Прогулки с Барковым или путешествие с дилетантом, «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение Опции

[tsa]

I.VI.3. Но это же осознал и Бездомный-Понырев во время того самого визита с поцелуем Маргариты (последняя редакция):
" – Ах да… что же это я вас спрашиваю, – Иванушка покосился на пол, посмотрел испуганно".
Чего же испугался Бездомный? – Ответ содержится в четырнадцатой (не менее "инфернальной", чем знаменитая тринадцатая) главе романа (визит вампиров Геллы и Варенухи по душу Римского):
"Отчетливо была видна на полу теневая спинка кресла и его заостренные ножки, но над спинкою на полу не было теневой головы Варенухи, равно как под ножками не было ног администратора.
"Он не отбрасывает тени!" – отчаянно мысленно вскричал Римский. Его ударила дрожь".
Итак, Бездомный обнаружил отсутствие тени у Мастера и Маргариты. Вернее, у тех, кто стал отражением их былой земной ипостаси – у вампиров. Следовательно, визит к Бездомному совершили не Мастер и Маргарита, а их бродячие трупы, иными словами – вампиры. А поцелуй вампира, даже такого красивого, как Маргарита, благословением быть не может, он лишает человека души. Причем в первой полной редакции результат такого поцелуя трактовался Булгаковым как "гибель".
Это последнее обстоятельство играет исключительно важную роль при оценке этического "пласта" романа, поэтому важно не упустить его из виду. Тем более что Булгаков особо подчеркивает пребывание Маргариты в такой ипостаси и во время бала, введя для этого эпизод прощания с Геллой (обменялись "сочным поцелуем"). Здесь снова не могу не восхититься точным наблюдением Л.Ф. Киселевой: "Мастер и Маргарита гибнут и в прямом смысле (смерть физическая), и духовно (им внушены понятия, обратные человеческим представлениям").

Утверждение Баркова, что Мастер и Маргарита стали бродячими трупами безосновательно. Давайте перечитаем соответствующий эпизод романа:

«Мастер взволновался от этих слов и заговорил, присаживаясь на край Иванушкиной постели:
— А вот это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение напишите!
Иванушкины глаза вспыхнули.
— А вы сами не будете разве? — Тут он поник головой и задумчиво добавил: — Ах да... что же это я спрашиваю, — Иванушка покосился в пол, посмотрел испуганно.
— Да, — сказал мастер, и голос его показался Иванушке незнакомым и глухим, — я уже больше не буду писать о нем. Я буду занят другим»[1].

По Баркову получается, что испуг Иванушки связан якобы с отсутствием тени у Мастера. При этом, однако, совершенно непонятно, какую же смысловую нагрузку несет предлагаемая Барковым мотивировка испуга Иванушки по отношению к его разговору с Мастером. Неужели Булгаков нам подсказывает, что не отбрасывающие тени не могут творить? – Вряд ли. – Иванушка сначала сообразил, что Мастер не будет уже писать об Иешуа, и только потом поник головой, покосился в пол и посмотрел испуганно. Следовательно, его испуг связан не с тенью, а именно с тем, о чем он вспомнил. Того, что и является причиной, по которой Мастер не будет больше писать о Иешуа. О чем же, вернее о ком же мог вспомнить Иванушка? – Естественно о Воланде; о том, что Мастер принял его помощь. У читателей романа, если они не чрезмерно религиозны, образ Воланда страха не вызывает. Но мы видим роман изнутри, а для Иванушки Воланд связан только со страшной смертью Берлиоза и зловещим христианским образом сатаны. От того-то он со страху и поник головой, и глаза отводит в сторону, и косится испуганно. И все же, вслед за этим, он «с грустью и каким-то тихим умилением» произносит слова «вишь ты, как у вас все хорошо вышло», – совершенно немыслимые при принятии барковской гипотезы об испуге Иванушки перед мифическим превращением Мастера и Маргариты в вампиров.

Если бы Барков более внимательно читал роман, он бы мог обратить внимание на описание встречи Левия Матвея и Пилата:
«– Что с тобою, отвечай, – повторил Пилат.
– Я устал, – ответил Левий и мрачно поглядел в пол.
– Сядь, – молвил Пилат и указал на кресло.
Левий недоверчиво поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, испуганно покосился на золотые ручки и сел не в кресло, а рядом с ним, на пол»[2].
Надо ли понимать, что Левий увидел, что или кресло, или прокуратор не отбрасывают тени? Или есть и другие разумные объяснения его поведения?

И что удивительного в словах «Гелла сочно расцеловалась с Маргаритой, кот приложился к ее руке»[3]? Самое обыкновенное прощание героев после бала. Почему бы двум ведьмам – Маргарите и Гелле («Нагая ведьма, та самая Гелла <…>»[4]) – не расцеловаться? Это вполне соответствует духу времени: Маргарита расцеловывается даже со своей домработницей Наташей – «Расцеловавшись, хозяйка и домработница расстались»[5].
______________________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 700.
[2] Там же, с. 654.
[3] Там же, с. 624.
[4] Там же, с. 579.
[5] Там же, с. 547.

[tsa]

I.VI.4. Давайте же посмотрим, во что обошелся Бездомному-Поныреву поцелуй вампира Маргариты.
… Каждый год появляется на Патриарших прудах бывший поэт Бездомный, ставший Иваном Николаевичем Поныревым. Полнолуние будит у него образы, вызывающие тоску по чему-то большому и значительному, но забытому в результате "лечения". Неизвестно, во что вылилась бы эта тоска – возможно, в бунт против стерильного существования в роли благополучного совслужащего… Но на пути к прозрению встает подготовленный его заботливой женой успокоительный укол жидкости густого чайного цвета, навевающий лживый сон о счастливом конце истории Пилата и Иешуа. "Всегда обманчивый" лунный свет вскипает, луна властвует и играет, танцует и шалит. И в потоке лунного света складывается непомерной красоты женщина, она выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося Мастера, который тоже лжет Ивану о концовке своего романа. Маргарита, играющая в этом эпизоде явно лидирующую роль, подтверждает ложь и закрепляет ее очередным поцелуем, чтобы у Ивана было все "так, как надо".
"Как надо" – это значит, что "Иван будет спать со счастливым лицом, а наутро проснется молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает (как до этого у Мастера – А.Б.), и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто (как и Мастера в "покое" – А. Б.). Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи Понтийский Пилат".
Здесь речь идет о сне пробуждающейся у поэта совести – "исколотой памяти". Мастер солгал, казнь все-таки была. И кровь была, много крови. И довершила эту ложь своим поцелуем Маргарита. Он не позволяет Поныреву пробудиться от апатии и возвратиться к поэзии – "высшему виду искусства". Из-за этого поцелуя Иван будет спать сном идиота и продолжать верить, что "стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился и после этого вылечился". Только результат такого "лечения", начатого тюремщиком Стравинским, жуткий. Ведь спит сама совесть, и пока она спит, торжествует обман и ликует луна, и кто может поручиться, что кровь не прольется снова?

