Короткий текст (обычно цитата откуда-нибудь, пословица, изречение и т.п.), помещаемый автором впереди своего произведения или его отдельной части, и придающий своеобразное освещение основной идее произведения». Напомню, что к роману «Белая Гвардия» Булгаков предпослал два эпиграфа. Второй из Апокалипсиса помнят все, а первый из «Капитанской дочки» как-то забывается: «Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло. – Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!» Нелепо же право полагать, что Булгаков хотел провести какую-то параллель от пушкинских героев к своим; очевидная цель данного эпиграфа – именно «придание своеобразного освещения основной идее произведения».

Эпиграф к роману «Мастер и Маргарита» не намекает даже на связь Воланда с Мефистофелем, а, как и полагается, поясняет основную идею произведения и характеризует его как бы от имени другого, более авторитетного лица. В данном случае подчеркивается, что Воланд стоит выше земных понятий добра и зла и его деятельность на благо миру, ибо мир не может быть односторонне добрым или злым для человека. Как отмечает В. Лосев, «Булгаков сам делал перевод этого текста, используя, конечно, другие переводы, но ориентируясь прежде всего на перевод Д. С. Мережковского, приведенный в его книге «Иисус Неизвестный» (1932):

Я - часть той Силы,
Что вечно делает добро, желая зла»[2].

Но вернемся к Маргарите. Барков, надувая щеки, убеждает нас в зловещих знаках ее мнимой неверности и измены, якобы рассыпанных Булгаковым по роману. Думаю, что степень их зловещности убедительно опровергается пристрастием последней возлюбленной Булгакова – его жены Елены Сергеевны, к мимозам – «купила мимозы»[3] – и сшитой ею Булгакову «черной шапочкой Мастера»[4]. Как видим, «сочетание желтого с черным» далеко не так зловеще, как сочетание полковника КГБ с литературным критиком.

[1] Толковый словарь русского языка: В 4 т. Т. 4 / Под ред. проф. Д. Ушакова. – М.: ТЕРРА, 1996, ст. 1426.

[2] Лосев В. И. Комментарии // Булгаков М. А. «Мой бедный, бедный Мастер…»: Полное собрание редакций и вариантов романа «Мастер и Маргарита». – М.: Вагриус, 2006, с. 1000.

[3] Дневник Елены Булгаковой, запись от 01.03.1939 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 244.

[4] «<…> жена сшила ему черную шапочку – как у его героя» [Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 478].

[tsa]

I.IV.12. Что касается целомудрия Маргариты, то в это понятие никак не укладывается ее эксгибиционизм. Можно допустить, да и то весьма условно, что на балу это выглядело как вынужденный акт самопожертвования; но навязчивая демонстрация своей наготы соседу, заявления типа "Мне нравится быстрота и нагота", "Плевала я на это" (в ответ на предупреждение Мастера "Ты хоть запахнись" перед появлением Азазелло) показывают, что стыдливостью Маргарита не страдала.

Оставаясь в образе ведьмы, Маргарита действительно не стыдится своей наготы. Но кто сказал, что наготы нужно стыдиться? Древние греки, например, ее не стыдились. Вспомните «Таис Афинскую» Ефремова. Кроме того, никто никому ничего с радостью не демонстрирует. Ни о каком эксгибиционизме Маргариты в романе и речи нет. Соседа она просто фривольно дразнит, для ведьмы это совершенно естественное поведение. Что касается просьбы Мастера – «Ты хоть запахнись, – крикнул ей вслед мастер. – Плевала я на это, – ответила Маргарита уже из коридорчика»[1] – то нигде не сказано, что Маргарита распахнулась перед Азазелло или скинула халат. Слова героев всего лишь отражают реалии обстановки, – он в кальсонах, а она в халате на голое тело, – «Но простите Азазелло, что я голая!» – Тоже вполне понятное извинение, если бы Барков был прав, то Маргарите и в голову не пришло бы извиняться, что под халатом она не одета. Если Барков полагает, что целомудрие связано, прежде всего, с тщательной драпировкой всех женских прелестей, то ему бы лучше было поискать его среди монашек.

I.IV.13. О том, что главная героиня романа изначально замышлялась Булгаковым как воплощение порочных начал, свидетельствуют опубликованные недавно ранние редакции романа. Так, во второй полной редакции в сцене натирания кремом была такая характеризующая героиню фраза: "Сверкая распутными глазами". А вот выдержка из описания того, что в соответствии с первоначальным замыслом происходило на шабаше у Воланда (собственно, в окончательной редакции описано то же, только в более смягченном виде):
"Гроздья винограду появились перед Маргаритой на столике, и она расхохоталась – ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке. Заливаясь хохотом и отплевываясь, Маргарита отдернула руку. Тут подсели с двух сторон. Один мохнатый, с горящими глазами, прильнул к левому уху и зашептал обольстительные непристойности, другой – фрачник – привалился к правому боку и стал нежно обнимать за талию. Девчонка уселась на корточки перед Маргаритой, начала целовать ее колени.
– Ах, весело! Ах, весело! – кричала Маргарита, – и все забудешь. Молчите, болван! – говорила она тому, который шептал, и зажимала ему горячий рот, но в то же время сама подставляла ухо".

Рассуждения Баркова о порочности грешат явным пуританством. Греховность понятие весьма относительное в разных культурах. Может быть, самый великий грех христианства в том и состоит, что оно внесло понятие греха в те области, где в нем никакой нужды не было, – например, в сексуальность человека. Я имею в виду, разумеется, не прелюбодейство, а то, в чем видит греховность Маргариты Барков, – поведение Маргариты в написанной раблезианскими красками сцене с превращающимся фаллосом. На балу Маргарита королева, и она ведет себя вполне по-королевски. Может быть обычной женщине к лицу иное поведение, но только не королеве, которая по самому своему высокому положению выше подобных подозрений и обвинений со стороны пуританской морали. Нет сомнения, если бы Маргарита при виде ожившего фаллоса не расхохоталась, а упала в обморок, расплакалась, или спросила: «А что это?», – Барков обвинил бы ее в возмутительном ханжестве и жеманстве непростительном для замужней, имеющей любовника женщины.

Но дело даже не в этом. Процитированные Барковым строки принадлежат ранней редакции романа, где Маргарита навсегда оставалась вечной ведьмой[2], не только привычно скалящей зубы, но, после отравления, еще и с радостью срывавшей с себя одежду и запрыгивающей на уже привычную метлу: «Она одним взмахом сорвала с себя халат и взвизгнула от восторга. Азазелло вынул из кармана баночку и подал. Тотчас под руками Маргариты ее тело блеснуло жиром»[3]. Не случайно, в еще более ранней редакции, когда главный герой еще именовался Поэтом, его даже забрать предлагали без Маргариты[4]. Подобное поведение совершенно немыслимо для Маргариты последней редакции. Какие же есть основания использовать данные черновые наброски при анализе окончательно сложившегося у автора художественного образа героини? При такой коренной трансформации авторского замысла за 12 лет работы, использование ранних черновых рукописей для толкования образов героев последней редакции совершенно неправомерно. Например, образ Воланда претерпел сложную эволюцию от бездушно юродствующего заурядного исполнительного черта, лакейски вытягивающегося в струнку перед Иешуа со словами: «Чего изволите?», – до осознающей себя всесильной, независимой в суждениях силы, стоящей над земными понятиями Добра и Зла, и беспристрастно вершащей судьбы человеческие. И ни Барков, ни Кураев даже и не пытаются примерить к его величественному окончательному образу принижающие подобострастные черты ранних редакций.

Аналогично образ Маргариты кардинально эволюционировал от вульгарной, постоянно скалящей зубы ведьмы, до верной подруги и спутницы Мастера. Безжалостное иссечение всех фривольных ранних описаний бала Сатаны в окончательной редакции связано не с внутренней цензурой[5], а именно с их несовместимостью с новой художественной концепцией романа и с новым, более возвышенным и одухотворенным содержанием образа Маргариты. Приведенные Барковым строки абсолютно чужеродны органичному единству стилистической ткани романа. Теперь эти сцены были бы в нем просто неуместны, так же как были бы в нем неуместны и сцены подобострастия Воланда перед Иешуа из ранних редакций.

В окончательной редакции Булгакову удалось совместить казалось бы несовместимое: разгул оживших трупов и душевную чистоту Маргариты. Если в ранних редакциях она просто веселилась на балу, то теперь она проходит тяжелое физическое и нравственное испытание[6]. По негласным условиям его, она должна оказывать радушие всем гостям, не проявляя брезгливости и ханжества ни в чем. И она его выдержала с честью, как настоящая королева.

Заключая обсуждение данного тезиса, хочу заметить, что Альфреду Баркову лучше было бы поискать порнографию в трудах своего знаменитого однофамильца, чем с таким трудом по крохам выцарапывать ее в черновиках романа Булгакова.

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 694.

[2] «Не узнал Маргариту Мастер. Голая ведьма теперь неслась в тяжелом бархате, шлейф трепало по крупу, трепало вуаль, сбруя ослепительно разбрызгивала свет от луны» [Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 324].

[3] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 196.

[4] «– С ней, – глухо сказал он, – с ней. А иначе не поеду.
Самоуверенный Азазелло смутился Но внезапно изменился
– В чем дело! – засипел он, – какой может быть вопрос? И чудесно. Именно с ней. Само собой»
[Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 195].

[5] «В дальнейшем, уступая внутренней цензуре, Булгаков сделал сцену Великого бала у сатаны гораздо целомудреннее». [Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 166].

[6] «Воланд, знакомя героиню со знаменитыми злодеями и развратницами, усиливает муки ее совести» [Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 163].

[tsa]

I.IV.14. Хочется надеяться, что апологеты "светлых образов" улавливают смысловую разницу между просто "плеваться" и "отплевываться"? Или их целомудрие не позволяет вникать в такие вопросы?..
Да, очень яркий пассаж. Но при чтении его не покидает чувство удивления – как можно после такого красочного описания поведения шлюхи настаивать на версии о том, что под Маргаритой Булгаков подразумевал свою собственную жену, даже если она когда-то и давала для этого повод (если верить В. Я. Лакшину). Ведь русский человек может поставить жене синяк под глазом, может глаз выбить; может, наконец, выгнать ее в ночной сорочке на мороз; но изобразить ее в таком виде письменно … Нет, на такое зверство ни один русский не способен…

К сожалению распаленное нечистоплотное воображение Баркова не знает границ. В одном из своих интервью он даже умудрился договориться до того, что «Маргарита прилюдно, на балу Воланда занимается оральным сексом»[Барков А. Метла Маргариты. – «Новые Известия», 10 декабря 2002 г. – http://m-bulgakov.narod.ru/bulgakov-2002.htm]. Хотя самое большее, на что бы мог претендовать его развращенный ум на основании этих строк, так это на утверждение, что Маргарита шутливо отплевывается при мысли об этом. Что ж, будем надеяться, что на том свете Баркову воздано в полной мере по пошлой вере его, и теперь он сам отплевывается от своих грязных обвинений в адрес любимых булгаковских героев. В подобных случаях мать Хемингуэя рекомендовала мыть язык с мылом…

Испокон веку тайные службы используют шлюх в качестве осведомительниц. Поэтому неудивительно, что Барков так хорошо знаком со значением слова «отплевываться». Вот только знание у него как всегда профессионально-одностороннее, а слова-то многозначны, и к разным людям разным своим значением поворачиваются. Толковый словарь русского языка Ушакова дает следующее толкование значений слова «отплевываться»: «несов. (разг.). 1. Плевать с целью избавиться от чего-нибудь постороннего, попавшего в рот. 2. перен. Выражать крайнее неудовольствие, отвращение. Он отплевывался, слыша брань. 3. Страд. к отплевывать во 2 значении» [Толковый словарь русского языка: В 4 т. Т. 2 / Под ред. проф. Д. Ушакова. – М.: ТЕРРА, 1996, ст. 965].

Во рту у Маргариты, несмотря на все распаленное воображение Баркова, ничего не было, но и без этого из контекста совершенно ясно, что она отплевывалась именно во втором значении этого слова, то есть выражая свое неудовольствие и отвращение. А поскольку она не ханжа и не пуританка, и как королева вообще выше любой скабрезности, то делала она это, смеясь, поскольку независимо от морали розыгрыш получился очень забавный. В аналогичной ситуации в фильме «Холостяцкая вечеринка» одна нецеломудренная дама наоборот так ухватилась за вожделенный предмет двумя руками, что ее руки с трудом от него оторвали…

I.IV.15. Как бы там ни было, интерпретация образа Маргариты в ключе таких понятий как "светлая королева", "пленительный образ" и т. п. не выдерживает никакой критики.
Вот как выглядит в окончательной редакции романа практически аналогичный эпизод: Маргарита не упускает момент и кокетничает даже в совершенно экстраординарных обстоятельствах, в квартире номер 50: "Не желала бы я встретиться с вами, когда у вас в руках револьвер, – кокетливо поглядывая на Азазелло, сказала Маргарита". При этом то обстоятельство, что бал закончился и уже нет необходимости оставаться в совершенно обнаженном виде, ее абсолютно не смущает.

Бал закончился только для гостей, а для своих праздничная ночь еще продолжается, часы все еще стоят. Маргарита все еще королева и слова ее вполне достойны королевы:
«– Не желала бы я встретиться с вами, когда у вас в руках револьвер, – кокетливо поглядывая на Азазелло, сказала Маргарита. У нее была страсть ко всем людям, которые делают чтов-либо первоклассно.
– Драгоценная королева, – пищал Коровьев, – я никому не рекомендую встретиться с ним, даже если у него и не будет никакого револьвера в руках! Даю слово чести бывшего регента и запевалы, что никто не поздравил бы этого встретившегося»[1].

Как я уже отмечал, Маргариту влекут люди, «которые делают что-либо первоклассно». Именно по этой причине она зовет любимого мастером. Что касается утверждения, что Маргариту абсолютно не смущает, «что бал закончился и уже нет необходимости оставаться в совершенно обнаженном виде», то и тут Барков ошибается. В его примере праздничная ночь еще продолжается. А когда она действительно истекает, Маргарита сразу осознает, что она обнажена: «– Да, пора, – совсем смутившись от этого, повторила Маргарита и обернулась, как будто ища накидку или плащ. Ее нагота вдруг стала стеснять ее»[2].

I.IV.16. Кстати, о "Светлой королеве Марго" – именно так озаглавил целый раздел в своей работе И. Ф. Бэлза. Поскольку в романе такое определение фигурирует единственный раз (в сцене встречи с подгулявшим мужчиной при полете на шабаш), это место стоит процитировать:
– Пошел ты к чертовой матери. Какая я тебе Клодина? Ты смотри, с кем разговариваешь, – и, подумав мгновение, она прибавила к своей речи длинное непечатное ругательство…
– Ой!.. Простите великодушно, светлая королева Марго! Я обознался…
– Ты бы брюки надел, сукин сын, – сказала, смягчаясь, Маргарита.
Это – то самое место, в котором идет речь о "светлой королеве", и на основании которого литературоведы причисляют Маргариту к "пленительным образам русской литературы". Но может ли вообще идти речь о чем-то "пленительном", если обращение к "светлой королеве" исходит от связанного с нечистой силой "сукиного сына", который, к тому же, простите, без брюк? И какова цена этого "пленительного", если героиня, "смягчаясь" (!), снисходит до почти ласкового (если сравнивать с "длинным непечатным ругательством") обращения "сукин сын"?.. Господа литературоведы, да есть ли у вас вообще хоть капля ощущения реальности? Как можно профессионально заниматься литературоведением, даже не научившись читать?

Повторюсь, что цитируемые Барковым слова Маргарита произносит находясь в образе ведьмы и, применительно к данным обстоятельствам, звучат они совершенно естественно.

I.IV.17. Нет, на балу к Маргарите обращаются как к "черной королеве Марго", а не к "светлой".

На балу никто, кроме отравительницы Тофаны, не называет Маргариту «черной королевой». Все прочие персонажи романа называют Маргариту либо «светлой королевой», либо «королевой-хозяйкой», либо просто «королевой». Заметим, что «светлой королевой» Булгаков называл свою мать в романе «Белая гвардия»[3], а «королевой-хозяйкой» или просто «королевой» звал свою последнюю жену:
«Михаил Булгаков называл ее королевой.
Только двух женщин в своей жизни называл так: свою мать и потом – третью свою жену, Елену Сергеевну Булгакову.
Женат был трижды. Все три женщины, поочередно носившие его имя, были прекрасны, женственны, благородны и заслуживали восхищения и любви. И в каждую из них – поочередно – он был влюблен. Но королевой назвал только одну из них»[4].

Усердно анализируя черновики, Барков даже не заметил, что слова «черная королева» появились только в окончательной редакции, как важный элемент раскаяния Маргариты. Во второй полной рукописной редакции 1937-1938 гг. Тофана называет Маргариту «королева» и «добрейшая королева»[5], а последняя только беспечно веселится:
«Ведь может же в конце концов осточертеть муж?
– О, да – смеясь ответила королева Маргарита»[6].
В окончательной же редакции этот диалог имеет совершенно другой вид:
«Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж.
– Да, – глухо ответила Маргарита»[7].
При этом именно новое обращение Тофаны к Маргарите «черная королева», подчеркивает нравственные страдания Маргариты.
______________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 606.
[2] Там же, с. 607.
[3] Булгаков М. А. Белая гвардия. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. – К.: Дніпро, 1989, с. 26.
[4] Яновская Л. М. // Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях / Сост.: Л. В. Губианури и др. – К.: Мистецтво, 2006, с. 218.
[5] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 423.
[6] Там же, с. 422.
[7] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 592.

[tsa]

I.IV.18. И Булгаков настойчивым повторением не только о сходстве, но и полной идентичности своей героини с эгоистичной в любви "вамп-женщиной" (такой, по крайней мере, предстает в одноименном романе А. Дюма королева Марго) снимает последние остатки романтики вокруг и этого персонажа. Ведь на балу Воланда среди гостей-преступников не названа королева Марго, – она там была собственной персоной. Только прибыла не в гробу из камина, как все остальные грешники, а как подлинная королева – через парадный ход, в сопровождении свиты самого Воланда. Это ее приветствовали преступники как свою, черную королеву, первую среди равных. Действительно, в облике Маргариты бал правила подлинная преступная королева, передавшая героине романа через крем Азазелло свои черты. Вспомним: при натирании тела крем источал тот же болотный запах, который исходил от вампира Геллы. Шрам на шее Геллы принято толковать как доказательство ее идентичности с подругой гетевского Фауста, казненной на плахе. Чтобы избежать путаницы, Булгаков вносит ясность эпизодом в импровизированном магазине во время сеанса магии в Варьете: там Гелла совершенно свободно и естественно перешла на французский язык. К тому же, в сохранившемся архиве писателя, в подборке материалов для романа имеется описание именно той королевы, которая послужила прототипом для героини романа А. Дюма.
Во второй полной рукописной редакции романа, с которой в 1938 году диктовался на машинку окончательный вариант, физическая идентичность Маргариты с королевой Марго отмечается открыто, без какой-либо зашифровки. В сцене "бала весеннего полнолуния" Воланд представляет Маргарите демона-убийцу Абадонну, реакция которого вносит полную ясность в этот вопрос: "Я знаком с королевой […], правда, при весьма прискорбных обстоятельствах. Я был в Париже в кровавую ночь 1572-го года". При диктовке Булгаков опустил эту подробность, но суть ясна и без этого.
Там же Коровьев говорит Маргарите: "Вы сами королевской крови […] тут вопрос переселения душ… В шестнадцатом веке вы были королевой французской… Воспользуюсь случаем принести вам сожаления о том, что знаменитая свадьба ваша ознаменовалась столь великим кровопролитием…".

В романе нет никаких утверждений об идентичности булгаковской героини реально жившей когда-то французской королеве. Булгаков только указывает, что Маргарита является прапрапраправнучкой одной из французских королев, живших в шестнадцатом веке[1]. Барков, полагая, что речь идет о Маргарите Валуа, пытается представить известную героиню Дюма «порочной», «эгоистичной в любви «вамп-женщиной»». Но, независимо от облика реального исторического прототипа, образ трагически и возвышенно любившей королевы Марго в романе Дюма выписан светлыми красками. Назвать ее преступницей невозможно. Поэтому она совершенно не подходит на роль черной королевы преступного мира нужной Баркову. Более того, как отмечает Б. Соколов, прискорбные обстоятельства знакомства Абадонны с королевой Марго были опущены Булгаковым не случайно: «Историческая Маргарита Валуа осталась бездетной, и Маргарита, следовательно, не могла быть ее потомком. Поэтому Булгаков связал королеву Великого бала у сатаны с другой французской королевой – Маргаритой Наваррской (1492-1549), имевшей потомство. Она была «светлой королевой» – известной писательницей, автором сборника «Гептамерон» »[2].

Никакой якобы исходящий от Геллы «болотный запах» в романе не упоминается. Где его учуял Барков, мне решительно неизвестно. Возможно отрыл в какой-нибудь ранней редакции, но скорее всего это ему, как обычно, просто привиделось, так же, как и мнимый вампиризм Геллы. Ведь в романе ясно сказано, что Гелла обыкновенная ведьма и служанка Воланда.

В предпоследней редакции романа Гелла отправляется в полет вместе со всеми, и ее «белая кисть, держащая повод»[3], после преображения, не дает никакого повода к тому, чтобы считать ее разложившимся трупом. Последняя редакция романа также противоречит версии о вампирстве Геллы. Обратите внимание, в сценах с буфетчиком и Римским образ Геллы дается через восприятие указанных персонажей. Авторская же характеристика Геллы приводится позже, при первой встрече ее с Маргаритой: «Нагая ведьма, та самая Гелла, что так смущала почтенного буфетчика Варьете, и, увы, та самая, которую, к великому счастью, вспугнул петух в ночь знаменитого сеанса, сидела на коврике»[4]. Очевидная авторская ирония по отношению к событиям связанным с буфетчиком и Римским, не оставляет сомнения: Гелла именно ведьма, а не вампир.

О роли Геллы в свите Воланда по тексту романа со всей определенностью мы можем утверждать только одно, – Гелла была прислугой Воланда. В предшествующей редакции Воланд называет Геллу своей «горничной»[5], а в последней – служанкой:
« служанку мою Геллу рекомендую. Расторопна, понятлива, и нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать»[6];
«Гелла, садись, – приказал Воланд и объяснил Маргарите: – Ночь полнолуния – праздничная ночь, и я ужинаю в тесной компании приближенных и слуг»[7].

Одним из доводов вампирической версии является «багровый шрам на шее» Геллы в сочетании с тем, что в статье «Чародейство» Брокгауза и Ефрона упомянуто, что «на Лесбосе этим именем называли безвременно погибших девушек, после смерти ставших вампирами»[8]. Однако этот аргумент не может иметь решающего значения. Как известно, в черновых редакциях Булгаков неоднократно изменял имена персонажей, добиваясь именно более выразительного звучания, а отнюдь не скрытого за этими именами значения. Например, имя Азазелло изначально связывалось с самим Воландом, а не с одним из его спутников. Кроме того, те же Брокгауз и Ефрон в статье «Гелла» приводят совершенно иное толкование[9]: «Гелла (Helle), в греч. мифологии дочь Афимонта и Нефелы, бежала от мачехи Ино на златорунном баране в Колхиду, но утонула в море, получившем название Геллеспонта («моря Геллы»)». Учитывая, что Булгаков получил полноценное классическое образование, общеизвестное мифологическое значение имени Гелла, несомненно, было для него более приоритетным, чем совершенно неупотребительное единичное его упоминание в статье «Чародейство». Да и не каждая безвременно погибшая девушка обязана становиться вампиром. Как отмечает И. Бэлза, эта деталь облика Геллы, несомненно, восходит к гётевскому «Фаусту»:
«в романе Булгакова, как уже неоднократно отмечалось, именно из гётевского «Фауста» взяты не только имена Воланда и Маргариты, но и самые различные детали. Так, в сцене прихода буфетчика Сокова к Воланду дано краткое описание наружности Геллы: «Сложением девица отличалась безукоризненным, и единственным дефектом в ее внешности можно было считать багровый шрам на шее». Видение, в котором Фауст узнает тень Гретхен, вызывает в нем мысль именно о такой страшной отметине:
Как странно шея у нее
Обвита только лентой алой,
Не шире лезвия кинжала!
Реплика Мефистофеля не оставляет сомнения в том, что этот «красный шнурочек» – след от удара меча палача, обезглавившего Маргариту за детоубийство»[10].

Эта же деталь встречается и в «Белой гвардии», где Николка в морге видит красивую «как ведьма», женщину со шрамом, опоясывающим ее «как красной лентой»[11]. Некоторые комментаторы[12], связывают с обликом Геллы именно этот эпизод, но скорее он сам является такой же аллюзией на «Фауста» Гете.В романе вся свита Воланда наделена способностью к превращениям в кого угодно, и на каком основании можно утверждать, что, став вампиршей, Гелла приняла свой подлинный облик, а не наоборот? Тем более что автор аттестует ее именно как ведьму. В облике вампира Гелла обладает только чисто внешними маскирующими признаками, – «пятна тления на ее груди», но не поведенческими: она не щелкает зубами и не причмокивает, как ставший настоящим вампиром Варенуха. Не стоит толковать сцену с Римским излишне прямолинейно. Булгаков писал явно насмехаясь над обывательскими представлениями. Несомненно, Гелла не по своей прихоти явилась к Римскому в образе вампира, – все это входило в план свиты Воланда. Очевидно, что в данном случае нечистая сила для разнообразия, с благословения Булгакова, решила ограничиться испугом Римского, но было бы нужно, никакой петух не спас бы Римского от печальной участи Варенухи.

Как известно, в европейской мифологии вампир это мертвец, который по ночам покидает свою могилу и сосет кровь у спящих людей. Ни в чем таком Гелла не замечена, – не считая выполнения спецзаданий Воланда, она совершенно равнодушна к крови. Любой читавший роман должен также обратить внимание, что поведение Геллы вообще не характерно для вампиров, – она не боится солнечного света, и не прикрывает тело одеждой, что невозможно для вампиров с их невероятно чувствительной кожей. У нее прекрасная кожа и волосы, в то время как «вампиры имеют очень бледный цвет лица, недавно питавшийся вампир имеет признаки небольшого румянца, который быстро исчезает. Глаза вампиров расположены глубоко в глазницах, губы имеют ярко красный цвет»[13]. Неужели же это портрет Геллы, – бесстыжей веселой рыжей красотки с «безукоризненным» сложением и «зелеными распутными глазами»[14]?!! Не дает Булгаков и ни малейшего намека на то, что Гелла не отбрасывает тени или не отражается в зеркале. Когда Бегемот прострелил ей палец, ее «рука была окровавлена»[15], что также не характерно для якобы оживших трупов. Так что не стоит зря на девушку наговаривать. Каждая женщина – немного ведьма, а Гелла, по крайней мере, весьма симпатичная, и, что более важно, образ ее выписан Булгаковым с явной теплотой. Как забавно она пикируется с Бегемотом на ужине после бала. Но, несмотря на все вышесказанное, некоторые упорно видят ее только лежащей в гробу. Какой-то мистический пессимизм.

