Воланд. Кто такой?, Версии. Опции

[Жора Жук]

Воланд. Кто такой?

Некто...

[Пьерро]

Госпожа Лика, привет!
А почему вы мне не возразили, что возможно Воланд и не думал убивать Берлиоза? Может для Берлиоза пришёл его день и час? Так было назначено ему судьбой и ничто не в силах было этого изменить? Видя, что решающая минута наступает, Воланд резко прерывает беседу, разыгрывает помешательство. Коровьев указывает Берлиозу путь к турникету и садится на скамеечку понаблюдать за смертью в стиле "экстрим".
Но что за сила распоряжается людьми? Если и Воланд к этой силе не причастен, что она такое?
Это далеко не пустяковый вопрос в Романе.
Чтоб попытаться разобраться, самое время вывести на сцену Понтия Пилата (а за его спиной столь не любимые политики - Ленин со Сталинным). Оговорюсь сразу, чтоб не было непонимания - они не представители этой силы, они нам нужны для научного опыта.
Пилат говорит Га-Ноцри, что жизнь его висит на волоске, и что он может перерезать этот волосок. Га-Ноцри возражает, что этого он не может, что перерезать может лишь тот, кто подвесил. Однако Пилат перерезал этот волосок в итоге. Так что же, неужели Иешуа ошибся?
Как полагаете?

[tsa]

А почему вы мне не возразили, что возможно Воланд и не думал убивать Берлиоза? Может для Берлиоза пришёл его день и час? Так было назначено ему судьбой и ничто не в силах было этого изменить?

Воланд не убивал Берлиоза и не подстраивал его смерть. Он всего лишь не попытался предотвратить ее, но это греховно только по нашим земным меркам, а для Воланда это нормальный ход событий, не требующий его вмешательства. Собственно говоря, Берлиоз получил от Воланда полное предсказание своей грядущей гибели, аналогичное от него получил и буфетчик. Не вина Воланда, что, невзирая на его слова, Берлиоз решил выполнить свой общественный долг, как он его понимал. Если мы сравним Воланда с христианским богом, то увидим, что Он (Бог) точно также бездействует и не спасает гибнущих людей, но при этом еще и никаких предостерегающих предсказаний не дает. И ничего Вас не беспокоит, что весьма странно.

В романе нет ни строчки о ненависти Воланда к жизни. Наоборот, он проявляет к ней живейший интерес. А вот если сравнивать его с христианским богом, то вспомним хотя бы всемирный потоп. В сущности это был первый в мире массовый геноцид. Возможно, люди и провинились тогда перед Ним, но звери… В чем их то вина? Нравственно ли было так жестоко и бездушно поступить с бессловесными тварями, не могущими даже слова сказать в свою защиту?

Ни одно цивилизованное общество не позволяет себе казнить беременных женщин и детей, а во время потопа погибли и первые и вторые. И ведь как Всемогущий, Он мог бы мгновенно и безболезненно ликвидировать ненужные ему проявления жизни, но нет, Он выбрал наиболее злодейский, изуверский и мучительный способ умерщвления всего живого через утопление: «Вспомните о бесчисленном множестве младенцев и маленьких ребятишек – они не причинили ему никакого зла, что он отлично знал, но их близкие его оскорбили, и это было для него достаточно: он смотрел, как вода поднимается к их кричащим ротикам, он видел безумный ужас в их глазенках, он видел отчаянную муку и мольбу на лицах их матерей, которая тронула бы любое сердце, но только не его, поскольку он специально охотился на невинных. И он хладнокровно утопил всех этих бедных крошек»[1].Что скажем мы об Отце, забившем насмерть своих неразумных детей? Думаю то же, что и Марк Твен[2]:
«Мы, не краснея, называем нашего бога источником милосердия, хотя отлично знаем, что во всей его истории не найдется ни одного случая, когда он на самом деле проявил бы милосердие. Мы называем его источником нравственности, хотя его история и его повседневное поведение, о котором нам свидетельствуют наши собственные чувства, неопровержимо доказывают, что он абсолютно лишен даже какого-либо подобия нравственности или морали. Мы называем его Отцом, и при этом не в насмешку, хотя мы прониклись бы ненавистью и отвращением к любому земному отцу, если бы он подверг своего ребенка хотя бы тысячной доле тех страданий, горестей и жестоких бед, на которые наш бог обрекает своих детей каждый день, на которые он обрекал их ежедневно в течение всех столетий, прошедших с той минуты, когда свершилось это великое преступление - когда был сотворен Адам>;<С тончайшим сарказмом мы облагораживаем бога званием отца - и все же мы отлично знаем, что, попадись нам в руки отец в его духе, мы немедленно его повесим».