Пристрастие бывшего кагэбиста к вампирам выглядит довольно таки зловеще, но вампир с ним… Вернемся к булгаковскому тексту.

Пилат умоляет Иешуа сказать, что казни не было не наяву, а во сне Ивана Понырева. Сон есть сон, это только гиперболизированное отражение действительности, мучающей Ивана. Переносить его на реальную действительность и говорить, что он лживый, по меньшей мере, неразумно. Ивана действительно мучают предрассветные кошмары о казни Иешуа, и он просыпается «с мучительным криком»[1]. Но, успокоившись после укола, он видит уже совсем другие «какие-то возвышенные и счастливые сны»[2]. И в этих снах Понырев вспоминает героев романа такими, какими они ему представились при первой, как говорится, самой яркой встрече, – Мастера пугливым и озирающимся, а Маргариту, – смелой и решительной. Именно такими они врезались ему в память. О преображении Мастера в полете ему вообще ничего не ведомо. Наяву же, при прощании с Иваном, Мастер уже не пуглив, и не он при Маргарите, но Маргарита при нем: «– Прощай ученик, – чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе. Он исчез, с ним вместе исчезла и Маргарита»[3].

В снах Ивана нет никакого искажения конца истории об Иешуа и Пилате. Самым жгучим желанием Пилата было именно то, чтобы казнь, пусть и задним числом, не состоялась. Так водитель, сбивший пешехода, может раз за разом исступленно пытаться «переиграть» заново эту страшную для него ситуацию в своем воображении. Именно так и могла бы выглядеть реальная (в рамках романа) встреча данных героев, в которой Иешуа дарил бы Пилату забвение его греха. Ведь без такого забвения Пилат осужден вечно терзаться муками совести, а то что по силам смертному человеку, не вынести его бессмертной душе в вечной загробной жизни. Верующие как-то об этом не задумываются, но, несомненно, если рай существует, его обитателям должно быть даровано забвение грехов, иначе они сами превратят его в ад муками своей совести. Поэтому сон Ивана вполне разумен.

Утверждение, что снящийся Ивану Мастер лжет ему, полностью бессмысленно, так как степень соответствия сна действительности может определяться только в ее же рамках и при пробуждении Ивана теряет всякий смысл. Все претензии по логичности этого сна могут быть адресованы только к Ивану Поныреву. Но даже в рамках анализа этого сна Барков постоянно передергивает смысл булгаковского текста: Мастер не говорил Ивану от своего имени, что казни не было, а только подтвердил, что роман окончился описанной встречей Иешуа и Пилата (опять же во сне). Более того, как я уже отмечал, и слова Иешуа нельзя трактовать так убого, тем более, что для медленно соображающих полковников Булгаков подает ясный знак: Иешуа «в разорванном хитоне и с обезображенным лицом»[4].

Барков прорицает как пифия. Откуда он взял, что Булгаков пишет о «сне пробуждающейся у поэта совести – «исколотой памяти»»? Единственное, за что может мучить совесть Понырева, так это за собственную прошлую совковую глупость, но не до такой же степени, чтобы так переживать! Его действительно мучает именно исколотая память – исколотая как собственными воспоминаниями, так и, не в меньшей степени, романом Мастера и страшной судьбой Иешуа, невольным очевидцем которой его сделал Воланд. Понырев вовсе не находится в состоянии апатии, в таком состоянии он, за отведенный ему в романе срок, никак бы не смог стать профессором. Ни к какой поэзии он возвращаться не собирается, ибо писал плохие стихи (см. тезис I.III.12 и тезис I.III.17).

Прискорбные результаты порочной чекистской логики демонстрирует нам Барков. Каким же сном спит его разум, если он патологически не понимает пародийный смысл написанного в ироническом ключе булгаковского эпилога? Из контекста ясно, в данном случае речь идет только об официальной версии болезни Понырева. Последний вполне осознает, что правды в ней не больше, чем в словах «представители следствия и опытные психиатры установили, что члены преступной шайки являлись невиданной силы гипнотизерами»[5]. От того то и мучается в замкнутом кругу воспоминаний исколотая память Понырева…

Резюме I. В тупике стереотипов заблудилось не булгаковедение, а Барков со своей теорией альтернативного прочтения. Весь его анализ романа сводится к нахождению извращенного восприятия булгаковского текста, соответствующего предлагаемым им тезисам. В прокурорском пылу Барков не стесняется ради мерещащейся ему благой цели идти на прямой подлог и намеренно компилирует разные по смыслу цитаты в одну фразу, например, совмещает совершенно разные факты – дневные прогулки Маргариты и ее возвращение домой поздним вечером. Именно так, незаметно меняя акценты, он придает некое подобие убедительности своему обвинению, что Маргариту ждали сотрудники его родного ведомства. Бойким натренированным пером профессионального кагэбиста, он превращает невинные по отдельности факты в нужное ему лжесвидетельство о сотрудничестве Маргариты с врагами Мастера. Но этого все еще мало, и вот Барков, надувая щеки, объявляет самые рядовые факты невероятными и подозрительными совпадениями.

Допускает Барков и грубые ошибки. Например, им перепутана нумерация главы «Полночное явление» в ранних редакциях, ошибочно высказаны утверждения, что Иван превратился в Иванушку в процессе общения с Мастером, и что инфернальны всех зеленоглазые персонажи. Навязываемая Барковым трактовка женского начала как деструктивного по отношению к творческой личности не имеет никакого отношения к Булгакову. Как правило, толкования Баркова натянуты а события, например, испуг Иванушки, имеют более естественные причины. Создается впечатление, что о толковых словарях Даля, Ушакова и Ожегова Барков и вовсе никогда не слыхал. Широко известные любому образованному читателю факты, как например обманчивую природу лунного света, он пытается подать как некое тайное указание Булгакова. Но белизна снега, зелень травы и обманчивость лунного света естественны по определению, и глупо глубокомысленно философствовать над ними. Совершенно беспомощно и утверждение, что параллельные описания разных героев используются для пояснения одного сюжета другим. Наоборот, как правило, авторы используют в таких случаях прием противопоставления действующих лиц.