Для свиты Воланда не представляет труда разговор на любом языке. Если бы Барков задумался о том, что Воланд постоянно путешествует по всему миру из страны в страну, он возможно не стал бы так неразумно выпячивать то, что Гелла свободно перешла на французский язык. Более того, этим даром соратники Воланда могут наградить любого. В ранних редакциях этот очевидный факт был выражен более прямолинейно: «Да еще… – Коровьев шепнул, – языки, – дунул Маргарите в лоб, – ну, пора!»[16]

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 578.

[2] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 155.

[3] Булгаков М. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. Мастер и Маргарита: Черновые редакции. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004, с. 710, 715.
[4] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 579.

[5] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 412.

[6] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 582.

[7] Там же, с. 602.

[8] Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 184.

[9] Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. «Гелла».

[10] Бэлза И. Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты» // Контекст–1978. – М.: Наука, 1978, с. 188.

[11] Булгаков М. А. Белая гвардия. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. – К.: Дніпро, 1989, с. с. 261.

[12] Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий / Белобровцева И., Кульюс С. – М.: «Книжный Клуб 36.6», 2007, с. 334.

[13] Образ вампира в культуре Европы. – http://www.nosferatu.ru/biblio/articles/articles.html

[14] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 531.

[15] Там же, с. 606.

[16] Булгаков М. А. Великий канцлер. – М.: Новости, 1992, с. 377.

[tsa]

I.IV.19. Важно не упустить такой момент: еще до бала Маргарита четко сознавала свою идентичность с королевой-преступницей, что проявилось в процитированном эпизоде с "сукиным сыном". Но не менее важно другое: Мастер знал о том, что его возлюбленная воплощает в себе дух порочной королевы; об этом свидетельствует то обстоятельство, что, обращаясь к ней, он всякий раз использовал только одно имя – "Марго".
Это – факты, реалии романа Булгакова. Можно ли их трактовать как-то иначе – например, как это делает доктор филологических наук В. В. Петелин: "В романе действуют два героя, которые выражают положительную программу Булгакова… В образах Мастера и Маргариты Булгаков создал русских людей (нет, это Всевышний создал нас, а не Булгаков) со всеми особенностями их национального характера. Мастер и Маргарита продолжают галерею русских людей (по всей видимости, "галерею образов русских людей"?), идущих от XIX века (если "галерею", то, скорее, "идущую"?). Чтобы понять Булгакова, нужно поставить их рядом с пушкинской Татьяной, с тургеневскими женщинами, с героями Достоевского и Толстого, жизнь которых переполнена поисками, сомнениями, свойства и качество которых передают лучшие черты и особенности русского национального характера".
Нет, как-то не укладывается в голове ситуация, в которой пушкинская Татьяна и тургеневские женщины "отплевывались" бы как булгаковская Маргарита…

Глубокомысленный анализ Барковым факта именования Мастером своей возлюбленной Марго, а не Маргаритой, блестяще раскрывает нам способности Баркова, как аналитика. Ну где это видано, чтобы влюбленные звали друг друга полным именем? Они всегда придумывают какие-то прозвища. Например, вторая жена звала Булгакова Мака и Мася-Колбася, он ее – Банга, Топсон и Любан… В обращении Мастера к любимой несомненно проявилось его возвышенное, поэтическое отношение к ней, как к его королеве.
Приведенные Барковым факты не являются реалиями романа Булгакова, так как взяты не из текста романа, а из черновых подготовительных редакций. Ни один из них не имеет того смысла, который Барков тщится им приписать. Маргарита в романе ведет себя вполне пристойно и скалит зубы только один раз и вполне естественно, радуясь молодости, вернувшейся после крема Азазелло: «На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы»[1]. Риторический вопрос: можно ли безудержно хохотать, не скаля при этом зубы? Несомненно, что такую же реакцию вызвало бы омолаживающее воздействие волшебного крема и на Наташу Ростову, если бы она испробовала его в тридцать лет.

К окончательной редакции романа Булгаков кардинально изменил и романтизировал первоначальную трактовку образа Маргариты, отбросив все развязные черты, старательно навязываемые ей Барковым. «Умница Маргарита» (авторская характеристика[2]) действительно продолжает галерею светлых классических образов русских женщин. Со светлыми Мадоннами русской классики у нее общее, прежде всего то, что она Женщина, – жертвенно-благородная, одновременно гордая и смиренная, возвышенная и мечтательная. Маргарита во всех жизненных ситуациях ведет себя так же, как и женщины 19-го века, не испытавшие на себе влияния современного феминизма, и в этом и состоит «классичность» ее образа. Так же как жены декабристов, она мужественно готова на любые испытания ради спасения и поддержки любимого человека, и без колебаний бросает свой житейски благополучный мир, чтобы до конца пройти тернистый путь со своим избранником…

Интересную мысль о возможных духовных истоках образа Маргариты высказывает В. Сахаров:
«<…> поскольку булгаковский роман разворачивается как Евангелие <…>, то истоки образа Маргариты стоит искать там же – в Священном писании. А сквозной образ всех канонических Евангелий – это исцеление, спасение и духовное возрождение грешницы, которая «возлюбила много».
<…> это путь Марии Магдалины, падшей и возрождающейся грешницы, какой она живет в народном представлении. Ради Мастера и его правдивой, пророческой книги она стала ведьмой и вступила в союз с самыми темными силами.
<…> верная, любящая, страстная, грешная Маргарита давно отделилась от своих многочисленных прототипов и живет в булгаковском романе и сознании его читателей сама по себе, увлекая, удивляя и восхищая. Ей веришь»[3].

I.IV.20. … Ну а вы-то, господа булгаковеды, пошли бы под венец с созданием, с которым переспать может быть и лестно, но которое взять в жены все-таки стыдно?

Как говорится, осталось уговорить английскую королеву… Лучше бы Барков о своей грешной душе задумался. То, что Маргарита ни при каких обстоятельствах не пошла бы за него замуж, совершенно очевидно. Так что, как бы ни было ему лестно с ней переспать, но решать поставленный вопрос ему бы пришлось именно стыдным образом с более привычными для КГБ шлюхами-осведомительницами…

Вечность с Маргаритой, несомненно, обрадует Мастера. Ведьмино косоглазие, жестокость и буйность черт ушли из нее безвозвратно. Осталась только ее чистая, светлая, струящаяся любовь к Мастеру. Маргарита главная героиня и самый положительный персонаж романа и пользуется нескрываемой симпатией как других основных героев, так и самого автора – Булгакова. Ее искренняя и чистая любовь побеждает все препятствия и за это она вознаграждается вечной жизнью с любимым – Мастером.

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 556.

[2] Там же, с. 585.

[3] Сахаров В. «Мастер и Маргарита» М. Булгакова: прощание и полёт. – http://www.kritika.nl/master_i_margarita.htm

[tsa]

Глава V. «Верная, вечная …»

«Да отрежут лгуну его гнусный язык!»
М. А. Булгаков[1]

Вопреки фактам Барков упрямо пытается приписать Булгакову собственную деструктивную трактовку женского начала по отношению к творческому процессу. Свою личную точку зрения он пытается замаскировать ссылкой на Ницше, однако друзьям-радиолюбителям наш непризнанный философ-дилетант от системы госбезопасности излагал свою точку зрения в более доступном виде, – «дамы в их деле это «совершенно другая цивилизация». Будет говорить пять часов, а нужного так и не скажет, и не потому что не хочет, а потому что не понимает»[2]. Иными словами, более кратко, – «баба дура не потому, что она дура, а потому, что она – баба!» Понятно, что ждать он нее какого-то споспешествования творческому следовательскому процессу совершенно неразумно. Невольно напрашивается параллель с знаменитой фразой Ручника из фильма «Место встречи изменить нельзя»: «Если бы в моем деле бабы не нужны были, век бы с ними дела не имел. Чешут языком, как помелом»[3].

I.V.1. Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!
Из рассказа Мастера
Приведенное описание любви Мастера и Маргариты часто цитируется как свидетельствующее о безусловно позитивном и возвышенном. Вместе с тем, неординарное, прямо скажем, сравнение любви с убийцей в переулке, с финским ножом вызывает ассоциации прямо противоположного свойства; появляется ощущение присутствия чего-то инфернального, потустороннего… Ведь не сонмы же ангелов небесных, а из-под земли, из царства Люцифера… И не стрела Купидона, а бандитский нож… Разве не под воздействием потусторонних сил пересеклись пути героев?

Финский нож упоминается во многих произведениях Булгакова. Чем его так пленило это сравнение, пусть разбираются специалисты, но в упоминании финского ножа в «Мастере и Маргарите» нет ничего особенного. Любовь точно так же «выскочила» и перед самим Булгаковым и Еленой Сергеевной: «Елена Сергеевна Шиловская была женой, как тогда говорили, «ответственного работника», была достаточно близко знакома с семьей Булгаковых – с Михаилом Афанасьевичем и Любовью Евгеньевной. Она вызвалась помогать писателю в работе над романом – перепечатывать на машинке текст. Между ней и Булгаковым вспыхнул роман. Но ее муж был категорически против развода и запретил им встречаться. Однако через год, в 1932 году, произошла их встреча: по одной версии – случайная, по версии же самого Булгакова – Елена Сергеевна сама позвонила ему и назначила встречу. Так или иначе, но с тех пор они уже не разлучались»[4].

То, что произошло с Мастером и Маргаритой в романе, и с Булгаковым и Еленой Сергеевной наяву, французы называют пронзительно точно, – «coup de foudre», – «удар молнии». Булгаков же дополнил это сравнение собственным вариантом, – «удар финского ножа». Этот образ он постоянно использует не только в художественных произведениях, но и в личной переписке, например в письме П. С. Попову от 19.03.1932[5].

I.V.2. Встреча Мастера и Маргариты в переулке, где не было ни души, что Булгаков подчеркивает особо, произошла днем в центре Москвы рядом с многолюдной Тверской… На Патриарших в сцене знакомства писателей с дьяволом тоже не было ни души – там "безлюдность" была явно подстроена "шайкой" Воланда. Можно ли расценить эту бросающуюся в глаза параллель иначе, чем указание на то, что встреча Мастера с Маргаритой была подстроена Воландом?..

Обратимся к тексту романа: «Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась… По Тверской шли тысячи людей, но я Вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела на меня не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах! Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души»[6].

Как видим, Булгаков особо подчеркнул, что встреча произошла не в безлюдном переулке, а прямо на многолюдной Тверской (в месте впадения в нее «кривого, скучного переулка»), на глазах у тысяч людей. К сожалению Бортко в изображении данной сцены в фильме пошел на поводу у Баркова и Кураева, но текст романа выше всяких альтернативных изысканий и прочтений! Ну а то, что в кривом скучном переулке в стороне от крупной торговой улицы не было ни души, вполне возможно и без проделок Сатаны. Что людям делать здесь, в стороне от магазинов? На таких улицах обычно ходят редкие прохожие, либо живущие здесь, либо идущие на другую крупную улицу. Вот пример из воспоминаний о Булгакове – «Как-то погожим летним вечером мы встретились случайно на улице. С улыбкой вспомнили наш давний спор. Булгаков шел в сторону Арбата, мне было по пути, и мы пошли кривым, изломанным и пустынным в этот час переулком»[7]. И что же, эта пустынность так же была подстроена Воландом?!!

В сцене на Патриарших прудах «безлюдность» также имеет очень простое объяснение: «В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, – никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея»[8].

Так ли уж это удивительно, что люди предпочли отсидеться дома, где было прохладнее, чем на улице? Заметим, что позже, «когда дышать стало гораздо легче» люди появились «на всех трех сторонах квадрата, кроме той, где были наши собеседники»[9]. Как видим, никакой особой «безлюдности» Воланд не подстраивал, разве что, возможно, непосредственно рядом с собой. И то, когда Иван крикнул «караул!», то: «Две каких-то девицы шарахнулись от него в сторону»[10]
_________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 542.
[2] Андреев В. Герой нашего времени. Воспоминания об Альфреде Николаевиче Баркове UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ut5ab1.htm
[3] Место встречи изменить нельзя. – СССР: Мосфильм, 1979.
[4] Суздальцева Т. В. «Михаил Афанасьевич Булгаков». Православный образовательный портал «Слово». – http://www.portal-slovo.ru/rus/philology/2...#036;print_all/
[5] Письмо к П. С. Попову от 19.03.1932 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 265.
[6] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 466.
[7] Явич А. О былом // Воспоминания о Михаиле Булгакове. – М.: Советский писатель, 1988, с. 160.
[8] Там же, с. 334.
[9] Там же, с. 370.
[10] Там же, с. 377.

Сообщение отредактировал tsa - 8.3.2009, 22:08

[tsa]

I.V.3. Пользуясь сделанным М. О. Чудаковой справедливым замечанием о редком эмоциональном и интеллектуальном постоянстве Булгакова в его приверженности конкретным идеям, попытаемся оценить упоминание о финском ноже в контексте творчества писателя.
Это нетрадиционное орудие любви дважды фигурирует в "Театральном романе". В первый раз о нем упоминается в сцене беседы автора пьесы Максудова (М. А. Булгаков) с Иваном Васильевичем (К.С. Станиславский):
" – У нас в театре такие персонажи, что только любуйся на них… Сразу полтора акта пьесы готовы! Такие расхаживают, что так и ждешь, что он или сапоги из уборной стянет, или финский нож вам в спину всадит…" (Здесь и далее выделено мною – А.Б.).
В другом месте Максудов так описывает свой дом: "…Мне казалось, что внизу притон курильщиков опиума, и даже складывалось нечто, что я развязно мысленно называл – "третьим действием". Именно сизый дым, женщина с асимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом, и подкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек с лимонным лицом и раскосыми глазами. Удар ножом, поток крови. Бред, как видите! Чепуха! И куда отнести пьесу, в которой подобное третье действие?"
В обоих случаях финский нож символизирует бандитский удар в спину и с любовью никак не увязывается. Как и в рассмотренном уже случае, где содержание "Театрального романа" явилось ключом к пониманию смысла бегемотовского "кивал", упоминание о "финском ноже" раскрывает смысл метафоры, характеризующей отношения Мастера и Маргариты.
Еще один случай употребления Булгаковым этого понятия, теперь уже – в эпистолярном жанре; заранее приношу извинения за обширное цитирование, но цитата того действительно стоит:
"Дорогой Павел Сергеевич! Разбиваю письмо на главы. Иначе запутаюсь.
Гл.1. Удар финским ножом.
Большой Драматический театр в Ленинграде прислал мне сообщение о том, что Худполитсовет отклонил мою пьесу "Мольер"….
О том, что это настоящий удар, сообщаю Вам одному… (Идет речь о Вс. Вишневском, который сорвал постановку – А.Б.) Это вот что: на Фонтанке, среди бела дня, меня ударили сзади финским ножом при молчаливо стоящей публике….
Когда сто лет назад командора нашего русского ордена писателей пристрелили, на теле его нашли тяжелую пистолетную рану. Когда через сто лет будут раздевать одного из потомков перед отправкой в дальний путь, найдут несколько шрамов от финских ножей. И все на спине. Меняется оружие!"
И здесь "финский нож" – аллегория, подразумевающая подлый удар в спину. Полагаю, содержание приведенных отрывков избавляет от необходимости комментировать их. Дополнительно отмечу, что упоминание о финском ноже появилось в последней редакции романа, уже в самом процессе ее диктовки на машинку, поскольку во "второй полной рукописной редакции" (1937-1938 гг.), с которой диктовался текст, это место выглядело следующим образом: "Любовь поразила нас как молния, как нож". То есть, это – лишнее свидетельство того, что по мере завершения работы над романом Булгаков вводил все больше элементов сатирического и пародийного характера.

Для Булгакова финский нож символизирует быстроту, непредсказуемость и неотвратимость происходящего, безотносительно какой-либо заведомо положительной или отрицательной оценки самого процесса. Соответственно писатель употребляет это выражение в переносном смысле в самых различных ситуациях. В данном случае он предельно точно характеризует им стремительность процесса зарождения любовного чувства. Как я уже отмечал, французы в таких случаях используют выражение «удар молнии». Так неужели, следуя Баркову, мы должны полагать, что настоящий удар молнии действительно может способствовать появлению каких-то возвышенных чувств, а не летальному исходу?

Странно, что Барков не обратил внимания, что испокон веку, от времен Древней Греции и Рима в сравнениях писателей и поэтов любовь именно сражает человека как оружием, порою насмерть…

Неужели Барков настолько безграмотен, что никогда не слышал о боге любви – Амуре, в руках которого всегда лук и стрелы, которыми он пронзает сердца людей? Поверить в это невозможно. Только неистовое желание положить еще один камень в сомнительный фундамент воздвигаемого им обвинительного заключения против Маргариты, могло так ослепить Баркова.

[tsa]

I.V.4. …"Она своими руками сшила мне ее…" – эти слова, относящиеся к напоминающей, скорее, шутовской колпак шапочке Мастера со зловещей геральдикой Маргариты, вызывают ассоциацию, связанную с руками другой женщины, в эпилоге. Именно эти, несомненно любящие Бездомного руки уколом жидкости густого чайного цвета довершали оболванивание бывшего поэта, начатое в клинике Стравинского, избавляя его от прозрений, вызываемых полнолунием. Эта женщина все понимала, но играла с Иваном в неведение, обращаясь с ним как с больным ребенком. И мудро делала свое дело, не позволяя супругу очнуться от кошмара окружавшей его действительности, последовательно вытравливая из его памяти то, что когда-то делало его поэтом.
Возникает вопрос: так ли уж созидательна была в судьбе Мастера роль его подруги, – по крайней мере, на последнем этапе его жизни? Ведь это она сшила ему ту самую шапочку, нашептала "самое соблазнительное", что было поначалу отвергнуто как Воландом, так и самим Мастером… Это она, замкнув его помыслы на себя, обрекла на прозябание без права на творчество (можно ли иначе, чем "прозябание", назвать тот кладбищенский "покой", который она "нашептала" и в который затолкала потерявшего волю возлюбленного?).

Напомню, что последняя жена Булгакова – Елена Сергеевна действительно своими руками сшила ему «черную шапочку Мастера»[1]. Надо ли понимать, что Елена Сергеевна оболванивала Булгакова, «не позволяя супругу очнуться от кошмара окружавшей его действительности, последовательно вытравливая из его памяти то, что когда-то делало его поэтом»?

Барков юродствует, обзывая шапочку Мастера колпаком, но фотографии Булгакова свидетельствуют, что дома он неизменно надевал именно черную шапочку Мастера и халат. До этого же, по воспоминаниям друзей, писатель ходил дома «в халате, в колпаке»[2]. Как характеризует этот «вечный колпак» друг писателя С. Ермолинский, это был «старый, хорошо мне знакомый вязаный колпак»[3].

Созидательную роль подруги Мастера в его судьбе мы обсудим в посвященном ей разделе V. Метла Маргариты. Пока же замечу, что Барков явно невнимательно читал роман. Ведь у Булгакова ясно сказано, что Маргарита «нашептала» не то, что предложил в финале Воланд. «– То, что вы ему нашептали, я знаю, – возразил Воланд, – но это не самое соблазнительное»[4]. По словам же самой Маргариты – «великий Воланд <…> выдумал гораздо лучше»[5], чем она, то есть нечто иное.
______________________________________________________________
[1] «<…> жена сшила ему черную шапочку – как у его героя» [Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 478].
[2] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 359.
[3] Ермолинский С. А. О времени, о Булгакове и о себе. – М.: Аграф, 2002, с. 104.
[4] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 619.
[5] Там же, с. 697.

I.V.5. Уместно вспомнить, что Воланд "сквозь зубы" прокомментировал отказ Маргариты выполнить просьбу Мастера и оставить его одного… А во второй полной рукописной редакции реакция Воланда выглядела еще более однозначной: "Итак, человека за то, что он сочинил историю Понтия Пилата, вы отправляете в подвал в намерении его там убаюкать?"

Барков не понимает, что сквозь зубы говорят не только в тех случаях, когда раздражены чем-то или хотят унизить собеседника. Сквозь зубы говорят еще и тогда, когда сдерживают свое волнение и потрясение. В данном случае Воланд понимает, что женщина, давшая такие доказательства своей любви, не покинет Мастера никогда:
«– А чем же вы будете жить? Ведь придется нищенствовать.
– Охотно, охотно, – ответил мастер, притянул к себе Маргариту, обнял ее за плечи и прибавил: – Она образумится, уйдет от меня…
– Не думаю, – сквозь зубы сказал Воланд <…>»[1].

Сказанные «сквозь зубы» слова подчеркивают потрясение Воланда силой земной любви Маргариты к Мастеру. И это не единственная ремарка автора. Вспомним испытание Маргариты:
« – Может быть, что-нибудь хотите сказать на прощанье?
– Нет, ничего, мессир, – с гордостью ответила Маргарита, – кроме того, что если я еще нужна вам, то я готова исполнить все, что вам будет угодно. Я ничуть не устала и очень веселилась на балу. Так что, если бы он и продолжался еще, я охотно бы предоставила мое колено для того, чтобы к нему прикладывались тысячи висельников и убийц, – Маргарита глядела на Воланда, как сквозь пелену, глаза ее наполнялись слезами.
– Верно! Вы совершенно правы! – гулко и страшно прокричал Воланд. – Так и надо!
– Так и надо! – как эхо, повторила свита Воланда.
– Мы вас испытывали, – продолжал Воланд, – никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут! Садитесь, гордая женщина!»[2]

По логике Баркова, здесь можно утверждать нечто вроде: «Маргарита только пешка в игре Воланда. Он гулко и страшно кричит на нее» и т.п. Хотя и здесь автор всего лишь выражает потрясение Воланда гордостью и достоинством Маргариты. Эти его чувства явно выражены во всех сценах разговора Воланда с Маргаритой в романе. Воланд по достоинству оценил ее величайшее чувство, которое нельзя купить ни за какие деньги. Маргарита действует по голосу сердца, и за это она вознаграждена вечной жизнью с любимым человеком.

Воланд совершенно очевидно испытывает симпатию и сочувствие к Маргарите. Ему явно не безразлична ее судьба: «– Ну что ж, Бегемот, – заговорил Воланд, – не будем наживать на поступке непрактичного человека в праздничную ночь, – он повернулся к Маргарите, – итак, это не в счет, я ведь ничего не делал. Что вы хотите для себя?»[3]

Именно попытка Воланда сдержать проявление своих чувств сказанными «сквозь зубы» словами и говорит о его сочувствии Маргарите. И обратите внимание, разговаривая с Мастером и Маргаритой, Воланд постоянно улыбается им, следовательно, они вызывают у него симпатию, то есть определенные положительные чувства:
«– То, что вы ему нашептали, я знаю, – возразил Воланд, – но это не самое соблазнительное. А вам скажу, – улыбнувшись, обратился он к мастеру, – что ваш роман вам принесет еще сюрпризы <…>
– Так возьмите же это от меня на память, – сказал Воланд и вынул из-под подушки небольшую золотую подкову, усыпанную алмазами.
– Нет, нет, нет, с какой же стати!
– Вы хотите со мной поспорить? – улыбнувшись, спросил Воланд»[4].

Воланд желает счастья Мастеру и Маргарите: «– Праздничную полночь приятно немного и задержать, – ответил Воланд. – Ну, желаю вам счастья»[5]. А счастья желают только тем, кто Вам приятен и не безразличен, к кому Вы испытывает добрые чувства, то есть сочувствие.Приведенные Барковым слова Воланда из второй рукописной редакции свидетельствуют только о том, что Воланд знал, что роман принесет еще сюрпризы, и что Мастер заслуживает большей награды, чем прозябание в подвале, пусть даже и вместе с любимой. Но стоит ли удивляться, что пределом мечтаний Маргариты оказалось возвращение именно в этот подвал? Конечно, она могла бы попросить перенести ее вместе с Мастером в дворец на необитаемом острове, но выглядело бы это слишком искусственно и фальшиво.
_______________________________________________________________
[1] Там же, с. 619.
[2] Там же, с. 608.
[3] Там же, с. 610.
[4] Там же, с. 619.
[5] Там же, с. 620.

Сообщение отредактировал tsa - 19.11.2008, 18:47

[tsa]

I.V.6. Трактовка Булгаковым в романе женского начала как деструктивного по отношению к творческой личности в значительной степени совпадает с мировоззрением немецкого философа Ф. Ницше, который считал, что для "свободного ума" удачно жениться – все равно что запустить руку в мешок со змеями и случайно вытащить ужа. Трудно сказать, какое влияние оказали на Булгакова труды именно этого философа. Но, с другой стороны, Ницше ведь только обобщил в этом афоризме многовековый опыт человечества. А сходные суждения высказывали и другие известные личности. Например:
"… Были бы у меня деньги, купил бы я себе один старый нож, цена его 100 фр. – какой нож! Возлюбленную не жалко зарезать эдакой приятной штукой, поверь слову! Хотя, разумеется, возлюбленную всего лучше распиливать пилой. Не очень острой".
Это – выдержка из отправленного в ноябре 1907 года из Флоренции письма Горького К.П. Пятницкому; письмо написано после двух лет пребывания в эмиграции вместе с М.Ф. Андреевой – одной из красивейших женщин России того времени. О том, насколько в этой шутке правды, речь впереди. Но все же факт остается: ницшеанский подход Булгакова к вопросу о роли женского начала в судьбе творческой личности совпадает с приведенной оценкой Горького, пусть даже она выражена в такой шутливой форме. Что же касается конкретного орудия "верной, вечной" любви – будь то финский нож из-за угла, или флорентийский за сто франков, или даже тупая пила, – суть дела не меняется: не мог Булгаков в том пассаже подразумевать что-то действительно светлое и возвышенное. И независимо от того, литературные ли, философские, или эпистолярные источники оказали влияние на формирование его взглядов, – возможно, даже и личный опыт, – фактом является то, что ни Мастеру, ни Бездомному с "ужом в мешке", увы, явно не повезло.

Заумные рассуждения Баркова наводят только на одну мысль: в любви ему, в отличие от Булгакова, не везло. Видимо пресловутое женское начало переехало его собственный творческий конец, ибо более бессмысленного труда на тему романа «Мастер и Маргарита» видимо никогда более не будет создано.