Парадоксальна людская логика, как заметил Жан Ростан: «Кто убивает человека, тот – убийца. Кто убивает миллионы людей, тот – победитель. Кто убивает всех, тот – Бог»[3]. Но что есть человек против Бога, как не дитя малое? Однако и с детьми у Него разговор короткий. Вспомним славные деяния пророка Елисея (4-я Цар. 2):
«23 И пошел он оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый!
24 Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка.
25 Отсюда пошел он на гору Кармил, а оттуда возвратился в Самарию».
Конечно, кто Ветхий Завет помянет, тому глаз вон, но кто забудет, – оба. Спаси нас Бог от такой божественной любви. Как пишет диакон Кураев: «Без Христа Ветхий Завет – едва ли не самая страшная книга в религиозной истории человечества»[4].

Мыслимо ли вообразить подобные «подвиги» со стороны булгаковского Воланда и его свиты?[5] На их совести в романе только смерть наушника и шпиона барона Майгеля, современного аналога Иуды древних глав романа. Правда Воланд не попытался предотвратить смерть Берлиоза, но, повторяю, это греховно только по нашим земным меркам, а для Воланда это нормальный ход событий, не требующий его вмешательства, ведь на земле от несчастных случаев ежесекундно гибнут тысячи людей. Не вина Воланда, что Берлиоз, получив от Воланда полное предсказание своей грядущей гибели, занялся не собственными делами, а чужими. Как говорит в черновых редакциях сам Булгаков устами Ивана Бездомного: «<…> знать вперед хотя бы и о смерти, это далеко не значит эту смерть причинить!»[6] Честно говоря, единственно, что не красит Воланда и его свиту, это эпизод с несчастным конферансье. Но, во-первых, тут, как и в разгроме Маргаритой квартиры Латунского, прежде всего, явно проявилась авторская воля самого Булгакова. Во-вторых, голову вернули на место без какого-либо физического ущерба, в отличие от разорванных на части, обглоданных, полуобъеденных детей, растерзанных медведицами во славу Господню…

[1] Твен М. Письма с Земли. Письмо десятое // Дневник Адама. – К.: Политиздат Украины, 1985, с. 130.

[2] Твен М. Размышления о религии // Дневник Адама. – К.: Политиздат Украины, 1985, с. 277, 295.

[3] Жан Ростан. Размышления биолога. – http://citaty.info/page.php?id=46

[4] Кураев А., диакон. Как делают антисемитом, 2-е доп. изд.

[5] «Я расскажу вам очень милую и, пожалуй, даже трогательную историю. На некоего человека снизошла благодать, и он спросил священника, как ему надлежит жить, чтобы не посрамить своей веры. Священник сказал: «Подражай нашему Отцу Небесному, учись быть таким, как он». Этот человек досконально изучил библию, а затем, помолившись, чтобы бог наставил его, принялся ему подражать. Он устроил так, чтобы его жена упала с лестницы, сломала спину и до конца жизни не могла больше пошевелить ни рукой, ни ногой; он предал своего брата в руки афериста, который ограбил его и довел до богадельни; одного своего сына он заразил анкилостомами, другого – сонной болезнью, а третьего – гонореей; одну дочку он облагодетельствовал скарлатиной, и она с малых лет осталась слепоглухонемой; а потом помог какому-то проходимцу соблазнить вторую свою дочь и выгнал ее из дома, так что она умерла в борделе, проклиная его. Затем он поведал обо всем этом священнику, который сказал, что так Отцу Небесному не подражают. Когда же благочестивый труженик спросил, в чем его ошибка, священник переменил тему и поинтересовался, какова погода на их улице» [Твен М. Письма с Земли. Письмо седьмое // Дневник Адама. – К.: Политиздат Украины, 1985, с. 118].

[6] Булгаков М. А. Великий канцлер. Князь тьмы. Сб. всех наиболее значимых редакций романа «Мастер и Маргарита». – М.: Гудьял-Пресс, 2000, с. 148.