Содержание романа осталось для Баркова тайной за семью печатями. Он не понимает музыкальности прозы, не заметил явной параллели сюжетной линии освобождения Мастера и аналогичного эпизода в биографии Мандельштама, ошибочно толкует образ Левия, и следовательно, по его же собственным словам, ничего не понимает в «философском пласте романа». Ни одно из обвинений Баркова в адрес Мастера и Маргариты не имеет под собой реальных оснований. Слово «мастер» Булгаков начал использовать в своем творчестве существенно раньше, чем его в одиозном смысле начали употреблять деятели социалистического реализма – в романах с 1931-1932 года в период работы над «Мольером», а в критических статьях, вслед за Блоком, с 1922 г. В ближайшем окружении Булгакова это понятие не имело никакого негативного смысла. Мастером его называла его собственная жена, видимо по той же причине, что и Маргарита в романе, – в литературной жизни он все делал «первоклассно». Мастером называл Булгакова и первый американский посол в СССР Вильям Буллит. Булгаковское значение слова «мастер» используется в российской культуре еще с дореволюционных времен и к социалистическому реализму никакого значения не имеет. Судя по всему, Булгаков в своем романе вложил в слово «мастер» понятие уникальности: тот, кто может совершить нечто недоступное другим, тот, кто поднялся на самую высшую ступень творчества.
_____________________________________________________________________________
[1] Там же, с. 721.
[2] Там же, с. 721.
[3] Там же, с. 700.
[4] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 721.
[5] Там же, с. 713.

[tsa]

На этом я позволю себе взять тайм-аут на некоторое время. Хотя работа пишется легко, но утомительно сама необходимость "погружения во тьму" на дно мутного дилетантского колодца "творчества" Баркова. Его внутренний мир не очень приятен мне. До сих пор у меня не было никакой нужды детально вникать в его работу, поэтому я ознакомился только с ее основными выводами, теперь же приходится вчитываться в каждую строчку...

Я полностью рассмотрел весь первый раздел работы Баркова и думаю, что для любого разумного человека этого вполне достаточно, чтобы понять насколько низким, а иногда и низменным, является уровень следовательских заключений Баркова. Тем не менее, со временем, я обязательно доведу свою работу до логического конца, так же как я это сделал с критикой толкований Кураева.

Всех с Новым годом! До встречи в новом Году!

[tsa]

II. Система ключей в романе

Глава VII. Криптограмма: шифр или код?

«Лечиться надо, сударь мой! Звуковые галлюцинации – еще половина горя, а уж если пошли зрительные…»
А. В. Амфитеатров[1].

Барков настойчиво призывает нас рассматривать роман Булгакова как криптограмму или некий зашифрованный текст. Но прежде чем последовать совету опытного профессионала политического сыска, прошу читателя задуматься над тем простым фактом, что при желании любой текст, любое имя можно истолковать как угодно. Причем результат будет вполне осмысленный и тесно связанный с жизнью и деятельностью искомого лица. За примерами далеко ходить не будем. Возьмем первое попавшееся имя, например, «Альфред Барков» и посмотрим на его анаграмму (перестановку букв) – «а дела ФБР – кровь!» Чем не мистика?!! Вот он ключ! Ведь именно ФБР, было главным противником КГБ, к всесильному ведомству которого принадлежал Барков. Есть у имени Баркова и совершенно вульгарная анаграмма, – «факер да вор, бль…» Есть и вариант, словно произнесенный загадочным булгаковским профессором с его дьявольским немецким акцентом (глухое «в» меняется на «ф») – «верь балда ф рок». А если мы рассмотрим полное имя «Барков Альфред Николаевич», то узнаем, что даже «Каифе чванлив король бреда». Случайность, скажете вы? Но попробуйте-ка сложить что-нибудь связанное с «Мастером и Маргаритой» из букв своего имени. А вот с Барковым и его сподвижником Кураевым подобным мистическим совпадениям несть числа. Например, фраза «диакон Кураев» раскладывается на следующие основные инфернальные анаграммы: «и у века дракон», «инок в руке ада», «Иона дурак век», «в дураке икона», «он и века дурак», «диакона в реку» и др. Даже стяжательство Кураевым статуэтки «Доброго пастыря», несущего на плечах ягненка (овенка), отразилось в анаграмме «краду и овенка». Не лучшие результаты дает и мирское имя диакона «Андрей Кураев»: «не рай веку рад», «йедрена курва», «рай курве не ад», «на, дурак еврей», «на еврейку рад» и т.п. Еще более неутешительные результаты дает юношеский псевдоним диакона «Андрей Пригорин»: «Гений, но пидар-р-р!» Используя же принцип кроссворда[2], можно получить еще более зловещие варианты, раскрывающие тайные юношеские замыслы Кураева, например: «Но Ридигер-ра пни!» или «На пир он Ридигер»[3], или найти корни его поразительного пристрастия к Гарри Поттеру. Наконец посмотрим на имя самого автора гениального произведения, так смущающего умы Баркова и Кураева. Переставив буквы фразы «Михаил Булгаков», мы получим сакраментальный вопрос: «Хули вам Бога лик?» И действительно, куда уж дальше: «А хули?»

А ведь есть еще и цифровые эквиваленты толкуемого текста. Как известно, признаком Антихриста, по которому при появлении его можно удостовериться, что это он, является число 666. Как указывает Иоанн Богослов для этого нужно перевести имя предполагаемого Антихриста в конкретное число с помощью нумерации букв и их сложения. Цифровой эквивалент фразы «диакон Кураев» равен 120 и на первый взгляд выглядит безобидно. Но как ни хитер диавол, мы всегда можем найти нужные нам признаки инфернальности: кто ищет, тот всегда найдет! Применяя повышающий поправочный коэффициент 5.55 (атеистическая библия бывшего атеиста Кураева – пятое собрание сочинений Ленина, содержала ровно 55 томов), мы получаем в точности искомое число зверя: 120х5.55 = 666!!!

Так же несложно убедиться и в полной инфернальности самого Баркова. Например, инфернальна сама по себе его фамилия: «Барков» = 2+1+18+12+16+3 = 52 = 13 х 4. Инфернальна и его принадлежность к КГБ: «КГБ» = 12+4+2 = 18 = 6+6+6. А вот еще интересный результат: 666/«КГБ» = 666/18 = 37, то есть имеем печально знаменитый в истории СССР 1937 год, на который пришелся пик репрессий. Связан с КГБ и цифровой эквивалент фразы «диакон Кураев»: 120 = 6.6(6) х (6+6+6).