Что касается самого прекрасного пола, то не так страшен черт, как его малюют. Конечно, любая женщина далеко не подарок[1] и каждый из мужчин рано или поздно умудряется прочувствовать это на своей собственной шкуре. Мой собственный опыт побудил меня когда-то выразить эту горькую истину следующими словами: «Юные девушки очаровательны как щенята. Но как узнать, какая собака из них вырастет?» Четко сформулированный ответ на скрытый в моем афоризме вопрос, что же происходит с девушками по мере их взросления, я со временем нашел у Даниила Андреева[2]: «Почему так очаровательны, так милы детеныши почти всех животных? Почему, не говоря уже о волчатах и львятах, даже поросята и маленькие гиены не вызывают в нас ничего, кроме доброго и трогательного чувства? Потому что проявление демонического начала в животном начинается лишь с той минуты, когда ему приходится вступить в борьбу за жизнь, то есть подпасть закону взаимопожирания». Именно демоническое начало, чрезмерно проявившись в женщине, способно полностью разрушить ее очарование.

Крайнюю степень проявления демонизма в женщине гениально описал А. С. Пушкин в известной «Сказке о рыбаке и рыбке», в образе склочной старухи, застебавшей мозги старику своими нелепыми и необузданными желаниями. Но Мастеру ничего подобного не грозит. Из Маргариты после отравления и воскрешения ее Азазелло, ушло все присущее женщинам ведьмовство, исчезло без следа все ее демоническое начало. Следовательно, она действительно будет вечным ангелом-хранителем и добрым гением Мастера. Таким образом, из своего жизненного «мешка» Мастер вытащил не гадюку, а именно ужа.

[1] В великолепной дилогии Леонида Соловьева о Ходже Насреддине его избранница в первой книге, – «удивительной и необычайной» красоты скромная и стройная как тростиночка Гюльджан, весьма реалистично превращается во второй книге из «кроткой голубки» в «толстую крикливую женщину», перечащую ему по любому поводу [Соловьев Л. В. Повесть о Ходже Насреддине. – М.: Правда, 1987, с. 70, 244].

[2] Андреев Д. Роза мира. – М.: Эксмо, 2006, с. 280.

[tsa]

Глава VI. Поцелуй вампира

«Хотелось бы, чтобы читатели знали: к мерзости таких «параллелей» Михаил Булгаков никакого отношения не имеет ».
Л. Яновская[1]

Барков намеренно принижает образ Маргариты и приписывает ей резко отрицательные черты, выворачивая наизнанку и двусмысленно толкуя ранние редакции романа. Однако, как мы уже отмечали, в процессе работы образ Маргариты претерпел кардинальные изменения – от вульгарной, постоянно скалящей зубы вечной ведьмы – до верной подруги и спутницы Мастера (см. тезис I. IV.13). Поэтому приводимые Барковым цитаты из ранних редакций абсолютно чужды окончательной авторской концепции образа Маргариты.

I.VI.1. Одним из завершающих штрихов в формировании образа Маргариты как деструктивного начала в судьбе творческой личности являются обстоятельства ее последнего земного поступка – визита к Ивану Бездомному. Этот визит и поцелуй Маргариты на первый взгляд воспринимаются как душевный порыв, благословение… Но почему-то сравнивающие этот образ со "славной плеядой русских женщин" не спешат комментировать это место в романе; оно, судя по их работам, как бы отсутствует вообще. А казалось бы… "Светлый образ" целует, благословляет…

Навязываемую Барковым трактовку «женского начала как деструктивного по отношению к творческой личности» мы уже разбирали (см. тезис I.V.6). Что касается визита и поцелуя Маргариты, то замечу, что никакой лакуны в отношении толкования этого текста булгаковедение не содержит. Да и толковать здесь особенно нечего, ибо в литературоведении принято толковать только неясные места или места, где автор намекает на ассоциацию с каким-то другим текстом, который проясняет суть происходящего. Здесь же все ясно и понятно без всяких назидательных толкований: целуя больного юношу, Маргарита вселяет в него уверенность в том, что он еще покинет больничную койку и вернется к нормальной жизни. Своими словами: «вот я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо…»[2], – она врачует его больную душу, а не одаряет цыганским предсказанием счастья и успехов в личной жизни и благословлением в написании нового романа.

I.VI.2. Но вот сцена в "Великом канцлере":
"Коровьев галантно подлетел к Маргарите, подхватил ее и водрузил на широкую спину лошади. Та шарахнулась, но Маргарита вцепилась в гриву и, оскалив зубы, засмеялась".
Вопрос: почему лошадь шарахнулась от Маргариты? – Учуяла нечистую силу, ведьму. Но Маргарита не стушевалась, а осилила лошадь – действительно ведьма! К тому же, это "оскалив зубы" вряд ли может служить булгаковской характеристикой представительницы "славной плеяды" тургеневских женщин… Все-таки, ведьмы…
В окончательной редакции такой эпизод отсутствует. Но это вовсе не значит, что в последующих вариантах эта тема опущена вообще. Отнюдь… Просто Булгаков нашел более тонкое и чуточку более завуалированное средство; помните – геральдика Маргариты, сочетание желтого с черным? На инфернальный характер такого сочетания обратила внимание Л.М. Яновская: "Дело здесь не в желтом. "Нехороший" – желтый на черном, цвет дьявола. (См., например, статью "Цветная символика" в "Большой энциклопедии" Южакова, 1909)". Вот оно в чем дело: писатель при доработке романа заменил ведьмин оскал зубов на черно-желтое, дьявольское сочетание!
В той же редакции поэт (Мастер) осознает, что он и Маргарита мертвы после отравления вином. И далее (в полете): "Не узнал Маргариту мастер. Голая ведьма теперь неслась в тяжелом бархате, шлейф трепало по крупу, трепало вуаль, сбруя ослепительно разбрызгивала свет от луны".

Барков даже не задумывается над полной нелепостью своего вопроса: получается, что волшебные кони «нечистой силы» должны постоянно от нее же самой и шарахаться! Ответ же чрезвычайно прост: если подхватить любого человека и водрузить его на лошадь, особенно в голом виде, любая лошадь «шарахнется» от неожиданности. В ранних редакциях поведение Маргариты было описано более развязно по той простой причине, что в них после смерти она не преображалась, а оставалась вечной ведьмой (см. тезис I.IV.13). Что касается инфернальности «сочетания желтого с черным», то мы уже убедились, что оно далеко не так зловеще, как сочетание полковника КГБ с литературным критиком (см. тезис I.IV.11).

[1] Яновская Л. Треугольник Воланда. К истории романа «Мастер и Маргарита». – К.: Либідь, 1992, с. 86.

[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 700.

[tsa]

I.VI.3. Но это же осознал и Бездомный-Понырев во время того самого визита с поцелуем Маргариты (последняя редакция):
" – Ах да… что же это я вас спрашиваю, – Иванушка покосился на пол, посмотрел испуганно".
Чего же испугался Бездомный? – Ответ содержится в четырнадцатой (не менее "инфернальной", чем знаменитая тринадцатая) главе романа (визит вампиров Геллы и Варенухи по душу Римского):
"Отчетливо была видна на полу теневая спинка кресла и его заостренные ножки, но над спинкою на полу не было теневой головы Варенухи, равно как под ножками не было ног администратора.
"Он не отбрасывает тени!" – отчаянно мысленно вскричал Римский. Его ударила дрожь".
Итак, Бездомный обнаружил отсутствие тени у Мастера и Маргариты. Вернее, у тех, кто стал отражением их былой земной ипостаси – у вампиров. Следовательно, визит к Бездомному совершили не Мастер и Маргарита, а их бродячие трупы, иными словами – вампиры. А поцелуй вампира, даже такого красивого, как Маргарита, благословением быть не может, он лишает человека души. Причем в первой полной редакции результат такого поцелуя трактовался Булгаковым как "гибель".
Это последнее обстоятельство играет исключительно важную роль при оценке этического "пласта" романа, поэтому важно не упустить его из виду. Тем более что Булгаков особо подчеркивает пребывание Маргариты в такой ипостаси и во время бала, введя для этого эпизод прощания с Геллой (обменялись "сочным поцелуем"). Здесь снова не могу не восхититься точным наблюдением Л.Ф. Киселевой: "Мастер и Маргарита гибнут и в прямом смысле (смерть физическая), и духовно (им внушены понятия, обратные человеческим представлениям").

Утверждение Баркова, что Мастер и Маргарита стали бродячими трупами безосновательно. Давайте перечитаем соответствующий эпизод романа:

«Мастер взволновался от этих слов и заговорил, присаживаясь на край Иванушкиной постели:
— А вот это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение напишите!
Иванушкины глаза вспыхнули.
— А вы сами не будете разве? — Тут он поник головой и задумчиво добавил: — Ах да... что же это я спрашиваю, — Иванушка покосился в пол, посмотрел испуганно.
— Да, — сказал мастер, и голос его показался Иванушке незнакомым и глухим, — я уже больше не буду писать о нем. Я буду занят другим»[1].

По Баркову получается, что испуг Иванушки связан якобы с отсутствием тени у Мастера. При этом, однако, совершенно непонятно, какую же смысловую нагрузку несет предлагаемая Барковым мотивировка испуга Иванушки по отношению к его разговору с Мастером. Неужели Булгаков нам подсказывает, что не отбрасывающие тени не могут творить? – Вряд ли. – Иванушка сначала сообразил, что Мастер не будет уже писать об Иешуа, и только потом поник головой, покосился в пол и посмотрел испуганно. Следовательно, его испуг связан не с тенью, а именно с тем, о чем он вспомнил. Того, что и является причиной, по которой Мастер не будет больше писать о Иешуа. О чем же, вернее о ком же мог вспомнить Иванушка? – Естественно о Воланде; о том, что Мастер принял его помощь. У читателей романа, если они не чрезмерно религиозны, образ Воланда страха не вызывает. Но мы видим роман изнутри, а для Иванушки Воланд связан только со страшной смертью Берлиоза и зловещим христианским образом сатаны. От того-то он со страху и поник головой, и глаза отводит в сторону, и косится испуганно. И все же, вслед за этим, он «с грустью и каким-то тихим умилением» произносит слова «вишь ты, как у вас все хорошо вышло», – совершенно немыслимые при принятии барковской гипотезы об испуге Иванушки перед мифическим превращением Мастера и Маргариты в вампиров.

Если бы Барков более внимательно читал роман, он бы мог обратить внимание на описание встречи Левия Матвея и Пилата:
«– Что с тобою, отвечай, – повторил Пилат.
– Я устал, – ответил Левий и мрачно поглядел в пол.
– Сядь, – молвил Пилат и указал на кресло.
Левий недоверчиво поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, испуганно покосился на золотые ручки и сел не в кресло, а рядом с ним, на пол»[2].
Надо ли понимать, что Левий увидел, что или кресло, или прокуратор не отбрасывают тени? Или есть и другие разумные объяснения его поведения?

И что удивительного в словах «Гелла сочно расцеловалась с Маргаритой, кот приложился к ее руке»[3]? Самое обыкновенное прощание героев после бала. Почему бы двум ведьмам – Маргарите и Гелле («Нагая ведьма, та самая Гелла <…>»[4]) – не расцеловаться? Это вполне соответствует духу времени: Маргарита расцеловывается даже со своей домработницей Наташей – «Расцеловавшись, хозяйка и домработница расстались»[5].
______________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 700.
[2] Там же, с. 654.
[3] Там же, с. 624.
[4] Там же, с. 579.
[5] Там же, с. 547.

[tsa]

I.VI.4. Давайте же посмотрим, во что обошелся Бездомному-Поныреву поцелуй вампира Маргариты.
… Каждый год появляется на Патриарших прудах бывший поэт Бездомный, ставший Иваном Николаевичем Поныревым. Полнолуние будит у него образы, вызывающие тоску по чему-то большому и значительному, но забытому в результате "лечения". Неизвестно, во что вылилась бы эта тоска – возможно, в бунт против стерильного существования в роли благополучного совслужащего… Но на пути к прозрению встает подготовленный его заботливой женой успокоительный укол жидкости густого чайного цвета, навевающий лживый сон о счастливом конце истории Пилата и Иешуа. "Всегда обманчивый" лунный свет вскипает, луна властвует и играет, танцует и шалит. И в потоке лунного света складывается непомерной красоты женщина, она выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося Мастера, который тоже лжет Ивану о концовке своего романа. Маргарита, играющая в этом эпизоде явно лидирующую роль, подтверждает ложь и закрепляет ее очередным поцелуем, чтобы у Ивана было все "так, как надо".
"Как надо" – это значит, что "Иван будет спать со счастливым лицом, а наутро проснется молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает (как до этого у Мастера – А.Б.), и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто (как и Мастера в "покое" – А. Б.). Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи Понтийский Пилат".
Здесь речь идет о сне пробуждающейся у поэта совести – "исколотой памяти". Мастер солгал, казнь все-таки была. И кровь была, много крови. И довершила эту ложь своим поцелуем Маргарита. Он не позволяет Поныреву пробудиться от апатии и возвратиться к поэзии – "высшему виду искусства". Из-за этого поцелуя Иван будет спать сном идиота и продолжать верить, что "стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился и после этого вылечился". Только результат такого "лечения", начатого тюремщиком Стравинским, жуткий. Ведь спит сама совесть, и пока она спит, торжествует обман и ликует луна, и кто может поручиться, что кровь не прольется снова?

Пристрастие бывшего кагэбиста к вампирам выглядит довольно таки зловеще, но вампир с ним… Вернемся к булгаковскому тексту.

Пилат умоляет Иешуа сказать, что казни не было не наяву, а во сне Ивана Понырева. Сон есть сон, это только гиперболизированное отражение действительности, мучающей Ивана. Переносить его на реальную действительность и говорить, что он лживый, по меньшей мере, неразумно. Ивана действительно мучают предрассветные кошмары о казни Иешуа, и он просыпается «с мучительным криком»[1]. Но, успокоившись после укола, он видит уже совсем другие «какие-то возвышенные и счастливые сны»[2]. И в этих снах Понырев вспоминает героев романа такими, какими они ему представились при первой, как говорится, самой яркой встрече, – Мастера пугливым и озирающимся, а Маргариту, – смелой и решительной. Именно такими они врезались ему в память. О преображении Мастера в полете ему вообще ничего не ведомо. Наяву же, при прощании с Иваном, Мастер уже не пуглив, и не он при Маргарите, но Маргарита при нем: «– Прощай ученик, – чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе. Он исчез, с ним вместе исчезла и Маргарита»[3].

В снах Ивана нет никакого искажения конца истории об Иешуа и Пилате. Самым жгучим желанием Пилата было именно то, чтобы казнь, пусть и задним числом, не состоялась. Так водитель, сбивший пешехода, может раз за разом исступленно пытаться «переиграть» заново эту страшную для него ситуацию в своем воображении. Именно так и могла бы выглядеть реальная (в рамках романа) встреча данных героев, в которой Иешуа дарил бы Пилату забвение его греха. Ведь без такого забвения Пилат осужден вечно терзаться муками совести, а то что по силам смертному человеку, не вынести его бессмертной душе в вечной загробной жизни. Верующие как-то об этом не задумываются, но, несомненно, если рай существует, его обитателям должно быть даровано забвение грехов, иначе они сами превратят его в ад муками своей совести. Поэтому сон Ивана вполне разумен.

Утверждение, что снящийся Ивану Мастер лжет ему, полностью бессмысленно, так как степень соответствия сна действительности может определяться только в ее же рамках и при пробуждении Ивана теряет всякий смысл. Все претензии по логичности этого сна могут быть адресованы только к Ивану Поныреву. Но даже в рамках анализа этого сна Барков постоянно передергивает смысл булгаковского текста: Мастер не говорил Ивану от своего имени, что казни не было, а только подтвердил, что роман окончился описанной встречей Иешуа и Пилата (опять же во сне). Более того, как я уже отмечал, и слова Иешуа нельзя трактовать так убого, тем более, что для медленно соображающих полковников Булгаков подает ясный знак: Иешуа «в разорванном хитоне и с обезображенным лицом»[4].

Барков прорицает как пифия. Откуда он взял, что Булгаков пишет о «сне пробуждающейся у поэта совести – «исколотой памяти»»? Единственное, за что может мучить совесть Понырева, так это за собственную прошлую совковую глупость, но не до такой же степени, чтобы так переживать! Его действительно мучает именно исколотая память – исколотая как собственными воспоминаниями, так и, не в меньшей степени, романом Мастера и страшной судьбой Иешуа, невольным очевидцем которой его сделал Воланд. Понырев вовсе не находится в состоянии апатии, в таком состоянии он, за отведенный ему в романе срок, никак бы не смог стать профессором. Ни к какой поэзии он возвращаться не собирается, ибо писал плохие стихи (см. тезис I.III.12 и тезис I.III.17).

Прискорбные результаты порочной чекистской логики демонстрирует нам Барков. Каким же сном спит его разум, если он патологически не понимает пародийный смысл написанного в ироническом ключе булгаковского эпилога? Из контекста ясно, в данном случае речь идет только об официальной версии болезни Понырева. Последний вполне осознает, что правды в ней не больше, чем в словах «представители следствия и опытные психиатры установили, что члены преступной шайки являлись невиданной силы гипнотизерами»[5]. От того то и мучается в замкнутом кругу воспоминаний исколотая память Понырева…

Резюме I. В тупике стереотипов заблудилось не булгаковедение, а Барков со своей теорией альтернативного прочтения. Весь его анализ романа сводится к нахождению извращенного восприятия булгаковского текста, соответствующего предлагаемым им тезисам. В прокурорском пылу Барков не стесняется ради мерещащейся ему благой цели идти на прямой подлог и намеренно компилирует разные по смыслу цитаты в одну фразу, например, совмещает совершенно разные факты – дневные прогулки Маргариты и ее возвращение домой поздним вечером. Именно так, незаметно меняя акценты, он придает некое подобие убедительности своему обвинению, что Маргариту ждали сотрудники его родного ведомства. Бойким натренированным пером профессионального кагэбиста, он превращает невинные по отдельности факты в нужное ему лжесвидетельство о сотрудничестве Маргариты с врагами Мастера. Но этого все еще мало, и вот Барков, надувая щеки, объявляет самые рядовые факты невероятными и подозрительными совпадениями.

Допускает Барков и грубые ошибки. Например, им перепутана нумерация главы «Полночное явление» в ранних редакциях, ошибочно высказаны утверждения, что Иван превратился в Иванушку в процессе общения с Мастером, и что инфернальны всех зеленоглазые персонажи. Навязываемая Барковым трактовка женского начала как деструктивного по отношению к творческой личности не имеет никакого отношения к Булгакову. Как правило, толкования Баркова натянуты а события, например, испуг Иванушки, имеют более естественные причины. Создается впечатление, что о толковых словарях Даля, Ушакова и Ожегова Барков и вовсе никогда не слыхал. Широко известные любому образованному читателю факты, как например обманчивую природу лунного света, он пытается подать как некое тайное указание Булгакова. Но белизна снега, зелень травы и обманчивость лунного света естественны по определению, и глупо глубокомысленно философствовать над ними. Совершенно беспомощно и утверждение, что параллельные описания разных героев используются для пояснения одного сюжета другим. Наоборот, как правило, авторы используют в таких случаях прием противопоставления действующих лиц.

Содержание романа осталось для Баркова тайной за семью печатями. Он не понимает музыкальности прозы, не заметил явной параллели сюжетной линии освобождения Мастера и аналогичного эпизода в биографии Мандельштама, ошибочно толкует образ Левия, и следовательно, по его же собственным словам, ничего не понимает в «философском пласте романа». Ни одно из обвинений Баркова в адрес Мастера и Маргариты не имеет под собой реальных оснований. Слово «мастер» Булгаков начал использовать в своем творчестве существенно раньше, чем его в одиозном смысле начали употреблять деятели социалистического реализма – в романах с 1931-1932 года в период работы над «Мольером», а в критических статьях, вслед за Блоком, с 1922 г. В ближайшем окружении Булгакова это понятие не имело никакого негативного смысла. Мастером его называла его собственная жена, видимо по той же причине, что и Маргарита в романе, – в литературной жизни он все делал «первоклассно». Мастером называл Булгакова и первый американский посол в СССР Вильям Буллит. Булгаковское значение слова «мастер» используется в российской культуре еще с дореволюционных времен и к социалистическому реализму никакого значения не имеет. Судя по всему, Булгаков в своем романе вложил в слово «мастер» понятие уникальности: тот, кто может совершить нечто недоступное другим, тот, кто поднялся на самую высшую ступень творчества.
_____________________________________________________________________________
[1] Там же, с. 721.
[2] Там же, с. 721.
[3] Там же, с. 700.
[4] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 721.
[5] Там же, с. 713.

[tsa]

На этом я позволю себе взять тайм-аут на некоторое время. Хотя работа пишется легко, но утомительно сама необходимость "погружения во тьму" на дно мутного дилетантского колодца "творчества" Баркова. Его внутренний мир не очень приятен мне. До сих пор у меня не было никакой нужды детально вникать в его работу, поэтому я ознакомился только с ее основными выводами, теперь же приходится вчитываться в каждую строчку...

Я полностью рассмотрел весь первый раздел работы Баркова и думаю, что для любого разумного человека этого вполне достаточно, чтобы понять насколько низким, а иногда и низменным, является уровень следовательских заключений Баркова. Тем не менее, со временем, я обязательно доведу свою работу до логического конца, так же как я это сделал с критикой толкований Кураева.

Всех с Новым годом! До встречи в новом Году!

[tsa]

II. Система ключей в романе

Глава VII. Криптограмма: шифр или код?

«Лечиться надо, сударь мой! Звуковые галлюцинации – еще половина горя, а уж если пошли зрительные…»
А. В. Амфитеатров[1].

Барков настойчиво призывает нас рассматривать роман Булгакова как криптограмму или некий зашифрованный текст. Но прежде чем последовать совету опытного профессионала политического сыска, прошу читателя задуматься над тем простым фактом, что при желании любой текст, любое имя можно истолковать как угодно. Причем результат будет вполне осмысленный и тесно связанный с жизнью и деятельностью искомого лица. За примерами далеко ходить не будем. Возьмем первое попавшееся имя, например, «Альфред Барков» и посмотрим на его анаграмму (перестановку букв) – «а дела ФБР – кровь!» Чем не мистика?!! Вот он ключ! Ведь именно ФБР, было главным противником КГБ, к всесильному ведомству которого принадлежал Барков. Есть у имени Баркова и совершенно вульгарная анаграмма, – «факер да вор, бль…» Есть и вариант, словно произнесенный загадочным булгаковским профессором с его дьявольским немецким акцентом (глухое «в» меняется на «ф») – «верь балда ф рок». А если мы рассмотрим полное имя «Барков Альфред Николаевич», то узнаем, что даже «Каифе чванлив король бреда». Случайность, скажете вы? Но попробуйте-ка сложить что-нибудь связанное с «Мастером и Маргаритой» из букв своего имени. А вот с Барковым и его сподвижником Кураевым подобным мистическим совпадениям несть числа. Например, фраза «диакон Кураев» раскладывается на следующие основные инфернальные анаграммы: «и у века дракон», «инок в руке ада», «Иона дурак век», «в дураке икона», «он и века дурак», «диакона в реку» и др. Даже стяжательство Кураевым статуэтки «Доброго пастыря», несущего на плечах ягненка (овенка), отразилось в анаграмме «краду и овенка». Не лучшие результаты дает и мирское имя диакона «Андрей Кураев»: «не рай веку рад», «йедрена курва», «рай курве не ад», «на, дурак еврей», «на еврейку рад» и т.п. Еще более неутешительные результаты дает юношеский псевдоним диакона «Андрей Пригорин»: «Гений, но пидар-р-р!» Используя же принцип кроссворда[2], можно получить еще более зловещие варианты, раскрывающие тайные юношеские замыслы Кураева, например: «Но Ридигер-ра пни!» или «На пир он Ридигер»[3], или найти корни его поразительного пристрастия к Гарри Поттеру. Наконец посмотрим на имя самого автора гениального произведения, так смущающего умы Баркова и Кураева. Переставив буквы фразы «Михаил Булгаков», мы получим сакраментальный вопрос: «Хули вам Бога лик?» И действительно, куда уж дальше: «А хули?»

А ведь есть еще и цифровые эквиваленты толкуемого текста. Как известно, признаком Антихриста, по которому при появлении его можно удостовериться, что это он, является число 666. Как указывает Иоанн Богослов для этого нужно перевести имя предполагаемого Антихриста в конкретное число с помощью нумерации букв и их сложения. Цифровой эквивалент фразы «диакон Кураев» равен 120 и на первый взгляд выглядит безобидно. Но как ни хитер диавол, мы всегда можем найти нужные нам признаки инфернальности: кто ищет, тот всегда найдет! Применяя повышающий поправочный коэффициент 5.55 (атеистическая библия бывшего атеиста Кураева – пятое собрание сочинений Ленина, содержала ровно 55 томов), мы получаем в точности искомое число зверя: 120х5.55 = 666!!!

Так же несложно убедиться и в полной инфернальности самого Баркова. Например, инфернальна сама по себе его фамилия: «Барков» = 2+1+18+12+16+3 = 52 = 13 х 4. Инфернальна и его принадлежность к КГБ: «КГБ» = 12+4+2 = 18 = 6+6+6. А вот еще интересный результат: 666/«КГБ» = 666/18 = 37, то есть имеем печально знаменитый в истории СССР 1937 год, на который пришелся пик репрессий. Связан с КГБ и цифровой эквивалент фразы «диакон Кураев»: 120 = 6.6(6) х (6+6+6).

Теперь посмотрим на фразу «полковник Барков». Ее цифровой эквивалент равен 166. На первый взгляд самое обычное число, хотя две шестерки и не дают нам расслабиться. Вспомним, что кроме инфернальной составляющей – службы в КГБ – Барков имел еще и обычную, человеческую – радиолюбительство. Поэтому вычтем из 166 цифровой эквивалент позывного Баркова в эфире – «UT5AB» – равный 49. Имеем 166-49 = 117 = 13х9. Вот и искомая инфернальность. Как говорил в таких случаях председатель Мао: «Лисе не спрятать своего хвоста!» И совсем уж неудивительно, что именно такой же цифровой эквивалент имеет и усердный ученик Баркова – диакон Кураев: «Андрей Кураев» = 117 = 13х9.

Теперь посмотрим на фразу «полковник КГБ Барков». Ее цифровой эквивалент равен 184, а число букв равно 15. Имеем среднее значение для одной буквы 184/15 = 11.0666. Но это еще не все. Вычтем из данной фразы собственно имя – «Альфред Барков» и умножим результат на имя ведомства – «КГБ». Имеем:

(«полковник КГБ Барков» - «Альфред Барков») х «КГБ» = (184 -147) х 18 = 37 х 18 = 666.