Теперь посмотрим на фразу «полковник Барков». Ее цифровой эквивалент равен 166. На первый взгляд самое обычное число, хотя две шестерки и не дают нам расслабиться. Вспомним, что кроме инфернальной составляющей – службы в КГБ – Барков имел еще и обычную, человеческую – радиолюбительство. Поэтому вычтем из 166 цифровой эквивалент позывного Баркова в эфире – «UT5AB» – равный 49. Имеем 166-49 = 117 = 13х9. Вот и искомая инфернальность. Как говорил в таких случаях председатель Мао: «Лисе не спрятать своего хвоста!» И совсем уж неудивительно, что именно такой же цифровой эквивалент имеет и усердный ученик Баркова – диакон Кураев: «Андрей Кураев» = 117 = 13х9.

Теперь посмотрим на фразу «полковник КГБ Барков». Ее цифровой эквивалент равен 184, а число букв равно 15. Имеем среднее значение для одной буквы 184/15 = 11.0666. Но это еще не все. Вычтем из данной фразы собственно имя – «Альфред Барков» и умножим результат на имя ведомства – «КГБ». Имеем:

(«полковник КГБ Барков» - «Альфред Барков») х «КГБ» = (184 -147) х 18 = 37 х 18 = 666.

Как говорится, комментарии излишни. Замечу лишь, что слова «диакон» и «полковник» в данном случае характеризуют не должности, а духовное и воинское звания, соответственно, то есть представляют собой «официально присваиваемое наименование»[4] с добавлением которого человек именуется в быту и на службе. Поэтому рассмотрение собственных имен вместе со званием вполне правомерно с точки зрения анализа наименований рассмотренных нами лиц. Более того, во многих случаях именно такое обращение глубже раскрывает суть человека, например, фраза «профессор Преображенский» вызывает в памяти яркий образ булгаковского героя, а вот слова «Филипп Преображенский» такого эффекта уже не имеют.

II.VII.1. Если роман такого типа действительно рассматривать как криптограмму, зашифрованный текст, в чем невозможно не согласиться с А. Зеркаловым, то прежде чем приступать к процессу собственно расшифровки, необходимо определить методы и направление этой работы. Или, иными словами, четко обозначить с самого начала характер инструмента исследования. Ведь вскрытие криптограмм повседневной, рутинной работой никак не назовешь, а работа без метода или хотя бы определения целей, приемов, терминологии (а именно с них должно начинаться любое исследование, не говоря уже о работе с криптограммами) вряд ли может быть успешной.

Если все в мире рассматривать, как криптограмму или зашифрованный текст, то невозможно не согласиться с мистическим смыслом приведенных мною выше примеров, показывающих, что и Баркову и Кураеву самим Провидением было назначено стать агентами КГБ и сподвижниками Антихриста. Если же судить трезво, то нетрудно заметить, что основной метод Баркова в данном случае состоит всего лишь в подборе таких «ключей», которые открывают им же, а не Булгаковым, придуманные замки. Поскольку конкретный вид этих «замков» заранее никак не оговаривается, то выдуть их вместе с ключами из призрачного стекла своего воображения дело не хитрое.

[1] Амфитеатров А. В. Жар-цвет // Амфитеатров А. В. Закат старого века. – Кишинев: Лит. Артистикэ, 1989, с. 40.

[2] По принципу кроссворда ё=е и й=и.

[3] Ридигер – фамилия патриарха Алексия II.

[4] Ожегов С. И. и Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. – М.: Азбуковник, 1999, с. 226.

[евгений]

А кто дилетант ? Вы? Или Барков --- ныне умерший. Чего теребить прах человека. Не понимаю.Вы уже лет десять его теребите ? Раньше живого теребили, а теперь мёртвого. Дааааааааааа!!!!!!!!!! Грустно жить на белом свете , господа.

[tsa]

А кто дилетант? Вы? Или Барков --- ныне умерший.

В данном случае дилетант прежде всего вы, так как задаете вопрос не читая написанное мною (если только у вас это не попытка сострить). Прочтите, и попробуйте оспорить написанное мною. Тема не так уж велика. Неинтересно, не читайте и не оспаривайте, но какой тогда смысл писать здесь? Пишите там, где интересно. Поймите же. что для того, чтобы высказать мнение о чем-либо, нужно прежде всего прочесть это.

Чего теребить прах человека. Не понимаю.

Вот этот вопрос вы и задали бы в свое время Баркову: чего он взялся теребить прах Шекспира, Пушкина, Булгакова? Сказано же не тереби сам и теребим не будешь. Не поливал бы он грязью Мастера и Маргариту, никто бы его не трогал и его собственную биографию не обсуждал.

Вы уже лет десять его теребите? Раньше живого теребили, а теперь мёртвого. Дааааааааааа!!!!!!!!!! Грустно жить на белом свете, господа.

Слава богу, пока он был жив я о нем и не слышал. Два года назад, когда он уже два года как преставился, я написал на него пародию на несколько страничек, но это не в счет. Это был просто прикол. А серьезно теребить его теорию я начал только с 13 декабря 2007 г., за что нижайший поклон вам и Жоре Жуку-Венди за море вылитой на меня перед этим грязи. Сказано же: не буди лихо, пока тихо, вот вы и разбудили его на свою альтернативную голову.

P.S. Откровенно скажу, что меньше всего меня привлекает дискуссия с с вами, как с любителем "заливать сами знаете чем бельмы чужих аваторов", тем не менее на любое корректно сделанное вами замечание всегда готов ответить.

[евгений]

Вы же сами писали, что он Вас нашёл в номере без адреса. Я помню. Теперь же пишите , что не знали его?

[tsa]

Вы же сами писали, что он Вас нашёл в номере без адреса. Я помню. Теперь же пишите , что не знали его?

Специально для вас копирую то, что я писал:

К возможностям своего ведомства Барков был явно неравнодушен, о чем свидетельствует следующая история:
«Я как раз ехал в Киев, и меня попросили передать Альфреду материалы по проекту реформы. Остановился в гостинице на бульваре Тараса Шевченко, уж не помню ее названия, звоню, спрашиваю Баркова. Отвечает уверенный голос: сейчас приду за бумагами, не беспокойся. Кладу трубку, начинаю ждать и вдруг соображаю, что я не сказал, собственно, ГДЕ я остановился. Однако проходит минут пятнадцать, дверь в номер открывается, и входит улыбающийся человек. Здравствуйте, я Альфред Барков, давайте ваши бумаги. Так и познакомились…
Я его пытал все, как он ухитрился меня найти, а он только смеялся, мол служба такая»[16].

Обратите внимание, после приведенной мною цитаты в квадратных скобках стоит номер ссылки на источник сведений, не говоря уже о том, что все цитаты я всегда выделяю цветом.

[16] Мельников Г. Маниппеи Альфреда Баркова или «не замахнуться ли нам на Вильяма, так сказать, Шекспира?». – http://www.uarl.com.ua/ut5ab/files/rn3ac.htm

[tsa]

II.VII.2. Согласившись с утверждением А. Зеркалова в принципе, все же вынужден внести уточнение в терминологию: в данном случае о зашифровке в точном смысле этого слова не может быть и речи. В процессе зашифровки и расшифровки круг участников заранее строго определен, ими принимается максимум мер для предотвращения несанкционированного доступа к содержанию информации. Здесь же наоборот: предполагается прочтение скрытого смысла широким кругом читателей; то есть, речь может идти не о зашифровке, а об элементарном кодировании, пример которого дал сам Булгаков в "Театральном романе", где под названием пьесы Максудова "Черный снег" явно подразумевается булгаковская "Белая гвардия".
Следовательно, задача сводится к вскрытию системы такого кодирования, то есть, к выявлению примененного Булгаковым алгоритма. А это – уже вполне решаемая задача, поскольку сам писатель вряд ли был заинтересован в излишне глубоком сокрытии истинного смысла, так как это противоречило бы основной цели создания романа: довести до читателя комплекс определенных идей.
Конечно, пример с "Черным снегом" может быть применен в данном случае как один из простейших, поскольку, как выяснилось, использованный Булгаковым арсенал кодирования весьма широк, а приемы в ряде случаев являются непростыми. С другой стороны, система такой степени сложности, какой является связный текст романа, не может не представлять широкого круга альтернативных возможностей для "расшифровки" (прошу простить использование пусть "неправильного", но установившегося в булгаковедении термина), что во многом облегчает задачу. Иными словами, в такой сложный "черный ящик", созданный по законам не криптографии, а литературного творчества, должно существовать много "входов" – ведь кодирование является лишь вторичным процессом, накладываемым на основной – создание фабулы романа.

Как мы уже отмечали (см. тезис I.I.4), самый вымышленный художественный образ всегда создается на основе впечатлений, почерпнутых в реальной жизни. Точно так же художники создают свои картины, наблюдая окружающий мир, или используя натурщиц. Поэтому поиск реальных прототипов героев оправдан только тогда, когда писатель в силу внешней или внутренней цензуры вынужден заслонить их от нас пеленой вымысла. Но если он изначально создает именно вымышленные романные образы, то не так уж и важно у каких именно реальных прототипов были позаимствованы их черты. С одной стороны «Театральный роман», несомненно, явно автобиографичен, с другой – писателю не было никакой нужды шифроваться: роман он писал для себя и своих знакомых, для чтения в узком кругу друзей. Поэтому и «черный снег» и прочие аллюзии на реальные обстоятельства это не сложная система кодирования, не способ спрятать реальное содержание, а наоборот его ясное преломление в зеркале художественного творчества. Точно так же слова Гоголя «редкая птица долетит до середины Днепра» вовсе не попытка преувеличить истинные размеры крупнейшей украинской реки. Я позволю себе провести здесь параллель с технологией овердрайва в современных ЖК-дисплеях, в которой на матрицу специально подается существенно больший сигнал, для повышения скорости ее реакции. И именно это искажение информации и обеспечивает более адекватную реальной действительности визуальную картину. Аналогично, как это ни парадоксально, правда вымысла художника выше и вернее правды реальной жизни. Попробуйте только поставить слова «Белая гвардия» вместо слов «Черный снег» и вы сразу почувствуете, как из романа уходит живое дыхание чуда оживающих картин: «Ах, какая это была увлекательная игра, и не раз я жалел, что кошки уже нет на свете и некому показать, как на странице в маленькой комнатке шевелятся люди»[1]. Если бы Булгаков на самом деле хотел бы в точности описать именно свою жизнь, он бы мог это сделать без каких-либо затруднений. Вот только в этом случае у нас не было бы захватывающего душу «Театрального романа», а были бы обычные автобиографические «Театральные записки»…

II.VII.3. Кроме того, такие находки параллельных, дублирующих путей решения задачи являются лишь подтверждением того, что ответ найден правильно.

Напомню, что в предисловии к данной главе я нашел множество параллельных, дублирующих путей доказательства инфернальности Баркова и Кураева. Следовательно, по логике Баркова, им действительно самой Судьбой было уготовано стать агентами КГБ и сподвижниками Антихриста.

[1] Булгаков М. А. Театральный роман. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 218.

[tsa]

II.VII.4. Прежде чем приступить к анализу использованных Булгаковым систем ключей, перечислю некоторые из них.
В первую очередь, это – специфическая лексика; например, двенадцатая глава романа буквально перенасыщена словом "разоблачать" и его производными; явно не вписывается ни в контекст, ни в общую лексическую ткань романа и слово "гомункул" в финале; имя евангелиста Матфея Булгаков почему-то пишет через "в", хотя в канонических переводах Евангелий используются "ф" или "фита", а в первоисточниках – греческих списках – "фи"; в романе этот персонаж является "сборщиком податей", в Евангелиях же используются другие синонимы – "сборщик пошлин", "мытарь".

Как мы уже поняли, подобные безапелляционные утверждения Баркова нуждаются в тщательной проверке. Обратимся к главе 12. Она включает 15 страниц и называется «Черная магия и ее разоблачение». С учетом названия, искомое слово и его производные употребляются ровно 10 раз[1], то есть в среднем один раз на полторы страницы. Можно ли считать это перенасыщенностью для одноименной главы? Тем более, что трижды (+3) на свою голову (!) об этом просит Бенгальский и трижды (+3) того же требует Семплеяров. Фагот возражает ему (+1), но потом соглашается (+1). И, наконец, разоблачает (+1). То есть фактически проблема «разоблачения» поднимается в тексте всего два раза.