Как говорится, комментарии излишни. Замечу лишь, что слова «диакон» и «полковник» в данном случае характеризуют не должности, а духовное и воинское звания, соответственно, то есть представляют собой «официально присваиваемое наименование»[4] с добавлением которого человек именуется в быту и на службе. Поэтому рассмотрение собственных имен вместе со званием вполне правомерно с точки зрения анализа наименований рассмотренных нами лиц. Более того, во многих случаях именно такое обращение глубже раскрывает суть человека, например, фраза «профессор Преображенский» вызывает в памяти яркий образ булгаковского героя, а вот слова «Филипп Преображенский» такого эффекта уже не имеют.

II.VII.1. Если роман такого типа действительно рассматривать как криптограмму, зашифрованный текст, в чем невозможно не согласиться с А. Зеркаловым, то прежде чем приступать к процессу собственно расшифровки, необходимо определить методы и направление этой работы. Или, иными словами, четко обозначить с самого начала характер инструмента исследования. Ведь вскрытие криптограмм повседневной, рутинной работой никак не назовешь, а работа без метода или хотя бы определения целей, приемов, терминологии (а именно с них должно начинаться любое исследование, не говоря уже о работе с криптограммами) вряд ли может быть успешной.

Если все в мире рассматривать, как криптограмму или зашифрованный текст, то невозможно не согласиться с мистическим смыслом приведенных мною выше примеров, показывающих, что и Баркову и Кураеву самим Провидением было назначено стать агентами КГБ и сподвижниками Антихриста. Если же судить трезво, то нетрудно заметить, что основной метод Баркова в данном случае состоит всего лишь в подборе таких «ключей», которые открывают им же, а не Булгаковым, придуманные замки. Поскольку конкретный вид этих «замков» заранее никак не оговаривается, то выдуть их вместе с ключами из призрачного стекла своего воображения дело не хитрое.

[1] Амфитеатров А. В. Жар-цвет // Амфитеатров А. В. Закат старого века. – Кишинев: Лит. Артистикэ, 1989, с. 40.

[2] По принципу кроссворда ё=е и й=и.

[3] Ридигер – фамилия патриарха Алексия II.

[4] Ожегов С. И. и Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. – М.: Азбуковник, 1999, с. 226.

[евгений]

А кто дилетант ? Вы? Или Барков --- ныне умерший. Чего теребить прах человека. Не понимаю.Вы уже лет десять его теребите ? Раньше живого теребили, а теперь мёртвого. Дааааааааааа!!!!!!!!!! Грустно жить на белом свете , господа.

[tsa]

А кто дилетант? Вы? Или Барков --- ныне умерший.

В данном случае дилетант прежде всего вы, так как задаете вопрос не читая написанное мною (если только у вас это не попытка сострить). Прочтите, и попробуйте оспорить написанное мною. Тема не так уж велика. Неинтересно, не читайте и не оспаривайте, но какой тогда смысл писать здесь? Пишите там, где интересно. Поймите же. что для того, чтобы высказать мнение о чем-либо, нужно прежде всего прочесть это.

Чего теребить прах человека. Не понимаю.

Вот этот вопрос вы и задали бы в свое время Баркову: чего он взялся теребить прах Шекспира, Пушкина, Булгакова? Сказано же не тереби сам и теребим не будешь. Не поливал бы он грязью Мастера и Маргариту, никто бы его не трогал и его собственную биографию не обсуждал.

Вы уже лет десять его теребите? Раньше живого теребили, а теперь мёртвого. Дааааааааааа!!!!!!!!!! Грустно жить на белом свете, господа.

Слава богу, пока он был жив я о нем и не слышал. Два года назад, когда он уже два года как преставился, я написал на него пародию на несколько страничек, но это не в счет. Это был просто прикол. А серьезно теребить его теорию я начал только с 13 декабря 2007 г., за что нижайший поклон вам и Жоре Жуку-Венди за море вылитой на меня перед этим грязи. Сказано же: не буди лихо, пока тихо, вот вы и разбудили его на свою альтернативную голову.

P.S. Откровенно скажу, что меньше всего меня привлекает дискуссия с с вами, как с любителем "заливать сами знаете чем бельмы чужих аваторов", тем не менее на любое корректно сделанное вами замечание всегда готов ответить.

[евгений]

Вы же сами писали, что он Вас нашёл в номере без адреса. Я помню. Теперь же пишите , что не знали его?

[tsa]

Вы же сами писали, что он Вас нашёл в номере без адреса. Я помню. Теперь же пишите , что не знали его?

Специально для вас копирую то, что я писал:

К возможностям своего ведомства Барков был явно неравнодушен, о чем свидетельствует следующая история:
«Я как раз ехал в Киев, и меня попросили передать Альфреду материалы по проекту реформы. Остановился в гостинице на бульваре Тараса Шевченко, уж не помню ее названия, звоню, спрашиваю Баркова. Отвечает уверенный голос: сейчас приду за бумагами, не беспокойся. Кладу трубку, начинаю ждать и вдруг соображаю, что я не сказал, собственно, ГДЕ я остановился. Однако проходит минут пятнадцать, дверь в номер открывается, и входит улыбающийся человек. Здравствуйте, я Альфред Барков, давайте ваши бумаги. Так и познакомились…
Я его пытал все, как он ухитрился меня найти, а он только смеялся, мол служба такая»[16].

Обратите внимание, после приведенной мною цитаты в квадратных скобках стоит номер ссылки на источник сведений, не говоря уже о том, что все цитаты я всегда выделяю цветом.

[16] Мельников Г. Маниппеи Альфреда Баркова или «не замахнуться ли нам на Вильяма, так сказать, Шекспира?». – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/rn3ac.htm

[tsa]

II.VII.2. Согласившись с утверждением А. Зеркалова в принципе, все же вынужден внести уточнение в терминологию: в данном случае о зашифровке в точном смысле этого слова не может быть и речи. В процессе зашифровки и расшифровки круг участников заранее строго определен, ими принимается максимум мер для предотвращения несанкционированного доступа к содержанию информации. Здесь же наоборот: предполагается прочтение скрытого смысла широким кругом читателей; то есть, речь может идти не о зашифровке, а об элементарном кодировании, пример которого дал сам Булгаков в "Театральном романе", где под названием пьесы Максудова "Черный снег" явно подразумевается булгаковская "Белая гвардия".
Следовательно, задача сводится к вскрытию системы такого кодирования, то есть, к выявлению примененного Булгаковым алгоритма. А это – уже вполне решаемая задача, поскольку сам писатель вряд ли был заинтересован в излишне глубоком сокрытии истинного смысла, так как это противоречило бы основной цели создания романа: довести до читателя комплекс определенных идей.
Конечно, пример с "Черным снегом" может быть применен в данном случае как один из простейших, поскольку, как выяснилось, использованный Булгаковым арсенал кодирования весьма широк, а приемы в ряде случаев являются непростыми. С другой стороны, система такой степени сложности, какой является связный текст романа, не может не представлять широкого круга альтернативных возможностей для "расшифровки" (прошу простить использование пусть "неправильного", но установившегося в булгаковедении термина), что во многом облегчает задачу. Иными словами, в такой сложный "черный ящик", созданный по законам не криптографии, а литературного творчества, должно существовать много "входов" – ведь кодирование является лишь вторичным процессом, накладываемым на основной – создание фабулы романа.

Как мы уже отмечали (см. тезис I.I.4), самый вымышленный художественный образ всегда создается на основе впечатлений, почерпнутых в реальной жизни. Точно так же художники создают свои картины, наблюдая окружающий мир, или используя натурщиц. Поэтому поиск реальных прототипов героев оправдан только тогда, когда писатель в силу внешней или внутренней цензуры вынужден заслонить их от нас пеленой вымысла. Но если он изначально создает именно вымышленные романные образы, то не так уж и важно у каких именно реальных прототипов были позаимствованы их черты. С одной стороны «Театральный роман», несомненно, явно автобиографичен, с другой – писателю не было никакой нужды шифроваться: роман он писал для себя и своих знакомых, для чтения в узком кругу друзей. Поэтому и «черный снег» и прочие аллюзии на реальные обстоятельства это не сложная система кодирования, не способ спрятать реальное содержание, а наоборот его ясное преломление в зеркале художественного творчества. Точно так же слова Гоголя «редкая птица долетит до середины Днепра» вовсе не попытка преувеличить истинные размеры крупнейшей украинской реки. Я позволю себе провести здесь параллель с технологией овердрайва в современных ЖК-дисплеях, в которой на матрицу специально подается существенно больший сигнал, для повышения скорости ее реакции. И именно это искажение информации и обеспечивает более адекватную реальной действительности визуальную картину. Аналогично, как это ни парадоксально, правда вымысла художника выше и вернее правды реальной жизни. Попробуйте только поставить слова «Белая гвардия» вместо слов «Черный снег» и вы сразу почувствуете, как из романа уходит живое дыхание чуда оживающих картин: «Ах, какая это была увлекательная игра, и не раз я жалел, что кошки уже нет на свете и некому показать, как на странице в маленькой комнатке шевелятся люди»[1]. Если бы Булгаков на самом деле хотел бы в точности описать именно свою жизнь, он бы мог это сделать без каких-либо затруднений. Вот только в этом случае у нас не было бы захватывающего душу «Театрального романа», а были бы обычные автобиографические «Театральные записки»…

II.VII.3. Кроме того, такие находки параллельных, дублирующих путей решения задачи являются лишь подтверждением того, что ответ найден правильно.

Напомню, что в предисловии к данной главе я нашел множество параллельных, дублирующих путей доказательства инфернальности Баркова и Кураева. Следовательно, по логике Баркова, им действительно самой Судьбой было уготовано стать агентами КГБ и сподвижниками Антихриста.

[1] Булгаков М. А. Театральный роман. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 218.

[tsa]

II.VII.4. Прежде чем приступить к анализу использованных Булгаковым систем ключей, перечислю некоторые из них.
В первую очередь, это – специфическая лексика; например, двенадцатая глава романа буквально перенасыщена словом "разоблачать" и его производными; явно не вписывается ни в контекст, ни в общую лексическую ткань романа и слово "гомункул" в финале; имя евангелиста Матфея Булгаков почему-то пишет через "в", хотя в канонических переводах Евангелий используются "ф" или "фита", а в первоисточниках – греческих списках – "фи"; в романе этот персонаж является "сборщиком податей", в Евангелиях же используются другие синонимы – "сборщик пошлин", "мытарь".

Как мы уже поняли, подобные безапелляционные утверждения Баркова нуждаются в тщательной проверке. Обратимся к главе 12. Она включает 15 страниц и называется «Черная магия и ее разоблачение». С учетом названия, искомое слово и его производные употребляются ровно 10 раз[1], то есть в среднем один раз на полторы страницы. Можно ли считать это перенасыщенностью для одноименной главы? Тем более, что трижды (+3) на свою голову (!) об этом просит Бенгальский и трижды (+3) того же требует Семплеяров. Фагот возражает ему (+1), но потом соглашается (+1). И, наконец, разоблачает (+1). То есть фактически проблема «разоблачения» поднимается в тексте всего два раза.

Утверждение Баркова, что слово «гомункул» якобы не вписывается «ни в контекст, ни в общую лексическую ткань романа» ничем не обосновано. В лексическую ткань «Фауста» гомункул прекрасно вписался, а в Мастера и Маргариту, видите ли, нет. В подобных случаях Льюис Кэрролл советовал своей Алисе не употреблять слов, значения которых она не понимает. Лексической ткани романа могут противоречить только явно чужеродные ей слова, неестественные для произносящего их персонажа. Например, если бы неграмотная Аннушка вдруг заговорила языком столбовой дворянки. Слово же «гомункул» в устах Воланда более, чем естественно, и особенно потому, что прекрасно вписывается в контекст. Хотя гомункула с помощью Мефистофеля[2] создал ученик и лаборант Фауста Вагнер, во всем подражающий своему учителю, но дерзновенно мечтал об этом бессонными ночами именно Фауст. В своей трагедии Гете описал горение души и стремление к познанию именно Фауста, а не Вагнера. Отсюда и слова Воланда: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?»[3]

Воланд искушает Мастера не возможностью создания (конкретного гомункула), а надеждой познания (тайны бытия), то есть именно жаждой познания Фауста, а не достижениями его лаборанта, на которые он вдохновлен своим учителем-Фаустом. Гомункул и реторта здесь только образы познания. Смешно же право полагать, что Мастер всерьез займется алхимическими опытами по созданию гомункула. Для этого нужен совсем другой склад мышления. Да и зачем ему гомункул? Ведь Мастер не одинок, как Фауст, у него есть Маргарита. Так что весь этот разговор Воланда просто часть «терапии» искалеченной души Мастера для возвращения ее к жизни.

С Матфеем же Барков и вовсе сел в лужу. Какое отношение в рамках романной действительности Христос, Матфей и РПЦ имеют к Иешуа, Матвею и проповедям Иешуа? Ведь по Булгакову Иешуа не сам евангельский Христос, а только его реальный исторический прообраз. Соответственно, его спутник Матвей – прообраз евангелиста Матфея. Искаженное до неузнаваемости учение Иешуа и унаследовано РПЦ. В рамках романа первичны именно Иешуа, Левий Матвей и проповедуемое Иешуа учение, в то время как Христос, Матфей и РПЦ – вторичны. Как-то даже странно пояснять при этом совершенно очевидную вещь, что поскольку слово Матфей действительно канонизировано церковью, то употребив его Булгаков совершенно однозначно связал бы образ Левия с евангелистом Матфеем, при том, что требовался обратный эффект, поскольку речь идет об историческом прообразе христианского апостола. Заумные рассуждения о написании имени Левия в «канонических переводах Евангелий» еще более смехотворны: где же аналогичное недоумение по поводу написания Булгаковым «Иешуа» вместо «Иисус» и «Ершалаим» вместо «Иерусалим»?

Учитывая уровень анализа Баркова уже неудивительно, что он ошибся и с рассуждениями относительно профессии Матвея. Сочетание слов «сборщик пошлин» не только в Евангелии, но и в Библии вообще отсутствует, упоминается только «сбор пошлин» (Матф. 9:9; Мар. 2:14, Лук. 5:27). Зато есть как раз именно булгаковский «сборщик податей» – «На место его восстанет некий, который пошлет сборщика податей, пройти по царству славы; но и он после немногих дней погибнет, и не от возмущения и не в сражении» (Дан. 11:20).

Слово «пошлина» употребляется в Новом Завете всего четыре раза (Матф. 9:9, 17:25; Мар. 2:14; Лук.5:27), в то время как «подать» – десять раз (Матф. 17:25, 22:17, 22:19; Мар. 12:14; Лук. 20:22, 23:2; Рим.1:11, 13:6, 13:7).

Что касается значения действительно широко используемого в Евангелиях слова «мытарь», то не будем столь наивно доверяться многократно уличенному нами в передергивании фактов дилетанту, и как обычно заглянем в словари:

«Мытарь, слав., в Евангелии название сборщика податей»[4];

«Мытарь (Лк. ХVIII, 10) - сборщик римских податей и пошлин. Главные сборщики этих податей пользовались большим влиянием и доверием; но их помощники часто замечались в хищении и вымогательстве и считались притеснителями, грешниками и ворами, так что нередко иудеи не позволяли сим последним даже входить в храм или в синагоги и участвовать в общественных молитвах и богослужениях. Для сбора пошлин устроялись и содержимы были римлянами особенные домы, соответствовавшие некоторым образом нашим таможням. Главные сборщики, снявши права сбора податей на откуп, передавали права свои другим, а эти нанимали разных людей из низшего класса и им поручали сбор, вследствие чего возникали различные несправедливости, обманы и насилия. У евреев понятия - грешник, язычник и мытарь значили почти одно и то же. Во времена Спасителя в Иудее было много мытарей. Закхей был одним из главных сборщиков, и потому он называется начальником мытарей. Ап. Матфей, иначе Левий, принадлежал также к разряду мытарей, иудеи укоряли Господа Иисуса за то, что Он друг мытарей и грешников, ест и пьет с ними (Лук. VII, 34)»[5].

Как видим, и в данном тезисе Барков, только очередной раз проявил печальные последствия так и неосознанного им принудительного блокирования собственного интеллекта.
_________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 445, 448, 452, 457, 458.
[2] Вагнер создал гомункула не самостоятельно. Как отмечает А. Аникст, слова гомункула, обращенные к Мефистофелю, ясно показывают, что именно последний тайно или явно помог Вагнеру создать гомункула, чтобы с его помощью вырвать Фауста из объятий летаргического сна [Аникст А. Комментарии к трагедии «Фауст» // Гете И. В. Фауст. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1985, с. 677].
[3] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 709.
[4] Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
[5] Библейская энциклопедия. – Труд архимандрита Никифора, 1891, © 2005 Изд-во «Локид-Пресс».

Сообщение отредактировал tsa - 20.12.2008, 20:22

[tsa]

II.VII.5. Важным ключом к раскрытию смысла романа является и авторская ирония, в значительной степени раскрывающая не только характеры основных персонажей, но и идейную нагрузку романа.
Примечание: Тогда я еще не знал, что ирония - не только основной метод "зашифровки" в произведениях такого класса, но что уже само ее наличие, резко усложняя структуру произведения, переводит его в совершенно иной род литературы, где, в отличие от однофабульных эпических произведений, содержится минимум три фабулы.

Незнание не освобождает от ответственности за амбициозно высказываемые глупости. Художественная концепция «Мастера и Маргариты» по мнению Булгакова прекрасно раскрыта в статье И. Миримского «Социальная фантастика Гофмана»[1]. Об этой статье он восхищенно пишет своей жене: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание – я прав!»[2] Как отмечает В. И. Лосев[3]: «Булгаков проявил к этой статье очень большой интерес. Вся она испещрена его подчеркиваниями и пометками». Замечу, что восторг Булгакова в связи с выбором им верного художественного решения романа неявно перекликается со словами Мастера: «О, как я угадал! О, как я все угадал!»

По воспоминаниям знакомых Булгакова, и в частности С. А. Ермолинского[4], Булгаков разыгрывал их, читая статью Миримского и заменяя фамилию Гофмана своей. Только насладившись эффектным розыгрышем и удивлением гостей, что в статье рассмотрена творческая система его романа «Мастер и Маргарита», Булгаков признавался, что статья эта в действительности о творчестве Гофмана. Вот некоторые выдержки из данной статьи[5]:

«Действительно, на первый взгляд творческая система Гофмана кажется необычайно противоречивой и беспорядочной: тематические плоскости то и дело неожиданно смещаются, характер образов колеблется от чудовищного гротеска до нормы реалистического обобщения, герои вопреки законам разума, бытуют одновременно в двух мирах: реальном и фантастическом, чорт разгуливает по улицам Берлина, как человек, а архивный чиновник живет в сказочной стране Атланте, как дух; в стилевом плане авторская ирония часто идет рядом с трагической серьезностью, слезливо-сентиментальное смешивается с комическим и буффонным, патетический монолог переходит в жаргонизированную речь и т.д. Но романтизм не болезнь, а художественный метод, и творческая система Гофмана от начала до конца раскрывается в своей классовой закономерности и художественном единстве»[6].

«Основной чертой творческого метода Гофмана <…> является сознательно подчеркнутая и обнаженная двуплановость в показе действительности. Свойственную романтизму игру контрастами Гофман доводит до предельного выражения. Два плана – реальный и фантастический или, что то же самое, филистерский[7] и энтузиастический – могут выступать в произведении Гофмана то раздельно, то слито, но они всегда различимы во всем, начиная от образов и кончая речевым строем»;

«Стиль Гофмана можно определить как реально-фантастический»;

«В творчестве Гофмана <…> можно выделить две фантастические стихии: с одной стороны, фантастика «кошмаров и ужасов» как преувеличенное отражение «ночной стороны природы» <…> когда субъект теряет власть над собой и становится игрушкой непонятных, а поэтому роковых для него, сверхъестественных сил <…> С другой стороны, светлая фантастика иллюзорно-романтического поэтического мира <…> Это тот самый «прекрасный цветочный сад»[8], где человек обретает все, в чем ему отказала действительность», которая «<…> служит героям Гофмана как бы трамплином для прыжка из «царства нужды и рассудка» в романтическое царство поэзии и свободы»;

«<…> если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, «честного» чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смертью или безумием»[9].

Можно ли точнее выразить художественную концепцию романа «Мастер и Маргарита»?

А следующие цитаты прямо перекликаются с отдельными местами романа:

1. «Однако жизнь в мечте есть только временное пребывание в саду фантазии, и Гофман, как правило, разрушает иллюзорно-фантастический план ироническим пуантом, возвращающим героя от мечтательного сна к прозаической действительности»[10], – таким ироническим пуантом в романе является эпилог, который автор, кстати, продиктовал уже после прочтения статьи Миримского.

2. «Окрашивая в большей или меньшей мере каждое повествование Гофмана, ирония разрушает серьезность чудес»[11], – здесь вспоминается и грозное обещание Азазелло отрезать руку перепуганной кухарке, и галка, убитая прощальным свистом Фагота, и т.п.

II.VII.6. Примечание (продолжение): Это было обнаружено при более углубленном анализе содержания "Мастера и Маргариты" (см. продолжение этой книги). В более полном виде теория мениппеи изложена в опубликованной в 1998 г. книге "Прогулки с Евгением Онегиным".

Думаю после моего разбора альтернативного прочтения Барковым романа «Мастер и Маргарита» дополнительный анализ его еще более углубленных ошибок не потребуется. Что касается книги «Прогулки с Евгением Онегиным», то с ней и с Барковым мы обязательно прогуляемся по завершении данной работы.

[1] Миримский И. Социальная фантастика Гофмана. – Литературная учеба, 1938, № 5, с. 64.

[2] Письмо к Е. С. Булгаковой от 07.08.1938 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 497.

[3] Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 497.

[4] Ермолинский С. А. О времени, о Булгакове и о себе. – М.: Аграф, 2002, с. 145.

[5] Миримский И. Социальная фантастика Гофмана. – Литературная учеба, 1938, № 5, с. 70, 71, 72, 73, 74.

[6] Там же, с. 64.

[7] Мещанский.

[8] Именно на эти цветущие вишни так горько жалуется Кураев в своей книжице.

[9] Как пророчески перекликаются эти слова с горькими судьбами самого Булгакова и его Мастера.

[10] Миримский И. Социальная фантастика Гофмана. – Литературная учеба, 1938, № 5, с. 73.

[11] Там же, с. 82.

[ФИЛ]

Приветствую Вас ,Сергей. Абсолютно верно,что взялись за Баркова. Кураевское лганьё действительно построено на этом "исследовании", не уверен,правда,что Барков искренне заблуждающийся.Думаю он преследовал ту же цель,что и Кураев: оболгать роман. В том ведомстве, откуда Кураевы-Барковы ,искренне заблуждающихся пожалуй нет..Работу Вашу читать как всегда необыкновенно интересно, жду взгляда на наиболее интересующие меня главы " Роман в романе " и Пародия на пародию? ". Хотя признаться интересует меня не столько критика Баркова( с ним всё ясно)как Ваш личный взгляд на Четвероевангелие и религиозную философию Л.Н.Т.

[tsa]

не уверен,правда,что Барков искренне заблуждающийся. Думаю он преследовал ту же цель,что и Кураев: оболгать роман. В том ведомстве,где работают Кураевы-Барковы искренне заблуждающихся пожалуй нет.

Я бы так категорично это не утверждал. Самое простое это предположить, что в НКВД и КГБ занимались только сознательной фабрикацией дел. Мне же кажется, что несомненно был и момент неосознанной, бессознательной естественной фабрикации, которую нам блестяще продемонстрировал Барков. Это следствие специфического мышления, которое во всем подозревает второе дно и всегда находит худшую причину для объяснения ваших действий. В чем то правы утверждающие, что бог создается уже самой верой в него. Так и Барков наперекор всем реальным фактам пытался материализовать свое альтернативное прочтение МиМ слепой верой в озарившуюю его идею, что мастер это Горький.

жду взгляда на наиболее интересующие меня главы " Роман в романе " и Пародия на пародию ".

Пишу строго по порядку оглавления, когда есть время, так что до этого места дойдем еще не скоро, но дойдем обязательно.

[ФИЛ]

Возможно Вы правы.. Взгляд Баркова на родственную ГБ организацию- РПЦ-вполне адекватный , критический. Жаль,что Кураев этого "не заметил"....

[tsa]

Возможно Вы правы.. Взгляд Баркова на родственную ГБ организацию- РПЦ-вполне адекватный , критический. Жаль,что Кураев этого "не заметил"...

А ему и не нужно замечать. У него очень простой хорошо известный жизненный принцип, сопадающий с девизом иезуитов «Ad maiorem Dei gloriam» – «К вящей (большей) славе Божией». Этим девизом члены ордена оправдывали любые злодеяния, совершенные ради укрепления влияния католицизма и власти папы. Им же Кураев обосновывает «допущения о полезности и необходимости лжи»[1], и призывы, чтобы верующие «неполиткорректно» обращались с первоисточниками, и «нагружали их столь высокими евангельскими смыслами, о которых авторы не подозревали»[2]. Именно этим, только на мой взгляд бессознательно и занимался Барков, - подгонкой "источников" под нужный результат.

_____________________________________________________________

[1] Кураев А., диакон. Уроки сектоведения. В 2 т. Т. 1. Как узнать секту (на примере рериховского движения).

[2] Кураев А., диакон. Не-американский миссионер.