Утверждение Баркова, что слово «гомункул» якобы не вписывается «ни в контекст, ни в общую лексическую ткань романа» ничем не обосновано. В лексическую ткань «Фауста» гомункул прекрасно вписался, а в Мастера и Маргариту, видите ли, нет. В подобных случаях Льюис Кэрролл советовал своей Алисе не употреблять слов, значения которых она не понимает. Лексической ткани романа могут противоречить только явно чужеродные ей слова, неестественные для произносящего их персонажа. Например, если бы неграмотная Аннушка вдруг заговорила языком столбовой дворянки. Слово же «гомункул» в устах Воланда более, чем естественно, и особенно потому, что прекрасно вписывается в контекст. Хотя гомункула с помощью Мефистофеля[2] создал ученик и лаборант Фауста Вагнер, во всем подражающий своему учителю, но дерзновенно мечтал об этом бессонными ночами именно Фауст. В своей трагедии Гете описал горение души и стремление к познанию именно Фауста, а не Вагнера. Отсюда и слова Воланда: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?»[3]

Воланд искушает Мастера не возможностью создания (конкретного гомункула), а надеждой познания (тайны бытия), то есть именно жаждой познания Фауста, а не достижениями его лаборанта, на которые он вдохновлен своим учителем-Фаустом. Гомункул и реторта здесь только образы познания. Смешно же право полагать, что Мастер всерьез займется алхимическими опытами по созданию гомункула. Для этого нужен совсем другой склад мышления. Да и зачем ему гомункул? Ведь Мастер не одинок, как Фауст, у него есть Маргарита. Так что весь этот разговор Воланда просто часть «терапии» искалеченной души Мастера для возвращения ее к жизни.

С Матфеем же Барков и вовсе сел в лужу. Какое отношение в рамках романной действительности Христос, Матфей и РПЦ имеют к Иешуа, Матвею и проповедям Иешуа? Ведь по Булгакову Иешуа не сам евангельский Христос, а только его реальный исторический прообраз. Соответственно, его спутник Матвей – прообраз евангелиста Матфея. Искаженное до неузнаваемости учение Иешуа и унаследовано РПЦ. В рамках романа первичны именно Иешуа, Левий Матвей и проповедуемое Иешуа учение, в то время как Христос, Матфей и РПЦ – вторичны. Как-то даже странно пояснять при этом совершенно очевидную вещь, что поскольку слово Матфей действительно канонизировано церковью, то употребив его Булгаков совершенно однозначно связал бы образ Левия с евангелистом Матфеем, при том, что требовался обратный эффект, поскольку речь идет об историческом прообразе христианского апостола. Заумные рассуждения о написании имени Левия в «канонических переводах Евангелий» еще более смехотворны: где же аналогичное недоумение по поводу написания Булгаковым «Иешуа» вместо «Иисус» и «Ершалаим» вместо «Иерусалим»?

Учитывая уровень анализа Баркова уже неудивительно, что он ошибся и с рассуждениями относительно профессии Матвея. Сочетание слов «сборщик пошлин» не только в Евангелии, но и в Библии вообще отсутствует, упоминается только «сбор пошлин» (Матф. 9:9; Мар. 2:14, Лук. 5:27). Зато есть как раз именно булгаковский «сборщик податей» – «На место его восстанет некий, который пошлет сборщика податей, пройти по царству славы; но и он после немногих дней погибнет, и не от возмущения и не в сражении» (Дан. 11:20).

Слово «пошлина» употребляется в Новом Завете всего четыре раза (Матф. 9:9, 17:25; Мар. 2:14; Лук.5:27), в то время как «подать» – десять раз (Матф. 17:25, 22:17, 22:19; Мар. 12:14; Лук. 20:22, 23:2; Рим.1:11, 13:6, 13:7).

Что касается значения действительно широко используемого в Евангелиях слова «мытарь», то не будем столь наивно доверяться многократно уличенному нами в передергивании фактов дилетанту, и как обычно заглянем в словари:

«Мытарь, слав., в Евангелии название сборщика податей»[4];

«Мытарь (Лк. ХVIII, 10) - сборщик римских податей и пошлин. Главные сборщики этих податей пользовались большим влиянием и доверием; но их помощники часто замечались в хищении и вымогательстве и считались притеснителями, грешниками и ворами, так что нередко иудеи не позволяли сим последним даже входить в храм или в синагоги и участвовать в общественных молитвах и богослужениях. Для сбора пошлин устроялись и содержимы были римлянами особенные домы, соответствовавшие некоторым образом нашим таможням. Главные сборщики, снявши права сбора податей на откуп, передавали права свои другим, а эти нанимали разных людей из низшего класса и им поручали сбор, вследствие чего возникали различные несправедливости, обманы и насилия. У евреев понятия - грешник, язычник и мытарь значили почти одно и то же. Во времена Спасителя в Иудее было много мытарей. Закхей был одним из главных сборщиков, и потому он называется начальником мытарей. Ап. Матфей, иначе Левий, принадлежал также к разряду мытарей, иудеи укоряли Господа Иисуса за то, что Он друг мытарей и грешников, ест и пьет с ними (Лук. VII, 34)»[5].

Как видим, и в данном тезисе Барков, только очередной раз проявил печальные последствия так и неосознанного им принудительного блокирования собственного интеллекта.
_________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 445, 448, 452, 457, 458.
[2] Вагнер создал гомункула не самостоятельно. Как отмечает А. Аникст, слова гомункула, обращенные к Мефистофелю, ясно показывают, что именно последний тайно или явно помог Вагнеру создать гомункула, чтобы с его помощью вырвать Фауста из объятий летаргического сна [Аникст А. Комментарии к трагедии «Фауст» // Гете И. В. Фауст. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1985, с. 677].
[3] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 709.
[4] Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
[5] Библейская энциклопедия. – Труд архимандрита Никифора, 1891, © 2005 Изд-во «Локид-Пресс».

Сообщение отредактировал tsa - 20.12.2008, 20:22

[tsa]

II.VII.5. Важным ключом к раскрытию смысла романа является и авторская ирония, в значительной степени раскрывающая не только характеры основных персонажей, но и идейную нагрузку романа.
Примечание: Тогда я еще не знал, что ирония - не только основной метод "зашифровки" в произведениях такого класса, но что уже само ее наличие, резко усложняя структуру произведения, переводит его в совершенно иной род литературы, где, в отличие от однофабульных эпических произведений, содержится минимум три фабулы.

Незнание не освобождает от ответственности за амбициозно высказываемые глупости. Художественная концепция «Мастера и Маргариты» по мнению Булгакова прекрасно раскрыта в статье И. Миримского «Социальная фантастика Гофмана»[1]. Об этой статье он восхищенно пишет своей жене: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание – я прав!»[2] Как отмечает В. И. Лосев[3]: «Булгаков проявил к этой статье очень большой интерес. Вся она испещрена его подчеркиваниями и пометками». Замечу, что восторг Булгакова в связи с выбором им верного художественного решения романа неявно перекликается со словами Мастера: «О, как я угадал! О, как я все угадал!»

По воспоминаниям знакомых Булгакова, и в частности С. А. Ермолинского[4], Булгаков разыгрывал их, читая статью Миримского и заменяя фамилию Гофмана своей. Только насладившись эффектным розыгрышем и удивлением гостей, что в статье рассмотрена творческая система его романа «Мастер и Маргарита», Булгаков признавался, что статья эта в действительности о творчестве Гофмана. Вот некоторые выдержки из данной статьи[5]:

«Действительно, на первый взгляд творческая система Гофмана кажется необычайно противоречивой и беспорядочной: тематические плоскости то и дело неожиданно смещаются, характер образов колеблется от чудовищного гротеска до нормы реалистического обобщения, герои вопреки законам разума, бытуют одновременно в двух мирах: реальном и фантастическом, чорт разгуливает по улицам Берлина, как человек, а архивный чиновник живет в сказочной стране Атланте, как дух; в стилевом плане авторская ирония часто идет рядом с трагической серьезностью, слезливо-сентиментальное смешивается с комическим и буффонным, патетический монолог переходит в жаргонизированную речь и т.д. Но романтизм не болезнь, а художественный метод, и творческая система Гофмана от начала до конца раскрывается в своей классовой закономерности и художественном единстве»[6].

«Основной чертой творческого метода Гофмана <…> является сознательно подчеркнутая и обнаженная двуплановость в показе действительности. Свойственную романтизму игру контрастами Гофман доводит до предельного выражения. Два плана – реальный и фантастический или, что то же самое, филистерский[7] и энтузиастический – могут выступать в произведении Гофмана то раздельно, то слито, но они всегда различимы во всем, начиная от образов и кончая речевым строем»;

«Стиль Гофмана можно определить как реально-фантастический»;

«В творчестве Гофмана <…> можно выделить две фантастические стихии: с одной стороны, фантастика «кошмаров и ужасов» как преувеличенное отражение «ночной стороны природы» <…> когда субъект теряет власть над собой и становится игрушкой непонятных, а поэтому роковых для него, сверхъестественных сил <…> С другой стороны, светлая фантастика иллюзорно-романтического поэтического мира <…> Это тот самый «прекрасный цветочный сад»[8], где человек обретает все, в чем ему отказала действительность», которая «<…> служит героям Гофмана как бы трамплином для прыжка из «царства нужды и рассудка» в романтическое царство поэзии и свободы»;

«<…> если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, «честного» чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смертью или безумием»[9].

Можно ли точнее выразить художественную концепцию романа «Мастер и Маргарита»?

А следующие цитаты прямо перекликаются с отдельными местами романа:

1. «Однако жизнь в мечте есть только временное пребывание в саду фантазии, и Гофман, как правило, разрушает иллюзорно-фантастический план ироническим пуантом, возвращающим героя от мечтательного сна к прозаической действительности»[10], – таким ироническим пуантом в романе является эпилог, который автор, кстати, продиктовал уже после прочтения статьи Миримского.

2. «Окрашивая в большей или меньшей мере каждое повествование Гофмана, ирония разрушает серьезность чудес»[11], – здесь вспоминается и грозное обещание Азазелло отрезать руку перепуганной кухарке, и галка, убитая прощальным свистом Фагота, и т.п.

II.VII.6. Примечание (продолжение): Это было обнаружено при более углубленном анализе содержания "Мастера и Маргариты" (см. продолжение этой книги). В более полном виде теория мениппеи изложена в опубликованной в 1998 г. книге "Прогулки с Евгением Онегиным".

Думаю после моего разбора альтернативного прочтения Барковым романа «Мастер и Маргарита» дополнительный анализ его еще более углубленных ошибок не потребуется. Что касается книги «Прогулки с Евгением Онегиным», то с ней и с Барковым мы обязательно прогуляемся по завершении данной работы.

[1] Миримский И. Социальная фантастика Гофмана. – Литературная учеба, 1938, № 5, с. 64.

[2] Письмо к Е. С. Булгаковой от 07.08.1938 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 497.

[3] Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 497.

[4] Ермолинский С. А. О времени, о Булгакове и о себе. – М.: Аграф, 2002, с. 145.

[5] Миримский И. Социальная фантастика Гофмана. – Литературная учеба, 1938, № 5, с. 70, 71, 72, 73, 74.

[6] Там же, с. 64.

[7] Мещанский.

[8] Именно на эти цветущие вишни так горько жалуется Кураев в своей книжице.

[9] Как пророчески перекликаются эти слова с горькими судьбами самого Булгакова и его Мастера.

[10] Миримский И. Социальная фантастика Гофмана. – Литературная учеба, 1938, № 5, с. 73.

[11] Там же, с. 82.

[ФИЛ]

Приветствую Вас ,Сергей. Абсолютно верно,что взялись за Баркова. Кураевское лганьё действительно построено на этом "исследовании", не уверен,правда,что Барков искренне заблуждающийся.Думаю он преследовал ту же цель,что и Кураев: оболгать роман. В том ведомстве, откуда Кураевы-Барковы ,искренне заблуждающихся пожалуй нет..Работу Вашу читать как всегда необыкновенно интересно, жду взгляда на наиболее интересующие меня главы " Роман в романе " и Пародия на пародию? ". Хотя признаться интересует меня не столько критика Баркова( с ним всё ясно)как Ваш личный взгляд на Четвероевангелие и религиозную философию Л.Н.Т.

[tsa]

не уверен,правда,что Барков искренне заблуждающийся. Думаю он преследовал ту же цель,что и Кураев: оболгать роман. В том ведомстве,где работают Кураевы-Барковы искренне заблуждающихся пожалуй нет.

Я бы так категорично это не утверждал. Самое простое это предположить, что в НКВД и КГБ занимались только сознательной фабрикацией дел. Мне же кажется, что несомненно был и момент неосознанной, бессознательной естественной фабрикации, которую нам блестяще продемонстрировал Барков. Это следствие специфического мышления, которое во всем подозревает второе дно и всегда находит худшую причину для объяснения ваших действий. В чем то правы утверждающие, что бог создается уже самой верой в него. Так и Барков наперекор всем реальным фактам пытался материализовать свое альтернативное прочтение МиМ слепой верой в озарившуюю его идею, что мастер это Горький.

жду взгляда на наиболее интересующие меня главы " Роман в романе " и Пародия на пародию ".

Пишу строго по порядку оглавления, когда есть время, так что до этого места дойдем еще не скоро, но дойдем обязательно.