[tsa]

Глава VIII. К вопросу об "антисемитизме" Булгакова

П: Имя? – И: Иисус. А ваше? – П: Понтий Пилат. – И: Очень приятно.
П: Вы так считаете? – И: А вы нет?
П: Вы еврей, Иисус? – И: А почему вы спрашиваете?
П: А почему вы отвечаете вопросом на вопрос? – И: Вы антисемит?
П: А почему вас это беспокоит? – И: Нет, почему ВАС это беспокоит?
П: А кто вам сказал, что меня это беспокоит? – И: А зачем вы спрашиваете?
П: А я должен вам давать объяснения что, почему и у кого я спрашиваю? – И: А я должен давать ответы на вопросы неясного содержания неизвестно кому?
П: То есть вы сомневаетесь в моих полномочиях задавать вам вопросы? Вы не верите что я Понтий Пилат, прокуратор Иудеи? – И: А какие у вас доказательства?
П: А я должен вам это доказывать? – И: А почему нет?
П: А почему да? – И: А почему нет?
П: Иуду знаете? – И: А должен?
П: Вы можете ответить на вопрос? – И: А вы?
П: Это вы вели проповеди и предсказывали смену власти? – И: Это вам кто сказал?
П: А это относится к делу? – И: А у вас ко мне какое-то дело?
П: Вам не кажется, что вы переходите всякие границы? – И: Вы так думаете?
П: Это вы ходили по воде, аки по суху и исцеляли тяжело больных? – И: А если головой подумать?
П: Это вы называли себя сыном Божьим? – И: Что вы хотите, чтобы я ответил?
П: А правду сказать не судьба? – И: А я похож на сумасшедшего?
П: А если я велю вас казнить? На кресте распну? – И: А за что?
П: А разве недостаточно всего вышеперечисленного? – И: А может все-таки потому, что я еврей?
П: А вы таки еврей? – И: А разве не сын Божий?
П: Это можно считать признанием? – И: А разве не вы сами это сказали 11-ю строчками выше?
П: А разве я не ваши слова повторил? – И: А вы разве слышали?
П: А если вы это говорили не при мне? – И: А как бы вы тогда это слышали?
П: Вы думаете у меня нет осведомителей? – И: А вы уверены в их осведомленности?
П: А может все-таки сразу на крест? – И: А может вы все-таки антисемит?
П: А вы таки еврей? – И: Где я это сказал?
П: Вы мне надоели! Казнить его немедленно! – И: Вы таки антисемит. – П: Вы таки еврей.
«Мастер и Маргарита» по-одесски

Как ни прискорбно видеть безнадежно блуждающий впотьмах ум, но не менее печально, когда он вдруг неожиданно начинает демонстрировать весьма здравую способность к рассуждениям. Печально потому, что немедленно возникает вопрос: а что же мешает ему проявлять такую же здравость суждений и в остальных вопросах? Подобное раздвоение личности или, как назвал подобное состояние в своей книге «Новое назначение» Александр Бек – «сшибка», сам же Барков определил как «блокирование интеллекта». Впрочем, и в данной главе «блокирование» все же имеет место, ибо раздувание Барковым надуманной им же самим проблемы обвинения Булгакова в антисемитизме объясняется всего лишь его очередным «озарением», что «вопрос т.н. «исторической вины» еврейского народа <…> дает прямое указание на жизненный прототип образа Мастера». Заявляя, что «наличие этой темы в романе Булгакова никто из исследователей упорно не замечает», Барков пытается выдать мнение отдельно взятых личностей за некое общее мнение. Но ни один известный мне серьезный булгаковед никогда не обвинял Булгакова в антисемитизме. А возможность любого отдельно взятого человека опубликовать любую чушь, нужно воспринимать стоически, как неизбежную плату за обретенную свободу от советской цензуры.

II.VIII.1. В последнее время было немало попыток доказать наличие в творчестве М. А. Булгакова элементов антисемитизма. Если бы этим занимались только издания, в аргументации которых логика подменяется апеллированием к зоологическим инстинктам читателя, на эти потуги вряд ли стоило бы обращать внимание. Но публикацией таких материалов стали заниматься солидные, уважаемые журналы; и хотя журнальная площадь выделяется, похоже, не под тему, а под имя модного автора, это не меняет сути. Даже наоборот…

Справедливости ради нужно все же отметить, что для выводов об антисемитизме Булгакова оснований имеется значительно больше, чем для предлагаемого Барковым альтернативного прочтения романа. Но опять же повторюсь: при желании можно вывести что угодно из чего угодно. Многие исследователи пишут о якобы бытовом антисемитизме Булгакова, ссылаясь на строки его дневника за 1924-1925 гг. Выдранные из контекста жизни Булгакова эти цитаты, на первый взгляд, выглядят достаточно убедительно. Булгаков, совершенно недвусмысленно выражает свое раздражение засильем евреев в определенных издательских организациях. Однако антисемитизм это неприязнь исключительно к евреям и именно по национальному признаку. Есть ли какие-либо разумные основания полагать, что если бы, например, редакцию «Безбожника» или любого иного издательства вместо евреев заполонили негры или китайцы, или калмыки, или любые иные «инородцы», Булгаков остался бы доволен уровнем их работы, особенно антирелигиозной? Конечно же, нет! Следовательно, в своем дневнике он выразил не бытовой антисемитизм, а только бытовую неприязнь к конкретной бытовой ситуации, поскольку раздражение Булгакова связано не с самим по себе количеством евреев в определенных организациях, а только с его неприязнью к результатам работы этих учреждений. Любой из нас, например, неоднозначно отнесется к «засилью» кавказцев на рынке. Если цены нормальные, не обратит никакого внимания, а если не по карману, то в сердцах плюнет и скажет: «Засели паразиты и цены ломят!» Но в последнем случае это будет раздражение именно ценами, а не кавказцами. Так и у Булгакова сквозит раздражение именно жизнью, а не евреями, в то время как настоящего антисемита всегда раздражают именно сами евреи, независимо от любых жизненных причин.

Хорошо это или плохо, вопрос другой, но если учесть, в какое тяжелое и материально и духовно невыносимое для Булгакова время сделаны эти записи[1], то говорить здесь просто не о чем. Сам же писатель в своем дневнике подчеркивает, что у него: «Есть неуместная раздражительность. Все из-за проклятого живота и нервов»[2]. Напомню эпизод, когда Булгаков специально сидел в гостях у знакомых, пока они не были вынуждены предложить ему пообедать:
«Каюсь в скверном. Когда я уходил, мне представилась картина обыска у них. Приходят. Все роют. Находят золотые монеты в кальсонах в комоде. В кладовке мука и ветчина. Забирают хозяина…
Гадость так думать, а я думал.
Кто сидит на чердаке над фельетоном голодный, не следуй примеру чистоплюя Кнута Гамсуна[4]. Иди к этим, что живут в семи комнатах, и обедай»[3].

Новоявленным образованцам, внешне тянущимся к истокам русской духовности, тяжело понять нравственные устои истинно русской потомственной интеллигенции и осознать и принять тот факт, что: «<…> в кругу, к которому принадлежала Любовь Евгеньевна (и Михаил Булгаков), антисемитизм был недопустим и находился под нравственным запретом»[5]. Приведу слова М. Чудаковой: «<…> в те же самые годы, когда он хотел выбрать самое страшное и отталкивающее из виденного – он описал убийство еврея на мосту в последней главе «Белой гвардии» и описал убийц с тем накалом ненависти и омерзения, выше которого, пожалуй, не поднимался на страницах своей прозы. Какая бы то ни было национальная идея с насилием и произволом впридачу пленить его никоим образом не могла. И пережив все первое пореволюционное десятилетие, в самом доверительном своем сочинении, обращенном к «Тайному другу» (1929), он вновь опишет страшные последствия национальной ненависти как самую саднящую страницу памяти»[6].

Что еще я могу добавить на чашу весов? Только прекрасные еврейские[7] глаза его последней жены, его божества, его последней любви…

________________________________________________________________
[1] Письмо в Киев Н. А. Земской от 23 октября 1921 г.: «Игривый тон моего письма объясняется желанием заглушить тот ужас, который я испытываю при мысли о наступающей зиме. <…> Может, помрем, а может, и нет. Работы у меня гибель. Толку от нее пока немного <…> Бегаешь как собака, а питаешься только картошкой»;
«Под пятой», запись от 9 февраля 1922 г.: «Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем»;
«Мой дневник», запись от 02.09.1923 «<…> в таких условиях, как сейчас, я, возможно, пропаду». [Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 22, 49, 53].

[2] Булгаков М. А. Мой дневник, запись от 23.12.1924 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 78.

[3] Булгаков М. А. Записки на манжетах. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. – К.: Дніпро, 1989, с. 699.

[4] Имеется в виду роман Кнута Гамсуна «Голод».

[5] Яновская Л. М. // Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях / Сост.: Л. В. Губианури и др. – К.: Мистецтво, 2006, с. 123.

[6] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 237.

[7] «Род Нюренбергов <…> в России ведет свое происхождение от еврея-ювелира Нюренберга, приехавшего в Житомир в 1768 г. в числе немецких переселенцев, приглашенных Екатериной II». В середине 1880-х годов отец Елены Сергеевны «<…> перешел из иудейства в лютеранство, а в 1889 г., накануне брака с матерью Булгаковой <…>, дочерью православного священника, принял православие» [Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 131].

[Vendi]

Так этот графоман еще и антисемит!

[tsa]

Так этот графоман еще и антисемит!

Я бы не делал такого резкого однозначного вывода. Даже несмотря на свою службу в КГБ Барков вряд ли был антисемитом, тем более, что сам был "инородцем", так как имел греческое происхождение. Правда и степень его любви к евреям не стоит оценивать по его главе против выдуманного им же обвинения Булгакова в антисемитизме. Все эти рассуждения понадобились ему только для попытки очередного смехотворного "обоснования" своих тезисов.

[tsa]

II.VIII.2. …Начать разбор лучше всего, пожалуй, со сцены в "Грибоедове" из самой первой, уничтоженной в 1930 году редакции романа, фрагменты реконструкции которой М. О. Чудаковой помещены в той же книжке "Литературного обозрения", что и упомянутая статья М. А. Золотоносова:
" – Бейте, Граждане, арамея! – вдруг взвыл Иванушка и, высоко подняв левой рукой четверговую свечечку, правой засветил неповинному в распятии любителю гольфа чудовищную до…плюху. … бледного лица и он улегся на асфальте… И вот тогда только на Иванушку догадались броситься…
Воинственный Иванушка … забился в руках. Антисемит! – истерически прокричал кто-то"
(выделенные места соответствуют сохранившимся фрагментам текста, взятые в угловые скобки слова вычеркнуты Булгаковым).

Забавно, что занимаясь добросовестным разбором данного вопроса Барков по существу выполняет ту же неблагодарную задачу разоблачения заведомо глупых теорий, что и я по отношению к его собственному труду. Но опять же совершенно незачем надувать щеки и придавать видимость серьезного аргумента данному черновику. Вполне достаточно обратить внимание всего на одно обстоятельство: в данной сцене симпатии автора явно не на стороне его героя. Человеком достойным уважения Иван становится только в лечебнице, после встречи с Мастером. Но этот короткий путь к истине для Баркова заблокирован.

II.VIII.3. Эта же тема поднимается и в другой ранней редакции романа, опубликованной под названием "Черный маг"; там рассказ Воланда о событиях в Ершалаиме вызвал заинтересованную реакцию его собеседника:
" – Скажите, пожалуйста, – неожиданно спросил Берлиоз, – значит, по-вашему, криков "распни его!" не было?"
Можно видеть, что в этой редакции вопрос т. н. "исторической вины" ставился Булгаковым прямо, без какой-либо зашифровки. И настолько же открыто подается однозначный ответ, который можно расценить только как неприятие писателем самой мысли о вине еврейского народа в казни Христа:
"Инженер снисходительно усмехнулся: – Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат!"
Следует ли говорить о том, что этот отрывок, вносящий ясность в позицию Булгакова по весьма щекотливому вопросу, никак не комментируется исследователями, пытающимися выстраивать на песке какие-то ничего не доказывающие "цепочки"? Для них он просто как бы не существует. Здесь, пожалуй, дело вовсе не в методологии, а в откровенной ангажированности исследователей, усилия которых направлены не на беспристрастное выяснение истины, а на заданный конечный результат.

Все приведенные слова вполне естественны в устах исторического Пилата, которого возможные обвинения в антисемитизме никак не беспокоили, особенно в приватной беседе. Кроме того, как я уже отмечал, в черновиках Булгаков всегда делал более прямолинейные наброски и сглаживал и отшлифовывал текст при последующем редактировании. Анализируя цитируемые Барковым отрывки черновиков, можно видеть, что никакой вопрос т.н. «исторической вины» Булгаковым в романе никогда не ставился, ибо право же смешно возводить в сакральный ранг каждый заданный в романе кем-либо вопрос. «Историческая вина» исторически возложена на еврейский народ исключительно христианством:
«26:59 Первосвященники и старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти.
27:2 И связавши Его, отвели и предали Его Понтию Пилату, правителю.
27:17 Итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтоб я отпустил вам: Варраву, или Иисуса, называемого Христом?
27:18 Ибо знал, что предали Его из зависти.
27:23 Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят!
27:24 Пилат, видя, что ничего не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы.
27:25 И отвечая весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Матф.).

Как видим, именно само христианство (но не учение Христа!) в основу своего учения заложило утверждение о смертельной вине целого народа. А ведь на чужих костях свое счастье не построишь! У Булгакова же даже вина синедриона только косвенная, а прямая ответственность словами Левия возложена на Пилата: «Тебе не очень-то легко будет смотреть в лицо мне после того, как ты его убил»[1].

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 655.

[tsa]

II.VIII.4. В еще одной редакции романа, опубликованной под названием "Великий канцлер", в уста Пилата вложены такие слова об иудеях: "О, род преступный! О, темный род!..", которые в одном из вариантов выглядели еще более резко. В. И. Лосев, выступивший в роли публикатора и комментатора, с готовностью приводя текст, вычеркнутый Булгаковым, сетует на то, что "в последующих редакциях […] наиболее резкие выражения Пилата в адрес первосвященника иудеев были сняты. Вероятно, автор опасался обвинений в антисемитизме. В результате не прозвучали в полную силу первоначальные творческие замыслы писателя политического характера".
Вот так, не вникнув как следует в содержание ни окончательной, ни публикуемой им редакции, публикатор подводит итог длительного спора вокруг знаменитого романа. По Лосеву выходит, что роман утратил свою политическую остроту, и что Булгаков-де не смог проявить свое отношение к "темному роду".
Трудно обойти вниманием и фразу, завершающую процитированную сентенцию В. И. Лосева: "Ибо в первых редакциях романа о дьяволе острие булгаковского обличения было направлено главным образом против Кабалы, а уже во вторую очередь – против властелина". Непонятно, на основании чего сделан такой вывод, и кого, по мнению В. И. Лосева, Булгаков должен был причислять к этой Кабале. Следует полагать, что уж во всяком случае не представителей "коренной национальности", хотя содержащиеся в "Черном маге" ("Составление, текстологическая подготовка, предисловие и комментарии Виктора Лосева") авторские слова о том, что русский человек не только нагловат, но и трусоват, должны были развернуть ход мысли автора комментариев в несколько неожиданном для него самого направлении. Эта фраза тем более должна была насторожить истинного русского патриота, поскольку в качестве одного из основных лейтмотивов этического пласта романа рефреном проходит утверждение о трусости как самом большом зле…
Но не будем следовать сомнительной методе и приписывать русскому писателю М. А. Булгакову антирусские настроения. Просто из этого примера следует, что к анализу комментируемого материала, тем более в рассматриваемом аспекте, нельзя подходить легковесно.

Я далеко не в восторге от уровня комментариев В. Лосева. Часто они, как бы это помягче сказать не очень содержательны. Выпало ему по жизни счастье комментировать Булгакова, да вот только явно не по плечу это высокое дело ему оказалось. Рассматриваемый комментарий действительно откровенно слаб, тем не менее, такого смысла как пытается ему придать Барков, он все же не имеет. Лосев утверждает, что резкие выражения Пилата в адрес первосвященника иудеев на самом деле были адресованы так называемой Кабале, под которой Булгаков понимал скопище бездарностей на поприще политики и идеологии (в т.ч. и религиозной), состоящих при власти и душащих талант свободного художника. Если стать на эту точку зрения, то дальнейший вывод Лосева в общем-то справедлив – якобы скрытая политическая острота действительно утратила силу.

Однако вывод Лосева явно ошибочен, так как в данном случае, в поисках прототипа Кабалы нужно опираться не на гневные слова Пилата а, в первую очередь, на булгаковский образ Каифы. А он не дает ни малейших оснований для утверждения Лосева. Речь Каифы совершенно не похожа на речь фанатика. Он ведет себя с достоинством, говорит «тихим, но твердым голосом», «гордо и спокойно»[1]. На угрозы грозного римского прокуратора в его адрес Каифа отвечает «бесстрашно»[2], и только когда Пилат начинает угрожать всему иудейскому народу, лицо Каифы покрывается пятнами и глаза его загораются.

В том смысле как мы говорим о религиозных фанатиках, я бы Каифу фанатиком не назвал. Судя по описанию, в нем сочетается непоколебимая вера в правоту своей религии (что хотя и граничит с фанатизмом, но все-таки в первую очередь свидетельствует о твердости веры) с политическим прагматизмом.

Непримиримое преследование Иешуа Каифой совершенно естественно, ибо Иешуа несет в себе мощное деструктивное начало для иудейской религии, и Каифа это прекрасно понимает. Его не волнует Вар-равван и убийства им отдельных людей, для него важнее охранение незыблемости религиозных устоев его народа.

Каифа «выдергивает» Иешуа из жизни с сознанием своей правоты, как пропалывают сорняк на грядке, так как если его не удалить, не будет урожая. Над тем, что этот «сорняк» на самом деле значительно более ценен, чем возделываемые до сих пор «растения», Каифа не в состоянии даже задуматься, ибо верует в своего бога, а вера по определению слепа. С такой же неистовостью накидывались на инакомыслящих и религиозные христианские деятели. Вспомним Иоанна Кронштадтского, записавшего в своем дневнике такую молитву: «Господи, не допусти Льву Толстому достигнуть до праздника Рождества Божией Матери, Которую он хулит. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю. Аминь»[3].

В те времена Иудея бурлила. Любой проповедник нес потенциальную опасность, так как возмущал сознание народа новым учением. Поэтому прямой долг Каифы, как он его понимает – уничтожить бродячего проповедника. На конфликт с Пилатом Каифа идет потому, что считает, что не римские мечи несут гибель иудейскому народу, а отказ от веры отцов. Такие у него моральные ценности. И по-своему он прав. Хотя убивать идеи бессмысленно, – рано или поздно все равно прорастут. Но Каифа искренне считает именно свое дело правым и борется за него как может. У меня лично образ Каифы симпатий не вызывает так как мне чужда его философия, но объективности ради следует признать, что благодаря таким как он, евреи сохранили свою самобытность как народ.

[1] Там же, с. 363, 364.

[2] Там же, с. 364.

[3] Кураев А., диакон. Не-американский миссионер. – http://kuraev.ru/index.php?option=com_remo...einfo&id=13

[tsa]

II.VIII.5. Что же касается творческих замыслов "писателя политического характера", то и в этом вопросе В. И. Лосев неточен. При внимательном и, главное, непредвзятом чтении окончательной редакции романа нетрудно обнаружить, что это – острейший политический памфлет, в котором Булгаков выразил то, чего от него, если судить по работам не совсем добросовестных комментаторов, казалось бы, никак нельзя было ожидать. Именно в романе как раз четко просматривается отношение его автора и к сатанинской личности Основателя советского государства, и к поступившему в услужение адской Системе Основоположнику социалистической литературы, и к некоторым граням деятельности прославленных театральных корифеев. Но здесь речь не о политических воззрениях писателя; об этом – отдельный разговор. Пока же ставится более узкая задача – разобраться с тем разделом этического пласта, где Булгаков недвусмысленно демонстрирует свою позицию в весьма щекотливом вопросе.

Как мы уже успели убедиться, при действительно внимательном и непредвзятом чтении окончательной редакции романа ничего утверждаемого Барковым в ней не обнаруживается. Его боевой задор против сатанизма «адской Системы» выглядит довольно забавно, если вспомнить, что в свое время Барков добровольно поступил в услужение ее самому сатанинскому ведомству, и покинул его не добровольно, а по сокращению. Но не будем о грустном – и в романе и в жизни каждый сам выбирает свой жизненный путь, и сам сдирает с себя коросту…

II.VIII.6. даже при первом, самом беглом чтении романа бросается в глаза то обстоятельство, что одной из центральных гуманистических тем "романа в романе" является "антиюдофобская".

Роман нужно читать не так бегло и тогда никакие скоропалительные выводы в глаза не бросятся. Еврейский вопрос в окончательной редакции романа никак не затрагивается. Да и в начальных редакциях антисемитские выкрики Ивана были всего лишь одной из художественных характеристик его темноты, а не самостоятельной темой с каким-то скрытым подтекстом.

II.VIII.7. Сигнал о наличии таких моментов в "ершалаимских" главах содержится в знаменитой тринадцатой главе, настолько, казалось бы, перелопаченной, что многочисленные исследователи, похоже, оставили всякую надежду найти в ней что-то существенно новое, сосредоточившись на бесплодном смаковании надуманных нюансов.
В отличие от общепринятого обыгрывания тринадцатого номера главы с "инфернальных" позиций, М. Золотоносов пытается искусственно притянуть его к теме "антисемитизма" Булгакова, увязывая его с буквой "мем" из еврейского алфавита: "Нельзя исключить того, что глава "Явление героя" имеет тринадцатый номер не случайно: он предопределен буквой на шапочке. (Может быть, намеренно указано и количество дач в Перелыгино, принадлежащих МАССОЛИТу, – 22, по количеству букв еврейского алфавита?)".
Здесь М. А. Золотоносов позволил себе использовать прием, который сам же за полгода до этого блестяще разгромил применительно к методе построений Б.М. Гаспарова, – ведь с таким же успехом можно принять и версию Л.М. Яновской, в соответствии с которой буква "М" на шапочке Мастера означает не что иное, как символизирующую Воланда перевернутую латинскую букву "дубль-вэ" ("W"). В принципе, сколько в мире языков, столько может быть и недостаточно обоснованных версий. Все же, не вдаваясь в масштабные лингвистические экскурсы, стоит остановиться на двух моментах, имеющих непосредственное отношение к гипотезе М. А. Золотоносова.

По поводу подобных версий, включая и версию уважаемой мною Л. Яновской, мне хочется сказать одно емкое слово – чепуха. Ну почему буква на шапочке Мастера обязательно должна символизировать некий глубокий философский смысл? Как известно у Булгакова была своя шапочка Мастера, почему бы этой букве не быть просто первой буквой его имени? Барков полностью прав в своей критике Золотоносова. Жаль, что под данным критическим углом он не смог рассмотреть и свое собственное альтернативное прочтение.

[tsa]

II.VIII.8. Но давайте же возвратимся к тринадцатой главе: "… Появилась статья критика Аримана, которая называлась "Враг под крылом редактора", в которой говорилось, что Иванов гость, пользуясь беспечностью и невежеством редактора, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа (здесь и далее выделено мною – А.Б.) […] Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнаружилась другая статья, где автор ее предлагает ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить ее в печать […] Я развернул третью газету […] называлась статья Латунского "Воинствующий старообрядец".
Как видим, пресса вполне открыто ругала Мастера за то, что обозначалось понятием "поповщина". Заострив внимание читателя на этом вопросе, в том числе путем использования бросающихся в глаза нарочитых стилевых огрехов, Булгаков дает вслед за этим красочное описание гнева Маргариты и эпизод с колоритным персонажем – Алоизием Могарычем, – чего оказывается вполне достаточно, чтобы читатель под их впечатлением механически проскочил через как бы мимоходом брошенную дополнительную информацию о публикациях в газетах:
"Статьи не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось мое отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, – и я не мог от этого отделаться, – что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим".
На первый взгляд может создаться впечатление, то эта дополнительная информация всего лишь дублирует уже сказанное. И вот, после описания экспрессивного поведения Маргариты и пассажа с Алоизием Могарычем инертный мозг читателя услужливо подсказывает, что речь-де снова идет о "пилатчине"; поэтому острота восприятия этого места явно не соответствует его действительной значимости.
О том, что это место не является продолжением первого, а как бы начинает повествование заново, Булгаков подчеркивает словами: "Статьи не прекращались. Над первыми из них я смеялся". То есть, нам дают понять, что уже описанное подается снова, но как бы под другим углом зрения. Каким? Разве не о "пилатчине" снова идет речь?.. Нет, в статьях о "пилатчине" писалось открыто; здесь же "…авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать…"
Что же это за тема такая, о которой открыто говорить нельзя, но сильно хочется, и из-за которой критики вынуждены изливать свой гнев на "пилатчину"?

Своими словами Булгаков, наоборот, подчеркивает, что обсуждаемое место является именно продолжением первого, а не начинает повествование заново: «Статьи, заметьте, не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось мое отношение к ним»[1]. Булгаков совершенно ясно дает понять, что в статьях по-прежнему открыто идет речь об «апологии Иисуса Христа», «пилатчине» и прочей «поповщине», но Мастер начинает понимать, что не в ней дело – «авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим».
Небольшое разночтение в цитатах у меня и у Баркова связано с тем, что Барков цитирует не последнюю, а предыдущую редакцию романа, на основе которой было напечатано издание романа 1973 г. и последующие перепечатки с него. Это разночтение показывает, что Булгаков не просто механически убрал якобы столь важный для «нарочитых стилевых огрехов» эпизод с Алоизием Могарычем, но и отредактировал последующий текст, однако не в сторону предлагаемого Барковым прочтения, а в прямо противоположную.

Непонятный Баркову мотив ярости критиков разъясняется Булгаковым в «Театральном романе» – это обычная зависть продажных литературных критиков и бесталанных писателей к настоящему таланту:
«Вдруг Ликоспастов стал бледен и как-то сразу постарел. На лице его выразился неподдельный ужас
<…>…Да откуда он взялся?.. Да я же его и открыл… Тот самый… <…> Жуткий тип…»[2].

Напомню, что в результате один из читавших афишу Максудова участников этого разговора Крупп написал на него злобный фельетон, где, так же как и критики Мастера, говорил совсем не то, что ему более всего хотелось бы высказать – зависть своей бездарности:
«Надо мною смеялись, в этом не было сомнений, – смеялись злобно все»;
«<…> в комнате оказался Ликоспастов в мокром плаще.
– Читал? – спросил он радостно. – Да брат, поздравляю, продернули <…>»
– Что же я этому сукину сыну сделал? – спросил я запальчиво?
Ликоспастов покачал головою.
– Э, брат, нехорошо, нехо-ро-шо… Тебя, как я вижу, гордыня совершенно обуяла. Что же это, уж и слова никто про тебя не смей сказать? Без критики не проживешь.
<…> Ну, конечно, обидно ему немного. Всем обидно… <…> Ты все-таки не Софокл»[3].

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 472.

[2] Булгаков М. А. Театральный роман. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 237.

[3] Там же, с. 278, 279.

[tsa]

II.VIII.9. Эту тему долго искать не надо, в условиях России она достаточно известна. Описанная в романе ситуация содержит прямое указание на то обстоятельство, что в произведении Мастера имелись не понравившиеся критикам антиюдофобские моменты. Иными словами, в тринадцатой, "московской" главе Булгаков устами Мастера сигнализирует о наличии антипогромных моментов в "ершалаимских" главах, и остается только сожалеть, что эти моменты не были подвергнуты рассмотрению в многочисленных исследованиях. Теперь остается перечитать "ершалаимские" главы романа и проверить, насколько правомерен сделанный вывод.
В первую очередь следует дать оценку высказанному Пилатом обвинению еврейского народа в казни Христа ("Так знай же, что не будет тебе, первосвященник, отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему"), особо резкая форма которого в ранних редакциях романа послужила В. И. Лосеву основанием для сделанных им утверждений.

Слова Пилата, обращенные к Каифе совершенно естественны в его устах, и более того, отражают действительное печальное положение дел – ведь евреям действительно уже две тысячи лет покоя нет от слишком рьяных представителей христианского учения. И как верно показал Булгаков в черновых редакциях, чем более темен и неразвит человек, тем более явно выражено в нем антисемитское начало. Так что «вывод» Баркова, что данные слова свидетельствуют о наличии «антипогромных элементов» совершенно неправомерен. Тем более, что вместо анализа указанных слов Пилата он анализирует мнение о Пилате критика В. Петелина, несомненно потому, что как и в случае с Мандельштамом (см. тезис I.II.6) у Пилата нужных ему слов просто нет.

II.VIII.10. Словом, булгаковедение уже вплотную подошло к той черте, когда авторитет Булгакова вот-вот возьмут на вооружение издания черносотенного толка.

Одна из немногих зрелых мыслей. После книжонки диакона Кураева трудно сомневаться в этом. Напомню, что неутомимо миссионерствующий диакон всея Руси еще и пытался перед съемкой фильма наставлять режиссера и актеров на путь истинный. Именно ему мы обязаны исключением из фильма важной для понимания сюжета сцены с Маргаритой и плачущим мальчиком. Но кто виноват более всех в искажении художественного смысла романа? Чьи теории взял на вооружение Кураев и издания черносотенного толка? Официально диакон открещивается от антисемитизма, но его с головой выдает тот факт, что содрав у Баркова практически все тезисы, он не удержался от соблазна прикрыться щитом мифического «булгаковского антисемитизма», а о контрдоводах Баркова промолчал: «Впрочем, тут начинается тема, которой мне не хотелось бы касаться: связь булгаковского антисемитизма <…> «пилатовых глав» и иудейского Талмуда»[1].
Для настоящего антисемита еврей всегда остается в первую очередь евреем, кем бы он ни был. Именно этим и объясняется неприкрытая, с трудом сдерживаемая неприязнь диакона Кураева к православному священнику отцу Александру Меню: «Инстинкт диссидентства у отца Александра был заложен, похоже, уже на уровне национального характера. <…> В свое время отец Александр Мень сделал много. В свое. Но сейчас – иное время. Он ушел вовремя»[2]. Рояль в кустах, да и только: ведь именно кощунственно «вовремя» посланный Александру Меню топор прорубил диакону окно в миссионерскую «Европу»…
________________________________________________________________
[1] Кураев А., диакон. «Мастер и Маргарита»: за Христа или против? – http://kuraev.ru/index.php?option=com_remo...select&id=1

[2] Кураев А., диакон. Оккультизм в православии: Александр Мень: потерявшийся миссионер. – http://dl.biblion.realin.ru/text/13_Diakon...lavii/b2men.htm

[tsa]

II.VIII.11. Да, но почему подбираются к этой теме как бы с задворок? Да потому, что несмотря на все старания, не получается образ верного долгу служаки Пилата. Ведь, перечитывая "ершалаимские" главы, каждый раз находишь новые штрихи, характеризующие его изощренное лицемерие. Нет, не о величии государства думает этот человек, как это пытается приписать ему В. В. Петелин, а просто спасает свою шкуру. Волчью шкуру (во второй полной рукописной редакции, опять же опубликованной В. И. Лосевым, Пилат прямо и откровенно сравнивается с волком: "Четыре глаза в ночной полутьме глядели на Афрания, собачьи и волчьи"; собачьи – верной Банги, волчьи – Пилата). Да и кесарь в решающую минуту представился Пилату не в величественном облике, а в виде плешивой головы с разъедающей кожу язвой на лбу, с запавшим беззубым ртом и отвисшей нижней капризною губой. Какое уж там величие…

Скоропалительно перестроившись из активного прислужника коммунистического режима в его же ярого обличителя, Барков утверждает, что для булгаковского Пилата не существует ни воинский долг, ни честь патриция. Но ведь «<…> не трусил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в Долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-Великана»[1]. Позвольте спросить, что кроме верности своему долгу могло обусловить его доблестное поведение?

Спасение Иешуа в корне противоречит служебному долгу прокуратора, в случае его неисполнения Пилата без сомнения постигнет жестокая, а главное ЗАСЛУЖЕННАЯ с точки зрения римского закона кара. Поэтому не о величии государственной власти думает Пилат, а о своем трепете перед ней:
«На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец. На лбу была круглая язва, разъедающая кожу и смазанная мазью. Запавший беззубый рот с отвисшей нижней капризною губой. <…> очень явственно послышался носовой голос, надменно тянущий слова: «Закон об оскорблении величества...»
Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то бессмертии, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску»[2].

Безусловно, Пилат осудил Иешуа не из слепой верности долгу, а исключительно из осознанной боязни за собственную судьбу. Но нужно все же различать трусость на поле боя и боязнь выступить против мощной отлаженной государственной машины. Есть огромная разница между славной смертью героя на поле брани и позорной смертью осужденного от руки палача. Если бы булгаковский Пилат, каким он показан в начальных главах, решился пойти против власти кесаря и спасти Иешуа, это выглядело бы совершенно неправдоподобно. К готовности к такому решению прокуратор приходит только в последних главах, в жестоких муках совести осознав, что жить с таким грузом в душе ему нестерпимо:
«Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
– Да, да, – стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!»[3]

Что касается волчьих глаз Пилата, то напомню, что точно такие же глаза описаны Булгаковым и у Левия: «Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья»[4]. В своем криминалистическом угаре Барков даже не понял, что имеются в виду не собственно сами глаза, шкура, лапы и хвост, а всего лишь волчий взгляд исподлобья. Именно таким взглядом смотрит на Ликоспастова Максудов в «Театральном романе»: «Ну вот, – крикнул он обиженно и жестом всех призвал в свидетели, – поглядите: смотрит на меня волчьими глазами. Это в благодарность за хорошее отношение!»[5]

II.VIII.12. …Муки совести, описанные Булгаковым? Да, но они не заменят саму совесть. Перефразируя слова другого персонажа романа, можно сказать, что совесть бывает только единственной свежести; она либо есть, либо ее нет совсем, и никакие муки саму совесть заменить не могут (хотя почему, собственно, "перефразируя"? Разве действительно осетрину имел в виду Воланд, – простите, сам Булгаков, говоря о "первой свежести"?..) К тому же совесть, если она есть, срабатывает до преступления; правомерно ли говорить о ней, если преступление совершено?

В художественных произведениях герой часто попадает в ситуацию, требующую от него нелегкого нравственного выбора, определяющего судьбу. Но преступником, по самому смыслу этого слова, можно назвать только человека преступившего какие-то общепризнанные нормы закона и морали. Пилат же не преступал ни первых, ни последних! Наоборот, преступником с точки зрения закона его времени является именно Иешуа, а Пилат лишь исполнил предписанное ему служебным и гражданским долгом. И неважно, что долг этот он выполнил не от преданности Риму, а от трусости за свою жизнь. Важно, что никакого преступления он не совершил, ибо преступлением может быть названо лишь то, что заслуживает наказания по законам общества. Пилат же, повторяю, ничего не нарушил. Нет закона, по которому он может быть осужден. Единственным его судьей в данном вопросе является он сам и его собственная совесть. Если признать Пилата преступником, то придется признать преступником и Баркова за аналогичное малодушие при принятии добровольного решения о переходе на работу в КГБ.

Пилат осознал, что ошибся в своем решении и терзается муками совести, но для общества прокуратор неподсуден, поскольку никого не предал и не обманул. Если бы он преступил закон и спас Иешуа, это был бы настоящий героический акт самопожертвования с его стороны, так как Каифа, несомненно, отправил бы донос в Рим. Но нельзя же требовать от человека героических поступков за пределами его служебного долга, в таких случаях каждый имеет право выбрать свой путь сам. Поэтому единственный законный судья Пилата перед людьми, – это его же собственная совесть. Она оказалась слишком слаба, чтобы спасти Иешуа от казни, но ее хватило, чтобы сделать его жизнь после этого нестерпимой.
__________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 645.
[2] Там же, с. 357.
[3] Там же, с. 645.
[4] Там же, с. 653.
[5] Булгаков М. А. Театральный роман. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 192.

[ФИЛ]

В художественных произведениях герой часто попадает в ситуацию, требующую от него нелегкого нравственного выбора, определяющего судьбу. Но преступником, по самому смыслу этого слова, можно назвать только человека преступившего какие-то общепризнанные нормы закона и морали. Пилат же не преступал ни первых, ни последних! Наоборот, преступником с точки зрения закона его времени является именно Иешуа, а Пилат лишь исполнил предписанное ему служебным и гражданским долгом. И неважно, что долг этот он выполнил не от преданности Риму, а от трусости за свою жизнь. Важно, что никакого преступления он не совершил, ибо преступлением может быть названо лишь то, что заслуживает наказания по законам общества. Пилат же, повторяю, ничего не нарушил. Нет закона, по которому он может быть осужден. Единственным его судьей в данном вопросе является он сам и его собственная совесть. Если признать Пилата преступником, то придется признать преступником и Баркова за аналогичное малодушие при принятии добровольного решения о переходе на работу в КГБ.

Пилат осознал, что ошибся в своем решении и терзается муками совести, но для общества прокуратор неподсуден, поскольку никого не предал и не обманул. Если бы он преступил закон и спас Иешуа, это был бы настоящий героический акт самопожертвования с его стороны, так как Каифа, несомненно, отправил бы донос в Рим. Но нельзя же требовать от человека героических поступков за пределами его служебного долга, в таких случаях каждый имеет право выбрать свой путь сам. Поэтому единственный законный судья Пилата, – это его же собственная совесть. Она оказалась слишком слаба, чтобы спасти Иешуа от казни, но ее хватило, чтобы сделать его жизнь после этого нестерпимой. (С.Ц.)
Просто блестяще, Сергей...снимаю шляпу.. А упрёки гебиста Баркова( ведь и он выполнял свой "долг "закладывая коротковолновиков-любителей ) в отсутствии совести у гос. мужа Пилата-это нечто..

[tsa]

Просто блестяще, Сергей...снимаю шляпу.

Спасибо, Ваше мнение для меня существенно, но почему Вы не пользуетесь кнопкой "Ответить с цитированием" справа внизу каждого сообщения? С выделенными цитатами форум читается намного лучше.

[tsa]

II.VIII.13. …Убийство Иуды как попытка внести хоть какую-то справедливость после свершившейся трагедии? Нет, Булгаков четко показывает, что это – очередной акт проявления трусости, а точнее – трусливой мести Иуде за собственное малодушие. Но и месть фактически не удалась – попытка одного предателя смыть кровью другого со своих рук кровь Иешуа душевного успокоения не принесла.

Иуда казнен именно так, как испокон веку казнят предателей, доносчиков и шпионов. Смерть в канаве или под забором обычное дело в таких случаях. Эшафота или лобного места такие люди просто не заслуживают. Действия Пилата совершенно естественны. В желании отомстить настоящему предателю он не одинок и «трусливая месть» здесь не при чем. На месть направлены и первые помыслы единственного ученика бродячего философа – Левия Матвея – «<…> я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни»[1].

Несомненно, что смерть Иуды ни на йоту не уменьшает вину Пилата и ее последствия. Но на этот счет не обманываются ни Булгаков, ни Пилат: «<…> прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор. Но это очень плохо удавалось прокуратору»[2].

Как видим, булгаковский Пилат «все знает и понимает» вполне правильно с учетом своего исторического менталитета.
_________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 656.

[2] Там же, с. 636.

[tsa]

II.VIII.14. Нет, не тот человек Пилат, устам которого мог бы доверить Булгаков высказать что-то свое, личное… Совсем наоборот: вложив в уста трусливого лицемера адресованное еврейскому народу обвинение, он этим самым опровергает его смысл, придавая ему противоположный знак. Да и ситуация дает однозначное толкование этой теме: нельзя доверять суждениям человека, обвиняющего целый народ в преступлении, которое он сам же и совершил из-за своей трусости, что подчеркивается особо. Собственно, это обвинение приводится Булгаковым в развитие ситуации с Иудой, которого Пилат не казнил, а подло убил из-за угла.
Эти соображения в равной степени применимы и к вариантам из ранней редакции, что совершенно лишает почвы для рассуждений о "не прозвучавших в полную силу" творческих замыслах Булгакова. Просто замысел был не тот, какой хотелось бы кому-то видеть.

Булгаковский Пилат не предавал Иешуа, поэтому нет никаких оснований называть его предателем. Нельзя его назвать и преступником. Пилат грешен, но, как мы уже отмечали, его вина лежит вне пределов земной юрисдикции и находится в исключительной компетенции вышних сил. Так же нет никаких оснований считать Пилата и лицемером. С Каифой прокуратор говорит совершенно открыто, а Афраний прекрасно понимает истинный смысл всех его иносказательных слов.

Пилат понимает, что угрожать лично «бесстрашному» Каифе бесполезно. Ради интересов народа Иудеи, в том смысле, как он их понимает, Каифа готов на все. Поэтому Пилат и пытается нанести удар в единственно по его мнению слабое место, и угрожает всему народу Иудеи. Но позиция Каифы оказалась неуязвима и здесь, поскольку, по его мнению, отказ от веры отцов большее зло, чем римские мечи: «Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ!»[1]

Рассуждения Баркова о подлости Пилата неправомерны, поскольку убийство предателя и доносчика в любом обществе рассматривается не как подлость, а как акт справедливой мести, тем более, что законных способов наказать таких людей, как правило, нет, что в полной мере относится к Иуде.
_______________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 365.

[Vendi]

Если признать Пилата преступником, то придется признать преступником и Баркова за аналогичное малодушие при принятии добровольного решения о переходе на работу в КГБ.

Ув. Фил!


Зачем вы так легко поверили измышлениям о Баркове? Разве это пустомеля дал вам хоть единое доказательство того? Он ведь сослался на мстительные мемуары какого-то , возможно и вымышленного им же самим, лица.

Зачем вы, рекомендовавший мне прочитать работу Толстого "В чем моя вера", где тот рассуждает о нравственных понятиях в тезисах "Не суди!", - тотчас согласились с клеветником?

По прочтению этого произведения мне подумалось сначала, что рекомендовав именно мне его к прочтению, Вы решили указать на недопустимость критики тса. "Не суди!" ...

Да, я критикую критикана. Я понимаю, что сужу, но я это делаю в отношении судии, судящим обо всём.
И еще если бы критиковал только - полбеды. Ведь злобно высмеивает, оскорбительно глумится он над дьяком Кураевым, выдумал какую-то злобную чушь о Баркове, произведя его в полковники(! ), над брышней - на кураевском сайте... Над пользователями виртуальной БЭ... Так далее - до бесконечности, пользуясь своей безнаказанностью, мерзавец издевается над любым существом, не могущим дать ему законного отпора.

Он пользуется беспрекословной поддержкой корумпированного модератора "зепа", вытирающего с сайта всё, что может не понравится этому демагогу. Всё что показывает того в неприглядном свете. И вы решили войти в их компанию? Браво!

Неужели кому-то может показаться невозможным сотрудничества Сергея Цыбульника с органами Государственной Безопасности? Неужели кто-то думает, что так уж тяжело изготовить виртуальные дневники и письма, это подтверждающие? Элементарно. Не сложно преподнести и документы, подтверждающие многолетнюю работу Цыбульника на его любимой ассенизационной работе, тем более, что самим в любви тса к этому делу, убедиться несложно. (Достаточно поднять его прошлые писания... если их сохранил корумпированный Zep)

Там почему же вы так легко поверили клеветнику, когда он заявил о принадлежности своего противника к лагерю чекистов?

"Сердце мое говорит ясно, внятно: не казните; наука говорит: не казните, чем больше казните -- больше зла;
разум говорит: не казните, злом нельзя пресечь зла. Слово Бога, в которое я верю, говорит то же. И я читаю все учение, читаю эти слова: не судите, и не будете судимы, не осуждайте, и не будете осуждены, прощайте и будете прощены, признаю, что это слово Бога, и говорю, что это значит то, что не надо заниматься сплетнями и злословием, и продолжаю считать суды христианским учреждением и себя судьей и христианином. И я ужаснулся пред той грубостью обмана, в котором я находился".

... - так писал Лев Николаевич Толстой.

Вам мало грязи, которую развел этот графоман? С какой же целью вы рекомендовали мне , а не тса, прочитать это великое во всех отношениях произведение? Как всё это совместить с вами одним?

[ФИЛ]

Уважаемый Венди. Работы эти я рекомендую ВСЕМ,а не Вам одному.
Вот кстати ещё одна по теме Кураева и Баркова( и не так важно кем он был по профессии) Они признаюсь не особо интересуют меня как личности, важна их вера( и вытекающая из неё- нравственность)
Вера же их позволяет или заставляет лгать на роман ,на самый дух его( Кураев кстати и сам этого не отрицает,есть ссылки)А вот этого ни я ,ни Сергей допустить не можем....Не могли бы позволить подобного себе думаю ни Толстой ( судил ,разоблачал и попов и власть),ни тот же Ганди.
Прочтите работу Льва Николаевича "Церковь и государство"( а Кураев и Барков как раз и есть представители церкви и государства) и Вы всё поймёте. Если скажем Ульянов- Ленин лгал о вере Толстого(" поповщина","юродивый во Христе"),то я не могу не писать и не говорить об этом,правда?Так и эти двое лгут о всём святом,что шло из сердца писателя в романе МиМ. Но не личности( люди они вне всякого сомнения-заблудшие, и должности их,как у Пилата и Крысобоя-очень плохие)) судим мы,а идеи. Идеи судил и Христос.Отверг и осудил одну,и дал миру новую. Не так ли?
П.С. Простите,не видел ни одного оскорбления здесь,на этой ветке в Ваш адрес со стороны Сергея.
От вас же в его -неоднократно. Модератор сотрёт и будет прав.

[Пьерро]

[quote name='ФИЛ' date='17.1.2008, 4:21' post='2827
Идеи судил и Христос.Отверг и осудил одну,и дал миру новую.
[/quote]
Извини, братишечка. Увы, ошибаешься.
"Я пришёл не разрушить, а дополнить" - Его слова.
Он всегда себя считал правоверным иудеем и все обряды соблюдал.

[Vendi]

Уважаемый Венди. Работы эти я рекомендую ВСЕМ,а не Вам одному.
Вот кстати ещё одна по теме Кураева и Баркова( и не так важно кем он был по профессии) Они признаюсь не особо интересуют меня как личности, важна их вера( и вытекающая из неё- нравственность)
Вера же их позволяет или заставляет лгать на роман( Кураев кстати сам этого не отрицает,есть и ссылки)А вот этого ни я ,ни Сергей допустить не можем....Не могли бы позволить подобного себе думаю ни Толстой ,ни Ганди.
Прочтите работу Льва Николаевича "Церковь и государство"( а Кураев и Барков как раз и есть представители церкви и государства) и Вы всё поймёте. Если скажем Ульянов- Ленин лгал о вере Толстого,то я не могу не писать и не говорить об этом,правда?Так и эти двое лгут о всём святом,что шло из сердца писателя в романе МиМ. Но не личности( люди они вне всякого сомнения-заблудшие, и должности их,как у Пилата и Крысобоя-очень плохие)) судим мы,а идеи. Идеи судил и Христос.Отверг и осудил одну,и дал миру новую.

Не будем голословными. Примеры - в студию, плиз.

[ФИЛ]

[quote name='ФИЛ' date='17.1.2008, 4:21' post='2827
Идеи судил и Христос.Отверг и осудил одну,и дал миру новую.

Извини, братишечка. Увы, ошибаешься.
"Я пришёл не разрушить, а дополнить" - Его слова.
Он всегда себя считал правоверным иудеем и все обряды соблюдал.

Извини, братишечка,я не о церковном Христе говорю,не в теме ты... О Христе-Иешуа, чтоб тебе понятнее ,братишечка,было.

[Пьерро]

Извини, братишечка,я не о церковном Христе говорю,не в теме ты... О Христе-Иешуа, чтоб тебе понятнее ,братишечка,было.

Если так, то Иешуа-то точно никакой новой идеи миру не давал.
Это Левий потрудился.

[ФИЛ]

Если так, то Иешуа-то точно никакой новой идеи миру не давал.
Это Левий потрудился.

Или плохо роман читал,братишечка,или ничего не понял. Так тоже бывает. Левий "постарался" извратить его учение,в чём и преуспел.Вот оно в нынешнем церковном виде так и выглядит. А вообще советую прочитать работу Толстого "В чём моя вера?"Тогда можем предметно поговорить.

[Пьерро]

Или плохо роман читал,братишечка,или ничего не понял. Так тоже бывает. Левий "постарался" извратить его учение,в чём и преуспел.Вот оно в нынешнем церковном виде так и выглядит. А вообще советую прочитать работу Толстого "В чём моя вера?"Тогда можем предметно поговорить.

Да ты ж сказал: "Отверг и осудил одну, дал миру новую".
Как дал-то интересно?
Впрочем, нам обоим вполне понятно. Через Левия всё получилось.
Ни Иешуа, ни Христос, ни Сократ не оставвили миру ни строчки.
Может быть так и надо?
Я не знаю.
В любом случае левиев читаем приходя к вере.
И придя к вере бываем так же тверды и самоуверенны, как они.

[ФИЛ]

Да ты ж сказал: "Отверг и осудил одну, дал миру новую".
Как дал-то интересно?
Впрочем, нам обоим вполне понятно. Через Левия всё получилось.
Ни Иешуа, ни Христос, ни Сократ не оставвили миру ни строчки.
Может быть так и надо?
Я не знаю.
В любом случае левиев читаем приходя к вере.
И придя к вере бываем так же тверды и самоуверенны, как они.

Давай ,брат, так...прочитай,обсудим...даже церковники признают,что Иешуа-Христос у Булгакова -толстовский. Вот и прочти.
Будь здоров.
http://az.lib.ru/t/tolstoj_lew_nikolaewich/text_0152.shtml

[Vendi]

П.С. Простите,не видел ни одного оскорбления здесь,на этой ветке в Ваш адрес со стороны Сергея.
От вас же в его -неоднократно. Модератор сотрёт и будет прав.

На этой ветке - да, действительно. Я сюда просто не заглядываю и ничего из его обличений не читаю. Не хватало мне еще его грязи! Потому-то тут и нет его мерзостей, что я тут - впервые. Так ведь речь и не обо мне.
То, что он на меня брызжет желчью, - это его личное дело. Меня это меньше всего волнует.
Он занимается этой грязью не первый уже год, кроме того, собственную грязь, которой тса провоцирует остальных, он, тщательно изменяет , добившись нужного эффекта и, - затем, удаляет.
А вы как думали?
Но есть его грязь, опрометчиво оставленная в прошлые разы, корректированная, переделанная, подчищенная, и вылизанная с раскрашиванием, которую он уже не сможет исправить даже с помощью модера, разве тот её удалит.
Вот там он весь, как на ладони. Патологический и лживый, не то, что СУДЯЩИЙ, но более того, только осуждающий всех и всё. На этой ветке он расправляется лишь с неугодным ему Барковым, зато на других, где идет полемика, его можно увидеть во всей его желчно-злобной красе. Изысканно - витиеватой. Он гордится этим и хвастается, что никогда не позволяети себе делать ошибок! - (явная мания величия)
Если вы захотите в том убедиться, - вы сможете это легко проверить. Было бы желание.

[Пьерро]

Давай ,брат, так...прочитай,обсудим...даже церковники признают,что Иешуа-Христос у Булгакова -толстовский. Вот и прочти.
Будь здоров.
http://az.lib.ru/t/tolstoj_lew_nikolaewich/text_0152.shtml

Дружочек, соседушка! Я конечно читал эту статью, но когда-то... когда-то...
Помню. Но всё равно перечитаю. Стоит того.
Но знаешь, первые строчки всё сразу освежили в памяти - и
Только не обижайся: у меня стойкое впечатление, что Толстой пишет не о том, во что верит. Но о том во что хочет верить.
До завтра наверное. Статья Толстого длинная.

[ФИЛ]

Дружочек, соседушка! Я конечно читал эту статью, но когда-то... когда-то...
Помню. Но всё равно перечитаю. Стоит того.
Но знаешь, первые строчки всё сразу освежили в памяти - и
Только не обижайся: у меня стойкое впечатление, что Толстой пишет не о том, во что верит. Но о том во что хочет верить.
До завтра наверное. Статья Толстого длинная.

Работу,а точнее трактат( не статья это,дружок, а большая философско-религиозная работа) ты не читал( в этом не сомневаюсь,иначе

не задавал бы таких вопросов) ,а "стойкое впечатление" уже сложилось....Боюсь,что дружок не стоит тебе её читать...всё одно похоже под своё "впечатление " подгонишь...Если полагаешь,что никакой новой идеи Иешуа миру не дал...о чём говорить...Скажи,за что же его распяли в романе?..Ты где-то писал,что он победил. В чём же его победа?

"Все смиряются. Он не признал Её. Потому, что уже успел узнать Истину. Он уже успел понять, что любая Власть, любая Догма владеющие умами и сердцами людей явления временные. Что есть Истина, соприкасающаяся с вечностью. Власть пререзала волосок. И он вошёл в вечность. И он достиг Света. "
Твои слова, дружок?Это ли не новое ,что он нёс людям?" Все люди добрые"-вторая весть.Отсюда-не воюй,не осуждай, не отвечай на зло злом,все люди-братья. Третья-Отношение к собственности и деньгам-Левий. (бросил деньги на дорогу). Крысобой-бросил бы вероятно туда же оружие. Истина же соприкасающаяся с вечностью-это Любовь ,Он действительно представлял угрозу храмовой вере иудеев, так как его вера не требовала корыстных посредников между Богом и человеком-жрецов,признавала равенство всех людей,не требовала вообще никакой внешней власти.Каифа хорошо понял чем это грозит,понимают современные церковники и правительства.И потому под видом истинного Христианства Иешуа (Христа)миром исповедуется лже-Христианство Левия Матвея( Павла-Савла).В Евангелие учение Христа(Иешуа) отражает Нагорная проповедь в точном переводе с древнегреческого Льва Толстого.(см. "Четвероевангелие" Льва Толстого).

[tsa]

Уважаемый Фил,

Хочу предостеречь Вас, что в лице Жоры Жука-Vendi (Vidoka на форуме БД) Вы имеете дело с психически нездоровым человеком. Об этом свидетельствует не только его нынешняя маскировка под женским платьем, но и периодические приступы явного психоза, перемежаемые периодами относительной ремиссии.

Разумеется с ним, как и со многими шизофрениками, можно, как Вы выразились, интересно поговорить, так как Жук достаточно начитан и даже, как и Барков, прекрасно владеет английским языком. Но учтите, что еще более интересно Вы могли бы побеседовать с самим покойным Барковым или ныне здравствующим диаконом Кураевым. Их эрудиция несравненно выше. Но мечтаете ли Вы о такой дискуссии? Вряд ли. Ведь выводы из своих знаний подобные люди делают не по принципам логики, а только по принципам доказательства нужных им тезисов.

Самый обычный метод Жука-Vendi это наглая ложь.

Например, он пишет Вам: «На этой ветке - да, действительно. Я сюда просто не заглядываю и ничего из его обличений не читаю. Не хватало мне еще его грязи! Потому-то тут и нет его мерзостей, что я тут - впервые». Но модератор уже неоднократно очищал эту ветку от его мерзостей. Думаю Пьеро не откажется подтвердить, что первое засорение данной темы Жуком-Венди состоялось еще 24-25 декабря прошлого года (предупреждение модератора осталось). После этого Жук пытался затеять склоку еще несколько раз, не понимая, что на лай бродячих собак я обращаю больше внимания, чем на него. Кстати одно его сообщение в теме все же осталось. Ссылку давать не буду, пусть сам ищет. Другой пример. Посмотрите каким образом Жук-Венди пытается «опровергнуть» принадлежность Баркова к КГБ. Жук пишет: «Он ведь сослался на мстительные мемуары какого-то, возможно и вымышленного им же самим, лица». На самом деле нетрудно убедиться, что я ссылаюсь на воспоминания шести радиолюбителей, а вовсе не одного да еще «вымышленного лица».

Вот часть введения к моей книге:

Из собственных работ Баркова можно понять, что их автор имел какое-то отношение то ли к инженерной, то ли к юридической деятельности: «Да мало ли найдется и таких, у кого диссертация о светлых булгаковских образах уже на подходе, а тут откуда-то взялся этот то ли инженер, то ли юрист, ну не литератор, словом, и испортил обедню…»[1]. Ну прямо как в сказке – «ни мышонок, ни лягушка, а неведома зверюшка». Но согласитесь, что подобная смесь инженера с юристом абсолютно противоестественна. Так какая же «неведома зверюшка» была заброшена в булгаковедение по воле рока? Ведь в области литературы известен только один вид инженерии – «инженеры человеческих душ» – именно так назвал советских писателей Сталин на встрече 26 октября 1932 года. Но от литературы Барков решительно отмежевался, значит «инженерил» он в каком-то другом месте.

Попытавшись найти какие-то биографические сведения о Баркове в Интернете, я сначала наткнулся на глухой вакуум: ничего! Но неожиданно попалась ссылка на радиолюбительский сайт, потянулась ниточка, и постепенно на свет божий, наконец, выплыли столь тщательно скрываемые Барковым обстоятельства его биографии. В советское время ему не было никакой нужды стесняться выбранной профессии, но с распадом СССР она стала совершенно не престижна, особенно для литературоведов. Поэтому и изъяснялся Барков о ней исключительно эзоповым языком, ведь за понятиями «не инженер», «не литератор», «не юрист» по папе скрывался самый тривиальный полковник КГБ! Эта неприятная тайна могла бы еще не скоро просочиться наружу, но на свою беду Барков был еще и активным радиолюбителем, поэтому упоминания о его таинственной профессии содержатся в самых различных радиолюбительских источниках, от простых воспоминаний в Интернете, до печатных материалов. Например, клуб Маррад (МАРиупольский РАДиолюбитель) в бюллетене «Радиоклуб» № 5 за 2005 г. опубликовал письмо Баркова под названием «Завещание Альфреда Баркова» с таким предисловием: «Ветеранам радиолюбительства Мариуполя хорошо был знаком один из легендарных радиолюбителей Украины , наш земляк, офицер госбезопасности, мастер спорта международного класса по радиосвязи, талантливый коротковолновик и литератор Альфред Барков UT5AB»[2].

Все приводимые мною после этого цитаты взяты с радиолюбительского сайта http://www.uarl.com.ua/, где создан специальный раздел посвященный Баркову «Воспоминания о Баркове Альфреде Николаевиче UT5AB» (http://www.uarl.com.ua/ut5ab/). В том числе там же приведены и его основные литературные работы. Право же нужно быть полным идиотом, чтобы полагать, что такой сайт можно создать с целью фальсификации, ведь воспоминания о Баркове это ничтожная его часть. Да и создан этот сайт целых восемь лет назад! Кроме того Жук-Венди как всегда нагло врет, утверждая, что это «мстительные мемуары». Наоборот, воспоминания написаны с необыкновенной любовью и уважением к Баркову, ибо вспоминающие фаны радиолюбительства, а не «Мастера и Маргариты». Авторы этих воспоминаний предлагают, чтобы имя Баркова было присвоено Центральному спортивно-техническому радиоклубу Украины, но этому мешает именно печальное пятно на его биографии – служба в КГБ.

Нагло врет Жук и о том, что я провоцирую людей, а потом «тщательно изменяю, добившись нужного эффекта и, - затем, удаляю». В глупости этого высказывания крайне легко убедиться, поскольку мои слова всегда цитируются моими оппонентами, поэтому нетрудно убедиться, что свой текст после ответа мне я не изменяю. Я дорабатываю и правлю только текст данной книги, но это вполне естественно. Зато сам Жук действительно всегда переписывает именно свои посты. Здесь эта информация к сожалению не показывается, но на форуме БД, где он писал под псевдонимом Vidoc, обычное число редактирований его сообщений составляло от 6 до 10 раз!

Слава богу, что на данном форуме действительно «есть его грязь, опрометчиво оставленная в прошлые разы», с ней Вы можете ознакомиться по темам

Методы ведения литературных дискуссий 1 http://www.bulgakov.ru/ipb/index.php?showtopic=48&st=0
Методы ведения литературных дискуссий 2 http://www.bulgakov.ru/ipb/index.php?showtopic=108

Там можно найти все, что "вполне достаточно и определенно характеризует" этого господина(жу), в т.ч. некоторые из пунктов его явного помешательства:
- утверждение, что я развалил какой-то сайт с бесценными фотоматериалами;
- утверждение, что "Кураев выгреб со своего сайта все почти нечистоты этого негодяя" (на самом деле ссылки изменились потому, что модератор сайта изменил число сообщений на одной странице).

В заключение для примера приведу несколько писем, которыми осаждает меня сей господин(жа):

Vendi Ты тупа ФАНТАСТИЧЕСКИ, чума придурочная, тса!
Подбери слюни, коза драная и шаркай от меня подальше, - зенки выму, косы выдергаю, и скажу, что так и было. Ясно?
И не приставай ко мне, грымза идиотская. Пошла нах!

Vendi Ты где живешь, чмо залупистое? Ты тут доквакаешься. Я тебя-таки достану.

Ничего не скажешь, скромная девица. По-моему невооруженным глазом только по лексикону видно, что интеллект этого человека, несмотря на внешнюю образованность, ниже плинтуса. Верх его убожества это тупые примитивные угрозы в адрес моей дочери и совместное с его приятелем Евгением сортирное стихотворение, достойное увенчать памятник их тупости на данном форуме: «Пустые бельмы АВАТАРА зальём мы саками мочи, так что несчастный насекомый, тотчас заблудится в ночи». Подобная навязчивая ненависть к мерещащимся насекомым кстати весьма характерна для сумасшедших…
_________________________________________________________________
[1] Барков А. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение. – http://m-bulgakov.narod.ru/master-94.htm

[2] Поспелов С. Маленькое предисловие. Текст письма UT5AB. – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/ur8in.htm

[Vendi]

name='tsa' date='17.1.2008, 15:51' post='2848']
Галиматья вся высосана из пальца тса,

Повторы самого себя. Сплошная ложь и брехня.

Для Фила:

Вот посмотрите на эту ситуацию глазами Толстого:

Удивительное дело! В последнее время мне часто случалось говорить с самыми различными людьми об этом законе Христа -- непротивления злу. Редко, но я встречал людей, соглашавшихся со мною. Но два рода людей никогда, даже в принципе, не допускают прямого понимания этого закона и горячо отстаивают справедливость противления злу. Это люди двух крайних полюсов: христиане патриоты-консерваторы, признающие свою церковь истинною, и атеисты-революционеры. Ни те ни другие не хотят отказаться от права насилием противиться тому, что они считают злом. И самые умные, ученые люди из них никак не хотят видеть той простой, очевидной истины, что если допустить, что один человек может насилием противиться тому, что он считает злом, то точно так же другой может насилием противиться тому, что этот другой считает злом.
Недавно у меня была в руках поучительная в этом отношении переписка православного славянофила с христианином революционером. Один отстаивал насилие войны во имя угнетенных братьев-славян, другой -- насилие революции во имя угнетенных братьев -- русских мужиков. Оба требуют насилия, и оба опираются на учение Христа.

Движение к добру человечества совершается не мучителями, а мучениками. Как огонь не тушит огня, так зло не может потушить зла. Только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло.

По всем толкованиям объясняется так, что надо стараться помириться со
всеми; но если этого нельзя сделать по испорченности людей, которые во вражде с тобою, то надо помириться в душе -- в мыслях; и вражда других против тебя не мешает тебе молиться. Кроме того, слова: кто скажет рак( и безумный, тот страшно виновен, всегда казались мне странными и неясными. Если запрещается ругаться, то почему избраны примеры таких слабых, почти неругательных слов? И потом, за что такая страшная угроза тому, у кого сорвется такое слабое ругательство, как "рака", то есть ничтожный?

Но мало того, стоило мне понять, что слова Христа запрещают всегда
всякий гнев против кого бы то ни было, чтобы смущавшее меня прежде
запрещение говорить кому-нибудь слова рака и безумный получило бы тоже
другой смысл, чем тот, что Христос запрещает бранные слова.

Мы гневаемся, делаем зло людям и, чтобы оправдать себя, говорим, что тот, на кого мы гневаемся, пропащий или безумный человек. И вот этих-то двух слов не велит Христос говорить о людях и людям. Христос не велит гневаться ни на кого и не оправдывать свой гнев тем, чтобы признавать другого пропащим или безумным.

И не только своего гнева не признавай не напрасным, но чужого гнева на себя не признавай напрасным, и потому: если есть человек, который сердится на тебя, хоть и напрасно, то, прежде чем молиться, поди и уничтожь это враждебное чувство,
ст. 23, 24. Вперед старайся уничтожить вражду между собою и людьми, чтобы
вражда не разгорелась и не погубила тебя, ст. 25, 26.

Я представил себе, что всем нам и нашим детям с детства словом и примером
внушается не то, что внушается теперь: что человек должен соблюдать свое
достоинство, отстаивать перед другими свои права (чего нельзя иначе делать,
как унижая и оскорбляя других), а внушается то, что ни один человек не имеет
никаких прав и не может быть ниже или выше другого; что ниже и позорнее всех
только тот, который хочет стать выше других; что нет более унизительного для
человека состояния, как состояние гнева против другого человека; что
кажущееся мне ничтожество или безумие человека не может оправдать мой гнев
против него и мой раздор с ним.

Так кому это нужно было бы читать? - Вот видите... :0) Спасибо Вам еще раз.

[tsa]

Но мало того, стоило мне понять, что слова Христа запрещают всегда
всякий гнев против кого бы то ни было, чтобы смущавшее меня прежде
запрещение говорить кому-нибудь слова рака и безумный получило бы тоже
другой смысл, чем тот, что Христос запрещает бранные слова.

Мы гневаемся, делаем зло людям и, чтобы оправдать себя, говорим, что тот, на кого мы гневаемся, пропащий или безумный человек. И вот этих-то двух слов не велит Христос говорить о людях и людям. Христос не велит гневаться ни на кого и не оправдывать свой гнев тем, чтобы признавать другого пропащим или безумным.

И не только своего гнева не признавай не напрасным, но чужого гнева на себя не признавай напрасным, и потому: если есть человек, который сердится на тебя, хоть и напрасно, то, прежде чем молиться, поди и уничтожь это враждебное чувство,
ст. 23, 24. Вперед старайся уничтожить вражду между собою и людьми, чтобы
вражда не разгорелась и не погубила тебя, ст. 25, 26.

Так кому это нужно было бы читать? - Вот видите... :0) Спасибо Вам еще раз.

Думаю. что именно Жуку-Венди и полезно это почитать, к сожалению в его лексиконе слишком много грязных слов:

Воспитанием вас не подарили;
Жалко только родителей Ваших;
Вы дебил или олигофрен?
Кретин;
Негодяй;
Подонок;
Пшел вон, быдло;
Омерзительное насекомое,заползшее сюда кусаться;
Олигофр кусательный;
Мерзопакостнейшая из украинских мразей, отчего бы вам не выпить скипидару?
Вам нравится эта перепалка - и вы взяли сторону этого мудака, записавшись, тем самым, в его холуи;
Не кусайтесь, как вошь;
Если вами тут не станет смердеть, вы думаете - кто - нибудь расстроится?
Ослиное ваше упрямство вам не пригодится. Так и знайте, архитупица;
Какая-то у вас, нездоровая, по - моему разумению, педерастическая направленность;
Дешевый! Я же написал ясно: С ПИДОРАМИ НЕ ПЬЮ!
Пидарам не годится посылать. Твое дело подалдыкивать, козел;
Это я ли изображаю из себя тут умника - словесного эквилибриста, заваливая сайт центнерами ярко раскрашенных словесных испражнений?
Вы, зарекомендовавший себя отменной любовью к человеческим испражнениям и сюда затащили ваши отменные ароматы;
Фекальное искусство;
Любитель фекалий;
Нечистоты;
От вас вони много;
Зловонный;
Воняйте себе дальше до знакомства с Кондратом. Уже не долго вам осталось чирикать;
Жду в дальнейшем от вас вместо гнойных и ядовитых выделений, что-нибудь попользительней, на булгаковскую тему;
Раскрасили вашу лживую стряпню и, думаете от того она выиграет? ... Ужас! Что ни строчка, то про фекалии;
Более на эту зловонную ветку я не заглядываю, можете не трудиться;
Ты тупа ФАНТАСТИЧЕСКИ, чума придурочная!
Подбери слюни, коза драная;
Зенки выму, косы выдергаю;
Грымза идиотская;
Пошла нах!
Чмо залупистое;
Я тебя-таки достану.

Это старый список по состоянию на 15.10.2007. Право лень добавлять сюда новые перлы его премудрости, впрочем вот кое-что из его последних постов пролежавших увы некоторое время в этой теме:

Дегенерат;
Критикан;
Мерзавец:
Примитивный Тупильник.

И немножко из других тем:

Каналья;
Падаль;
Недоумок;
Дебил слабоумный;
Быдло черноротое;
Разговорчивая мерзость;
Деспот тиран малолетний;
Ты <...> снискал роль шакалёнка;
Холуи;
Продажное негро;
Ничтожество убогое.

Новый улов относительно невелик, поскольку запас слов у Жука-Венди, как и у Эллочки-людоедки все же ограничен.

[tsa]

II.VIII.15. Итак, сцену с обвинениями Пилата следует рассматривать как апологетику еврейского народа, неповинного, по мнению писателя, в том, в чем его обвиняют черносотенцы. Это –, настолько существенный тезис, что Булгаков счел необходимым неоднократно продублировать его в тексте. Поскольку и эти места в романе внимания исследователей не привлекли, привожу их:
…"Мы теперь будем всегда вместе […] Раз один – то, значит, тут же и другой! Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя!" Эти обращенные к палачу слова жертвы созвучны с приведенным выше высказыванием Фаррара. Они означают, что одиозная слава Пилата в поколениях будет неразрывно связана с именем Иисуса. Это – не что иное, как прямое обвинение Пилата, и только его одного; обвинение, отрицающее вину народа. И оно тем более значимо, что вложено в уста самого Иешуа.

Цитируемые слова вовсе не «вложены в уста самого Иешуа», они только снятся Пилату, то есть являются порождением его же собственного страдающего больного сознания. Это голос его собственной совести. Поэтому «тем более значимы» они не для обвинения, а для оценки глубины раскаяния прокуратора. Пилату снится, что «<…> сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением – ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив»[1]. Теперь самое большое подсознательное желание Пилата, чтобы Иешуа каким-то чудом остался жив, и они больше никогда уже не расставались:
«– Мы теперь будем всегда вместе, – говорил ему во сне оборванный философ-бродяга <…> – Раз один – то, значит, тут же и другой! Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя! <…>
– Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, – просил во сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне.
Все это было хорошо, но тем ужаснее было пробуждение игемона. <…> Он открыл глаза, и первое, что вспомнил, это что казнь была»[2].

Булгакова интересовала не навязываемая церковниками мнимая историческая вина еврейского народа, а причины преступного, с моральной точки зрения, бездействия человека, облеченного реальной властью. В той или иной мере этот вопрос затрагивается во многих его произведениях, начиная от рассказа «Красная корона» и продолжая пьесой «Бег». Но логическое завершение он находит только в романе «Мастер и Маргарита». Как отмечает Л. Яновская – «Фигура белого генерала Хлудова в «Беге» предшествует Понтию Пилату в «Мастере и Маргарите»»[3]. Но если у Хлудова действительно руки по локоть в крови, то грех Пилата не так очевиден – его руки формально чисты, и окровавлена лишь совесть. Фактически сам Булгаков ни в чем не обвиняет героя древних глав, булгаковский Пилат обвиняет себя сам, осознав, что невозвратимо потерял нечто, что невозможно уже вернуть. Авторское же отношение к сути вопроса выражено одним словом – «жестокий» – в последней фразе эпилога, как в первоначальном, так и в окончательном его варианте. Жестокость и есть основная суть и грех Пилата, как личности, а проявленное им кратковременное малодушие только следствие этого основного греха. И это слово, завершающее роман, показывает, что булгаковский Пилат прощен, но не оправдан. Кто бы ни был виновен в заранее подстроенной фабрикации обвинений против Иешуа, какова бы ни была реальная вина в этом Иуды и Каифы или даже всего еврейского народа, но Пилат МОГ СПАСТИ Иешуа от казни и не сделал этого только по причине того, что испугался за собственную жизнь и карьеру.
____________________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 645.

[2] Там же, с. 645-646.

[3] Лидия Яновская. Обстоятельства цензурные? (главы из новой книги о Михаиле Булгакове). – http://magazines.russ.ru/urnov/2004/19/ia6.html

[tsa]

II.VIII.16. Еще один очень важный момент, выпавший из поля зрения исследователей, – диалог Пилата с Левием Матвеем. На предложение прокуратора поселиться в Кесарии и служить в его библиотеке Левий ответил отказом.
" – Почему? – темнея лицом, спросил прокуратор, – я тебе неприятен, ты меня боишься?
Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:
– Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть в лицо мне после того, как ты его убил". Находящийся рядом с блудницами на самой нижней ступени общества, презираемый всеми и не допускаемый в Храм жалкий мытарь осмеливается на неслыханную дерзость, – он не только не выражает своего страха перед свирепым прокуратором, но, наоборот, утверждает, что тот сам будет его бояться. Бояться потому, что это он, прокуратор, убил Иешуа. Только он один, ни о какой вине народа речи здесь нет. В качестве последней точки в этом вопросе служит неожиданная реакция прокуратора:
"– Молчи, – ответил Пилат, – возьми денег".
То есть, вместо того, чтобы уничтожить Левия на месте за дерзость, он пытается откупиться, фактически признавая этим самым свою вину.

«Неслыханная дерзость» – звучит впечатляюще, если только не вспомнить некоторые цитаты:
«Прокуратор изучал пришедшего человека жадными и немного испуганными глазами»;
«Я устал, – ответил Левий и мрачно поглядел в пол. – Сядь, – молвил Пилат и указал на кресло»;
«Объясни, почему не сел в кресло? – спросил Пилат»;
«Сейчас тебе дадут поесть»;
«Зачем же лгать? – спросил тихо Пилат, – ты ведь не ел целый день, а может быть, и больше»;
«Я не сказал тебе – отдай, – ответил Пилат, – я сказал – покажи»;
«Ты, как я вижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде без пристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочу взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт и одет»[1].

Может Левий и не блещет в философском плане, но не настолько же он несообразителен, чтобы не понять, что всесильный прокуратор боится его суда и пытается его задобрить. Поэтому не стоит надувать щеки насчет необыкновенной дерзости Левия. Она вполне естественна. В иной ситуации Левий вряд ли осмелился бы так дерзить прокуратору, хотя бы потому, что сейчас он ищет не легкой и быстрой смерти для себя, а мести для Иуды. Следовательно, его жизнь ему сейчас очень даже нужна. Поэтому не неожиданно, а, наоборот, совершенно естественно звучат последующие слова Пилата – «Молчи, – ответил Пилат, – возьми денег»[2].

Утверждение Баркова, что пытаясь откупиться от Левия Пилат фактически признает свою вину, совершенно неправомерно, ибо свою вину Пилат признал задолго до встречи с Левием: «<…> прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор. Но это очень плохо удавалось прокуратору»[3].

Окончательное прозрение приходит к Пилату во сне:
«И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собою разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением – ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны.
Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок.
Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в Долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-Великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
– Да, да, – стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!
<…> Все это было хорошо, но тем ужаснее было пробуждение игемона <…> Он открыл глаза, и первое, что вспомнил, это что казнь была»[4].
______________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 654-655.

[2] Там же, с. 655.

[3] Там же, с. 636.

[4] Там же, с. 645-646.

[tsa]

II.VIII.17. Но и это не все. Булгаков заставляет Пилата идти на еще более невиданное унижение: ссылаясь на авторитет Иешуа, прославленный своей свирепостью прокуратор просит жалкого мытаря о милости к себе: "Ты жесток, а тот жестоким не был…" Таким образом, диалог Пилата и Левия несет значительную идейную нагрузку, раскрывая истинное отношение Булгакова к апокрифическому толкованию т. н. "исторической вины" еврейского народа.

Кривая логика Баркова стремится исказить в нужном ему смысле каждый эпизод романа. Но на самом деле никакого унижения Пилата в разговоре с Левием нет. Афраний привел к нему именно того единственного человека, которого он хочет сейчас видеть:
«– Ах, если б я мог предвидеть! – морщась, заговорил Пилат. – Ведь мне нужно было бы повидать этого Левия Матвея…
– Он здесь, прокуратор!
Пилат, широко расширив глаза, глядел некоторое время на Афрания <…>»[1].

Только перед Левием прокуратор не прячет своего участия в судьбе Иешуа. Только с Левием он ищет хоть какого-то примирения. Только Левию сообщает Пилат, что этой ночью благодаря ему зарезан Иуда. Да, прокуратор свиреп и жесток, но в разговоре с Левием он не притворяется и ведет себя искренне, пытаясь хоть как-то облегчить свою душу. Еще вчера это было бы невозможно, но сейчас Левий для него человек, а не представитель презираемой прокуратором черни.

Если и правомерно говорить о каком-то самоуничижении Пилата, то оно отразилось совсем в других словах – «Почему? – темнея лицом, спросил прокуратор. – Я тебе неприятен, ты меня боишься?»[2]. Слова же, на которые ссылается Барков, всего лишь очередная безуспешная попытка прокуратора уговорить себя, что в смерти бродячего философа он не повинен – «Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что он никого не винит, – Пилат значительно поднял палец, лицо Пилата дергалось. – И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким не был»[3].
____________________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 653.

[2] Там же, с. 655.

[3] Там же, с. 656.

[tsa]

II.VIII.18. Как видим, при создании романа "Мастер и Маргарита" в качестве одного из стержневых моментов этического пласта ершалаимских глав мыслилась апологетика еврейского народа в контексте пресловутой "исторической вины". С другой стороны, достойно глубочайшего удивления то обстоятельство, что, кроме необоснованных и, к счастью, достаточно неквалифицированных попыток приписать Булгакову проявления антисемитизма, в огромном потоке околобулгаковских исследований нет ни одного упоминания о том, что в окончательной и знаменитой на весь мир редакции романа эта тема присутствует вообще. А ведь именно она прямо указывает на основной прототип образа Мастера, которым, конечно же, сам Булгаков ни в коей мере не является.
Примечание. Наличие в созданном Мастером романе апологетических моментов в отношении еврейского народа однозначно указывает на личность основного прототипа этого образа – А.М. Горького, "антипогромные" памфлеты которого получили наибольшую известность.

Ну вот и вожделенный «рояль в кустах», ради которого Барков собственно и затеял весь этот вымученный и натужный концерт вокруг им же раздутой проблемы мифического антисемитизма Булгакова. Натянутость этого «однозначного» вывода просто потрясает. Ну почему же именно Горький, а не, к примеру, Короленко? В известности выступлений Короленко в защиту евреев убедиться не сложно:
«Во всех трех произведениях Короленко, посвященных евреям, проходит одна мысль: евреи не хуже христиан и относятся они к христианам лучше, чем христиане друг к другу. Открытым выступлением на защиту евреев в мрачные дни погромов Короленко к своему имени художника присоединил славное имя гуманиста»[1];
«Всеобщее внимание привлекает и публицистика Короленко. На кишиневский погром он откликнулся своим «Домом № 13» [1903]»[2].
А вот в аналогичных биографических источниках по Горькому поиск по ключам «еврей», «погром» и «семит» не дал никаких результатов[3]. Так же не дал результатов и поиск «антипогромных» памфлетов Горького на портале Яндекс. Это разумеется не значит, что таковых памфлетов не было, но это показывают, что определение «наибольшая известность» к ним совершенно не применимо. В данной области Горький был скорее известен не как писатель, а как общественный деятель. Он действительно активно участвовал в организации протеста писателей и общественных деятелей против антисемитизма. Но писал именно памфлеты, которые при всем желании никак нельзя соотнести с романом Мастера. А вот Короленко кроме публицистики посвятил проблеме антисемитизма и ряд художественных произведений.

Заслуги Горького перед еврейским народом неоспоримы. Когда неудачи царизма в первой мировой войне подняли волну антисемитизма – как всегда самыми удобными козлами отпущения оказались евреи – Горький вместе с Л. Андреевым и Ф. Сологубом написал письмо «К гражданам России» о положении евреев. Это письмо и анкета по еврейскому вопросу рассылались по инициативе журнала «Отечество» в 1915 году[4]. Тем не менее характерно, что именно к Короленко обратился Горький в 1916 г. с просьбой прислать для сборника «Евреи на Руси», а так же отдельного издания и перепечатки в четвертом издании сборника «Щит» статью «О мариампольской измене», в которой Короленко гневно заклеймил судебный фарс по поводу мнимой «еврейской измены»[5]. Что ж, если возможным прототипом Мастера действительно является В. Г. Короленко, то стыдится тут нечего. Владимир Галактионович Короленко один из достойнейших и уважаемых писателей-гуманистов России.
________________________________________________________________________
[1] Короленко, Владимир Галактионович. – Еврейская энциклопедия (изд. Брокгауза-Ефрона,1907-1913, 16 тт.) – http://slovo.ws/bio/rus/Korolenko_Vladimir...vich/index.html.

[2] Короленко, Владимир Галактионович. – Литературная энциклопедия, т. 1-9, 11, 1929-39. – http://slovo.ws/bio/rus/Korolenko_Vladimir...vich/index.html.

[3] Биография, Горький Максим (Пешков Алексей Максимович). Полные и краткие биографии русских писателей и поэтов. – http://slovo.ws/bio/rus/Gorki_Maksim/index.html

[4] Шахлиевич А. «Мариампольская измена». – Порто-Франко, № 18(814) от 12.05.2006. – http://www.paco.net/odessa/media/porto-fr/...06&nnumb=18

[5] Там же.

[tsa]

II.VIII.19. Подытоживая сказанное, следует отметить, что роман "Мастер и Маргарита" свидетельствует об активной апологетической позиции Булгакова в отношении т.н. "исторической вины" еврейского народа; эта позиция четко проявляется на всех стадиях работы над романом. Преднамеренность включения этой темы подтверждается и ее особой, стержневой ролью в фабуле, где она несет двойную нагрузку, являясь еще и своеобразным ключом, указующим не только на личность прототипа образа Мастера, но и на тональность, в которой должен быть прочитан весь этический пласт.

Как мы успели уже убедиться, ни малейших оснований для такого вывода роман не дает. Роман Булгакова содержит не конспирологический, а романный, художественный этический пласт, не имеющий никакого отношения к наивным толкованиям Баркова.

II.VIII.20. Полагаю, что изложенные в этой главе выкладки вряд ли могут вызвать по-настоящему аргументированные возражения – по крайней мере, со стороны здравомыслящих людей.

Самонадеянность Баркова очевидна – мои возражения ему аргументированы вполне должным образом. Но интересно другое, из слов Баркова следует, что фактически он предлагал «здравомыслящим людям» не возражать ему, даже если есть аргументированные возражения. То есть, по сути, Барков предлагал разделить с ним его веру а не логику.

II.VIII.21. Характерно, что это обвинительное заключение, составленное в кондовых традициях Массолита, мастер гильдии критиков предварил заглавием, сформулированным по образцам, характерным для ставшего таким привычным за 70 лет жанра политического доноса: "Булгаков грех. Неюбилейные размышления о итогах "булгаковского года". Что ж, в "упрощении до схем, лишенных глубины и психологии, до знаков" М. А. Золотоносову не откажешь. Что есть, то – есть.

Мало ли глупостей наговорил сей незаслуженно выпяченный Барковым критик? Например, он «установил», что «колено Маргариты семиотически связано с коленом Воланда и, следовательно, с его anus'ом»[1]. Трудно ли, развив подобную мысль, обосновать, что постоянным подчеркиванием болезненного состояния распухшего от поцелуев колена Маргариты Булгаков хотел привлечь внимание ни к чему иному, как к проблеме болящего, распухшего от поцелуев зада Люцифера, казнимого этой страшной пыткой его адептами на регулярных шабашах? – Легко! А отсюда уже один шаг и к возвышенным размышлениям о трагической дьявольской Голгофе и искупительных муках, претерпеваемых им по воле божией. – Все-таки Христа распяли один раз, а дьявола «распинают» на каждом шабаше… Но не лучше ли оставить эту проблему проктологам? Хоть Булгаков и был врачом, но вряд ли его волновала проблема болящего дьявольского зада. Впрочем можно найти и иное, разумное альтернативное толкование этой фразы: «колено Маргариты семиотически связано с коленом Воланда и, следовательно, с его <Золотоносова – С.Ц.> anus'ом». То есть речь идет о таком известном понятии, как дать под зад коленом. Такое толкование данной фразы вполне разумно, но боюсь, что Золотоносов до него еще не додумался.
_________________________________________________________________
[1] Золотоносов М. Слово и тело, или Сексагональные проекции русской культуры. Неформальное введение в антологию фаллистики // Петербургские чтения, 1992, № 1, с. 189.

[tsa]

II.VIII.22. И, казалось, появившаяся после этого краткая, но емкая реплика М. Панина (цитирую только часть: "Пора, по-моему, ставить уважаемому критику диагноз. У психотерапевтов, долгое время имевших дело с сумасшедшими, часто развивается так называемая наводящаяся шизофрения. Тотальная война с антисемитизмом, которой некоторые литераторы посвящают всю свою жизнь без остатка, переходит порой в "охоту на ведьм" и не менее опасна для такого боевика, чем наводящаяся шизофрения") поставила не только диагноз, но и последнюю точку в этом затянувшемся разговоре.
Но как оказалось, битому неймется: "Я с удовольствием изучаю СРА […] "Мастер и Маргарита" вырос из бульварной литературы, я это доказываю, и это многих огорчает".
Нет, Михаил Анатольевич, огорчает не это, а то, что под своим "доказываю" маститый критик подразумевает прозрения более чем сомнительного достоинства – "возможно", "на наш взгляд", "не исключено", "можно подозревать", "видимо", "весьма вероятно", которые даже при наличии самого пылкого воображения нельзя признать "вереницей прочно упакованных силлогизмов", если уж пользоваться определениями персонажей романа. И уж если "на наш взгляд", то все это выглядит так же доказательно, как, скажем, и набор сентенций гоголевского персонажа, закончившего свои "Записки" глубокомысленным вопросом о наличии шишки под носом у алжирского бея. Тем более что свой диагноз, причем без скидок на "наводящуюся", Гоголь вынес в название.
Вывод о наличии в культуре русского народа некоей антисемитской "субкультуры" был бы не так страшен, если бы его не подхватили с бездумной готовностью весьма солидные издания, предоставляющие Вам возможность изгаляться на своих полосах. Страшно то, что работники этих изданий не понимают или не хотят понять того, что такие измышления распространяются на всю русскую культуру и всех ее носителей. В том числе и на Льва Толстого, создавшего по просьбе Шолом Алейхема целый цикл произведений, чтобы помочь пострадавшим от погромов в Кишиневе. Таких примеров можно привести сколько угодно. Вспомнили бы Горького, ненавидимого черносотенцами за его антипогромные памфлеты. А ведь это – русские люди, столпы нашей культуры. Здесь не грех привести мысль проницательного Ю. Айхенвальда, высказанную им еще в 1911 году: "… Кто не умеет читать, не должен заниматься историей литературы".

Не могу не согласиться с этими разумными словами, но не могу и не подчеркнуть, что все сказанное можно поставить в упрек и самому Баркову. Слова М. Панина и Ю. Айхенвальда в полной мере применимы к его собственным теориям.
Более чем сомнительного достоинства прозрения Баркова вроде «возможно», «не исключено», «скорее всего», «на наш взгляд», «очевидно», «видимо», «вряд ли можно отрицать», «не вызывает сомнений», «не оставляет никаких сомнений», «не очень верится», «не могло не быть», «как видим», «можно видеть», «надо полагать» и др. точно так же, даже при наличии самого пылкого воображения, никак нельзя признать «вереницей прочно упакованных силлогизмов». Напрашивается, увы, печальный диагноз, поставленный Гоголем…

[tsa]

II.VIII.23. Кстати, о каком народе так уважительно писал Нестор-летописец (конец 12 – начало 13-й стр. Ипатьевского списка)?.. И почему в былинах, восходящих к дохристианской эпохе, уже фигурирует число "сорок"? Сопоставили бы это с до сих пор не объясненными лингвистическими парадоксами в древнерусском языке; похоже, уже тогда отношение наших предков к этому народу вряд ли ограничивалось одним лишь уважением…

«В счете предметов в ряду числительных в русском языке число сорок стоит особняком. Десять, двадцать (от более древнего «два десять»), тридцать, и вдруг логический ряд нарушается, вместо «четырдесять» появляется сорок и снова: пятьдесят, шестьдесят и так далее. Почему? Дело в том, что на Руси когда-то число сорок было счетной единицей. Считали сороками дорогие звериные шкурки.

Царская казна была богата мехами, поступавшими в нее в виде «податей с сибирских и других инородцев». Первая оценка шкурок делалась в Сибири, в Москве их переоценивали и комплектовали в новые сорока. В подарки иностранным государям, а также при отправлении посольств в другие державы брались меха из лучших сороков.

Русские меховые сорока стали особенно знамениты после подарка царя Федора Иоанновича (1557-1598) цесарю Рудольфу. Щедрое пособие на ведение войны с турками удивило всю Вену и поставило в тупик при оценке присланных мехов.

Возможно, обычай считать сороками возник оттого, что на кафтан шло четыре десятка полных шкур. В этимологических словарях указано, что слово «сорок» родственно «сорочке» и, видимо, означало мешок, куда помещалось 40 шкурок.

За верную службу в награду из царской казны выдавали шкуры сороками, полусороками, четвертьсороками. «Дороги твои сорок соболей, а на правду-матку и цены нет» - говорили в старину.

Таким образом, общеславянское числительное «четыре десяте» было вытеснено словом сорок, которое заняло прочное место в счете предметов.

Число сорок также обозначало «довольно много». Считалось, что в Москве сорок сороков церквей, то есть очень много. Говорят: «Продли ему век на сорок сороков», «Уж сорок лет, как правды нет», «Если сорок родов породнятся, им врагов не бояться», «Свой глаз зорок, не надо и сорок».

Число сорок особо выделяется в православном обряде погребения. По религиозным представлениям, два дня после смерти человека душа его находится около тела, на Земле, ищет себе место. На третий день она покидает тело и возносится на небеса и в течение шести дней наблюдает обители святых и красоту рая. Она созерцает жизнь и радости праведных, забывает скорбь, которую чувствовала, находясь в теле и после выхода из него. Затем тридцать дней душа подвергается мытарствам в аду, наблюдает за мучениями грешников. И на сороковой день предстает перед Всевышним Судьей, подвергается Божьему Суду, где подробно разбираются все ее грехи и определяется место ее вечного пребывания: в раю небесном или в аду. В глубокой древности плач по умершему продолжался в течение сорока дней (сорокоуст). На сороковой день справляются большие поминки. По поверью, душа покойника в этот день последний раз сидит за столом, поэтому на стол для нее выставляется тарелка с едой и кладется ложка»[1].
___________________________________________________________________
[1] Багаев Е. Не числом, а уменьем. – http://nauka.relis.ru/50/9805/50805138.htm

[tsa]

II.VIII.24. Или: символизирующую мировую катастрофу булгаковскую черную тучу, накрывшую Солнце в Москве, с описанием битвы Игоря с половцами: и там черные тучи, символизирующие врагов Руси, идут с самого моря, хотят прикрыть четыре солнца. Нет, истоки закатного романа следует искать, скорее, в памятниках древнерусской культуры, чем в творчестве полуграмотных антисемитов.

Никаких признаков намеренно заданной автором системы ключей в романе нет. Нельзя все в мире рассматривать, как криптограмму или зашифрованный текст. Как мы убедились, при желании любой, самый обычный текст, любое имя могут быть истолкованы заранее установленным образом. Причем результат будет вполне осмысленный и тесно связанный с жизнью и деятельностью искомого лица. Весь метод Баркова по поиску якобы имеющихся в романе ключей сводится к их подбору к им же придуманным «замкам», конкретный вид которых заранее никак не оговаривается.

Главный вывод Баркова, что прототипом Мастера является Горький, совершенно неправомерен. Более того, даже в рамках концепции Баркова, Горький не подходит на роль Мастера, так как прославился в борьбе с антисемитизмом в первую очередь как общественный деятель. Художественных произведений этому вопросу он не посвящал, поэтому на роль прототипа Мастера скорее мог бы претендовать В. Г. Короленко.

[tsa]

Глава IX. О парадоксах в романе

«Вы водку пьете?»
М. А. Булгаков[1]

Вынесенная в эпиграф рядовая на первый взгляд фраза из пьесы Булгакова «Иван Васильевич» на самом деле парадоксальна в том смысле, что в беседе двух русских людей такой вопрос о водке звучит просто нелепо. И его внесение в текст пьесы могло преследовать только одну цель: побудить догадливого читателя вспомнить, что среди грозных российских царей – Ивана IV и Петра I – не русских не было. Следовательно, налицо явная подсказка автора: перед нами не русский царь из прошлого, а его современный грузинский аналог – Сталин – вырванный силой научной мысли из тех же кремлевских палат в квартиру простого инженера Тимофеева. Здесь Булгаков демонстрирует прекрасное владение приемами психологии, используя их для провоцирования неконтролируемых ассоциаций.

Известно, что Сталин неоднократно заявлял о своей готовности оставить пост генсека, но каждый раз, «поддаваясь» на уговоры остаться, еще туже закручивал гайки репрессий. Этот факт Булгаков блестяще обыгрывает в эпизоде, когда запершийся на чердаке «Иоанн» соглашается вернуться в квартиру только после настойчивых уговоров Тимофеева[2]. А если вспомнить, что указанный мотив ухода и возвращения Сталина в первую очередь касается двух жестоко обманутых им партийных функционеров – Зиновьева и Каменева, то становятся прозрачны исторические прототипы Бунши и Милославского. Волею автора они отправлены в этой трагикомедии на допрос в покои Сталина, и их дальнейшая судьба по возвращении уже предрешена безразличной репликой Иоанна-Сталина: «Пес с ними! Им головы отрубят, и всего делов!»[3] Именно после этих страшных слов и возгласа Тимофеева – «Это чудовищно!» – и следует сакраментальный вопрос о водке, чтобы «догадостный» читатель не мог промахнуться в восприятии текста.

Замечу, что Булгаков приготовил еще одну убедительную ассоциацию – инициалы царя одновременно расшифровываются и как Иван Васильевич, и как Иосиф Виссарионович! А как тонко обыграна автором ситуация, когда царское золото в кармане Сталина спасает его власть и помогает ему вернуться и упрочиться в Кремле – «Золото? Спасены!»[4]

Булгаков откровенно высмеивает манеру Сталина носить нелепую полувоенную одежду: «Вам нельзя в таком виде оставаться здесь Я советую вам переодеться»[5]. А в финале пьесы едко пародирует якобы чистосердечное, но на деле выбитое под пытками фальшивое раскаяние бывших большевистских вождей: «Бунша. Каюсь, был царем, но под влиянием гнусного опыта инженера Тимофеева Чистосердечно признаюсь, что я царствовал, но вам не изменил, дорогая Ульяна Андреевна»[6]. Здесь явный намек на фамилию Ленина – Ульянов. Известно, что под пытками обвиняемые признавались в самых страшных грехах против советской власти. Одно только они фанатично отрицали – что имели какие-либо злые помыслы против Ульянова-Ленина. Пророческим предвосхищением их «покаянных» речей на сфабрикованных сталинской властью процессах звучат последние слова Бунши: «С восторгом предаюсь в руки родной милиции, надеюсь на нее и уповаю»[7]. Именно такими славословиями в адрес истреблявшей их как бешеных собак советской власти и заканчивали в то время свои покаянные речи все осужденные оппозиционеры.

Несомненно, такой мастер альтернативных прочтений как Альфред Барков, сумел бы достойно трансформировать изложенные выше ключевые для понимания пьесы соображения в очередную стройную мениппею, я же скромно умолкаю, наведенное фантазирование не мой профиль. Я дарю эту новую идею альтернативного прочтения всем любителям Баркова. Пусть те, кто видит дальше и лучше меня, разовьют мои наброски и достойно продолжат их. Я же возвращаюсь к работе самого Баркова.

II.IX.1. Вынесенная в эпиграф рядовая на первый взгляд фраза из романа на самом деле парадоксальна в том смысле, что в беседе двух москвичей такой вопрос о центральной улице звучит просто нелепо. И внесение ее в текст романа могло преследовать только одну цель: побудить догадливого читателя вспомнить, что эта улица с 1932 года носила имя Горького. Таким образом, хотя это имя в романе не звучит, оно все же присутствует, причем довольно явственно, появляясь в подсознании читателя независимо от его воли. Здесь Булгаков демонстрирует прекрасное владение приемами психологии, используя их для провоцирования неконтролируемых ассоциаций.
Поскольку о ходе творческого процесса Булгакова при создании романа известно мало, данный пример представляет интерес еще и тем, что дает возможность заглянуть в творческую лабораторию писателя.

Слова Мастера – «Ну, Тверскую вы знаете?» – вполне соответствуют несколько излишне артикулированному, излишне информативному, отеческому, наставительному стилю беседы Мастера с «невежественным» Иваном. Тем более, что ни Мастер, ни Булгаков не знают, что их под микроскопом будет исследовать на парадоксальность бывший полковник КГБ. Из этого же ряда и слова «успокойте меня», «уж это вы оставьте, и навсегда», «не пишите больше»[8] и т.п. – самые обычные слова для сумасшедшего дома.
_____________________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Иван Васильевич. Избр. произв. – К.: Дніпро, 1990, с. 341.

[2] Там же, с. 339, 341.

[3] Там же, с. 341.

[4] Там же, с. 342.

[5] Там же, с. 349.

[6] Там же, с. 367.

[7] Там же, с. 368.

[8] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 460, 461.

[ФИЛ]

Несомненно, Иешуа не раз предлагал Левию уничтожить его записи, но получал отказ, ибо для Левия это было единственное драгоценное свидетельство об Учителе и его Учении. Однако при желании Иешуа мог бы без малейшего труда уничтожить «злокозненный» козлиный пергамент, якобы мешающий ему жить. Ведь они с Левием странствовали вместе, постоянно делили общий стол и кров. И что бы могло помешать Иешуа уничтожить пергамент ночью, во время сна Левия? Раз он этого не сделал, значит содержимое этого пергамента его, в отличие от Альфреда Баркова, нисколько не волновало.

Небольшая ремарка.
Волновало Иешуа содержание пергамента без сомнения(умолял уничтожить),но трудно представить,согласитесь, Иешуа, тайком ,ночью вынимающего пергамент у Левия.( это уже был бы наверное не Иешуа) К тому же он прекрасно понимал, что не Левий так другой будет как -либо искажать учение. Ему важно было чтобы понял ошибки и уничтожил пергамент САМ ученик.
Но осуждать Левия он, конечно, не осуждал,так же как впрочем и никого другого.Бестолковый,но искренне преданный ученик( готов не задумываясь отдать жизнь за учителя) мытарь-Левий бросил деньги на дорогу,пошёл вслед за Иешуа, стал таким же нищим бродягой, разделяя все бытовые тяготы этой жизни. Справедливо помещён в Свет,как и разбойник на кресте в рай ( Евангелие).

[евгений]

Все бродяги -- воры и попрошайки. Его в дом пустил , а он уже стырить хочет что- то. И на женщин заглядывается. Так что к ним веры нету. Гнать их надо от своего дома метлой поганой. Пусть придут и работают , а мы уж их накормим . Иначе же гнать лопатой по попе. Ну и так далее.

[ФИЛ]

Все бродяги -- воры и попрошайки. Его в дом пустил , а он уже стырить хочет что- то. И на женщин заглядывается. Так что к ним веры нету. Гнать их надо от своего дома метлой поганой. Пусть придут и работают , а мы уж их накормим . Иначе же гнать лопатой по попе. Ну и так далее.

Многие действительно,но не все. Иешуа и Левий в частности таковыми не являлись.Они- то как раз работали у хозяев,к тому же не за деньги,а за еду.
"Трудящийся достоин пропитания".

[tsa]

Небольшая ремарка.
Волновало Иешуа содержание пергамента без сомнения(умолял уничтожить)

Я думаю, что слово умолял в данном случае всего лишь образная форма изъяснения для Иешуа. По хорошему умоляют стоя на коленях, унижаясь и т.п., что представить невозможно. Опять же, если, как я полагаю, Иешуа хотел перед судом кесаря дистанцироваться от Левия, чтобы не затянуть его с собой на лобное место, то слово "умолял" вполне для этого подходит. Своих не умоляют, а вот, например, "предлагал" или "уговаривал" в этом смысле можно было бы трактовать как разговор с единомышленником. А так Левий в речи Иешуа на суде безукоризненно выведен как полусумасшедший, чужой Иешуа человек.

но трудно представить,согласитесь, Иешуа, тайком ,ночью вынимающего пергамент у Левия.( это уже был бы наверное не Иешуа)

Если бы от этого что-то зависело, вполне могу представить. Но не зависело ничего.

К тому же он прекрасно понимал, что не Левий так другой будет как -либо искажать учение. Ему важно было чтобы понял ошибки и уничтожил пергамент САМ ученик.

Совершенно верно. Это как результаты прихватизации. Если задним числом перебить всех современных нуворишей, на их месте оказались бы другие, а если продолжать этот процесс до бесконечности, то в итоге на их месте окажемся мы. А оно нам надо?

Но осуждать Левия он, конечно, не осуждал,так же как впрочем и никого другого.Бестолковый,но искренне преданный ученик( готов не задумываясь отдать жизнь за учителя) мытарь-Левий бросил деньги на дорогу,пошёл вслед за Иешуа, стал таким же нищим бродягой, разделяя все бытовые тяготы этой жизни. Справедливо помещён в Свет,как и разбойник на кресте в рай ( Евангелие).

Насчет справедливости спорить не буду, но покой мне предпочтительнее.

[Пьерро]

чтобы не затянуть его с собой на лобное место,


Если бы от этого что-то зависело, вполне могу представить. Но не зависело ничего.

ФИЛ прав, Иешуа и пугало, и тревожило то , что Левий вносит в свой свиток. Это были явно не безобидные вещи. Красть свиток конечно невозможно для Иешуа, Фил снова прав. Кроме того Иешуа умён не в шутку: что толку красть, если Левий по-памяти может написать заново? И второй вариант будет наверняка ещё "удачней"?
И вещи были не безобидные, повторю. Ведь откуда-то разлетелись слухи по всему Ершалаиму, что въехал он через Сузские ворота на осле? Кто-то перебудоражил народ настолько, что в город пришлось вводить войска?
Иешуа умный и проницательный человек. Он уверенно связывает все эти дикие слухи о себе и бунт в городе с пергаментом Матвея.

И ведь кто-то устроил бунт. Не Левий - кишка тонка. Не Каифа - уж понятно. Даже не Дисмас, Гестас и Варрраван - они хотели бы, да не готово было ничего, потому их и прихлопнули так легко, как мух.
Попользовались опытные люди Левием и его пергаментом.


А на лобном месте не казнили никогда. С него указы зачитывались. Это к слову.
И ведь и Евгений прав!! А то! Как можно бродягам доверять?! Эдак и цыганам доверять начнёшь. Бродяги сами друг-другу не доверяют и правильно делают! То, что Иешуа ни разу не попался в Ершалаиме на карманной краже или мошенничестве говорит только о его чрезвычайной ловкости и хорошем знании людской психологии.

[ФИЛ]

ФИЛ прав, Иешуа и пугало, и тревожило то , что Левий вносит в свой свиток. Это были явно не безобидные вещи. Красть свиток конечно невозможно для Иешуа, Фил снова прав. Кроме того Иешуа умён не в шутку: что толку красть, если Левий по-памяти может написать заново? И второй вариант будет наверняка ещё "удачней"?
И вещи были не безобидные, повторю. Ведь откуда-то разлетелись слухи по всему Ершалаиму, что въехал он через Сузские ворота на осле? Кто-то перебудоражил народ настолько, что в город пришлось вводить войска?
Иешуа умный и проницательный человек. Он уверенно связывает все эти дикие слухи о себе и бунт в городе с пергаментом Матвея.

И ведь кто-то устроил бунт. Не Левий - кишка тонка. Не Каифа - уж понятно. Даже не Дисмас, Гестас и Варрраван - они хотели бы, да не готово было ничего, потому их и прихлопнули так легко, как мух.
Попользовались опытные люди Левием и его пергаментом.
А на лобном месте не казнили никогда. С него указы зачитывались. Это к слову.
И ведь и Евгений прав!! А то! Как можно бродягам доверять?! Эдак и цыганам доверять начнёшь. Бродяги сами друг-другу не доверяют и правильно делают! То, что Иешуа ни разу не попался в Ершалаиме на карманной краже или мошенничестве говорит только о его чрезвычайной ловкости и хорошем знании людской психологии.

Начал за здравие, а кончил...
Ещё раз повторяю ни Иешуа ,ни Левий карманными кражами и мошенничеством не занимались(это надо же такое предположить!)Деньги их не интересовали, у хозяев они зарабатывали исключительно - еду, Пьерро. Ты восхищался его Победой, а подозреваешь в мелком мошенничестве..Похоже и толстовский трактат так и не осилил,а ведь обещал .Не забывай пожалуйста,что Иешуа -абсолютный нравственный идеал романа,его фундамент.
Что касается волнений в городе....Вызваны они были безусловно тем, что говорил Иешуа...( Каифа здесь прав и он -то как раз определил намерения Иешуа в отличии от толпы совершенно точно).." Рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины ...." Но поняли его волнующиеся иудеи( в отличии от Каифы) примерно так же как и "понял "Левий...Никакого храма-здания он разрушать не предлагал..что он -слабоумный?

[ФИЛ]

Насчет справедливости спорить не буду, но покой мне предпочтительнее.

Свет тут никому из нас, на форуме булгаковской энциклопедии не грозит

[Пьерро]

Начал за здравие, а кончил...
Ещё раз повторяю ни Иешуа ,ни Левий карманными кражами и мошенничеством не занимались(это надо же такое предположить!)Деньги их не интересовали, у хозяев они зарабатывали исключительно - еду, Пьерро. Ты восхищался его Победой, а подозреваешь в мелком мошенничестве..Похоже и толстовский трактат так и не осилил,а ведь обещал .Не забывай пожалуйста,что Иешуа -абсолютный нравственный идеал романа,его фундамент.
Что касается волнений в городе....Вызваны они были безусловно тем, что говорил Иешуа...( Каифа здесь прав и он -то как раз определил намерения Иешуа в отличии от толпы совершенно точно).." Рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины ...." Но поняли его волнующиеся иудеи( в отличии от Каифы) примерно так же как и "понял "Левий...Никакого храма-здания он разрушать не предлагал..что он -слабоумный?

ФИЛ, про карманные кражи и бродяг: и я, и Евгений просто пошутили. Прости.

По поводу Храма (уже без шуток): ты уверен, что толпа на храм нацелилась? Не на римлян? Могли первосвященника с лестницы спустить, такое у них бывало (с Иаковом братом Господним и др.). Но Храм - святыня. Храм ведь не церковь и не синагога. Храм означает - жилище Бога. Идею сломать Храм народ поддержать не мог. Такое невозможно.
Да и первосвященнику еслиб и наклали по шее, то за коллаборационизм с римлянами или искажения веры.
Я не думаю, что Иешуа занимался обличением нравов служителей Храма. Бичевать людей явно не его стихия.