[ФИЛ]

Возможно Вы правы.. Взгляд Баркова на родственную ГБ организацию- РПЦ-вполне адекватный , критический. Жаль,что Кураев этого "не заметил"....

[tsa]

Возможно Вы правы.. Взгляд Баркова на родственную ГБ организацию- РПЦ-вполне адекватный , критический. Жаль,что Кураев этого "не заметил"...

А ему и не нужно замечать. У него очень простой хорошо известный жизненный принцип, сопадающий с девизом иезуитов «Ad maiorem Dei gloriam» – «К вящей (большей) славе Божией». Этим девизом члены ордена оправдывали любые злодеяния, совершенные ради укрепления влияния католицизма и власти папы. Им же Кураев обосновывает «допущения о полезности и необходимости лжи»[1], и призывы, чтобы верующие «неполиткорректно» обращались с первоисточниками, и «нагружали их столь высокими евангельскими смыслами, о которых авторы не подозревали»[2]. Именно этим, только на мой взгляд бессознательно и занимался Барков, - подгонкой "источников" под нужный результат.

_____________________________________________________________

[1] Кураев А., диакон. Уроки сектоведения. В 2 т. Т. 1. Как узнать секту (на примере рериховского движения).

[2] Кураев А., диакон. Не-американский миссионер.

[tsa]

Глава VIII. К вопросу об "антисемитизме" Булгакова

П: Имя? – И: Иисус. А ваше? – П: Понтий Пилат. – И: Очень приятно.
П: Вы так считаете? – И: А вы нет?
П: Вы еврей, Иисус? – И: А почему вы спрашиваете?
П: А почему вы отвечаете вопросом на вопрос? – И: Вы антисемит?
П: А почему вас это беспокоит? – И: Нет, почему ВАС это беспокоит?
П: А кто вам сказал, что меня это беспокоит? – И: А зачем вы спрашиваете?
П: А я должен вам давать объяснения что, почему и у кого я спрашиваю? – И: А я должен давать ответы на вопросы неясного содержания неизвестно кому?
П: То есть вы сомневаетесь в моих полномочиях задавать вам вопросы? Вы не верите что я Понтий Пилат, прокуратор Иудеи? – И: А какие у вас доказательства?
П: А я должен вам это доказывать? – И: А почему нет?
П: А почему да? – И: А почему нет?
П: Иуду знаете? – И: А должен?
П: Вы можете ответить на вопрос? – И: А вы?
П: Это вы вели проповеди и предсказывали смену власти? – И: Это вам кто сказал?
П: А это относится к делу? – И: А у вас ко мне какое-то дело?
П: Вам не кажется, что вы переходите всякие границы? – И: Вы так думаете?
П: Это вы ходили по воде, аки по суху и исцеляли тяжело больных? – И: А если головой подумать?
П: Это вы называли себя сыном Божьим? – И: Что вы хотите, чтобы я ответил?
П: А правду сказать не судьба? – И: А я похож на сумасшедшего?
П: А если я велю вас казнить? На кресте распну? – И: А за что?
П: А разве недостаточно всего вышеперечисленного? – И: А может все-таки потому, что я еврей?
П: А вы таки еврей? – И: А разве не сын Божий?
П: Это можно считать признанием? – И: А разве не вы сами это сказали 11-ю строчками выше?
П: А разве я не ваши слова повторил? – И: А вы разве слышали?
П: А если вы это говорили не при мне? – И: А как бы вы тогда это слышали?
П: Вы думаете у меня нет осведомителей? – И: А вы уверены в их осведомленности?
П: А может все-таки сразу на крест? – И: А может вы все-таки антисемит?
П: А вы таки еврей? – И: Где я это сказал?
П: Вы мне надоели! Казнить его немедленно! – И: Вы таки антисемит. – П: Вы таки еврей.
«Мастер и Маргарита» по-одесски

Как ни прискорбно видеть безнадежно блуждающий впотьмах ум, но не менее печально, когда он вдруг неожиданно начинает демонстрировать весьма здравую способность к рассуждениям. Печально потому, что немедленно возникает вопрос: а что же мешает ему проявлять такую же здравость суждений и в остальных вопросах? Подобное раздвоение личности или, как назвал подобное состояние в своей книге «Новое назначение» Александр Бек – «сшибка», сам же Барков определил как «блокирование интеллекта». Впрочем, и в данной главе «блокирование» все же имеет место, ибо раздувание Барковым надуманной им же самим проблемы обвинения Булгакова в антисемитизме объясняется всего лишь его очередным «озарением», что «вопрос т.н. «исторической вины» еврейского народа <…> дает прямое указание на жизненный прототип образа Мастера». Заявляя, что «наличие этой темы в романе Булгакова никто из исследователей упорно не замечает», Барков пытается выдать мнение отдельно взятых личностей за некое общее мнение. Но ни один известный мне серьезный булгаковед никогда не обвинял Булгакова в антисемитизме. А возможность любого отдельно взятого человека опубликовать любую чушь, нужно воспринимать стоически, как неизбежную плату за обретенную свободу от советской цензуры.

II.VIII.1. В последнее время было немало попыток доказать наличие в творчестве М. А. Булгакова элементов антисемитизма. Если бы этим занимались только издания, в аргументации которых логика подменяется апеллированием к зоологическим инстинктам читателя, на эти потуги вряд ли стоило бы обращать внимание. Но публикацией таких материалов стали заниматься солидные, уважаемые журналы; и хотя журнальная площадь выделяется, похоже, не под тему, а под имя модного автора, это не меняет сути. Даже наоборот…

Справедливости ради нужно все же отметить, что для выводов об антисемитизме Булгакова оснований имеется значительно больше, чем для предлагаемого Барковым альтернативного прочтения романа. Но опять же повторюсь: при желании можно вывести что угодно из чего угодно. Многие исследователи пишут о якобы бытовом антисемитизме Булгакова, ссылаясь на строки его дневника за 1924-1925 гг. Выдранные из контекста жизни Булгакова эти цитаты, на первый взгляд, выглядят достаточно убедительно. Булгаков, совершенно недвусмысленно выражает свое раздражение засильем евреев в определенных издательских организациях. Однако антисемитизм это неприязнь исключительно к евреям и именно по национальному признаку. Есть ли какие-либо разумные основания полагать, что если бы, например, редакцию «Безбожника» или любого иного издательства вместо евреев заполонили негры или китайцы, или калмыки, или любые иные «инородцы», Булгаков остался бы доволен уровнем их работы, особенно антирелигиозной? Конечно же, нет! Следовательно, в своем дневнике он выразил не бытовой антисемитизм, а только бытовую неприязнь к конкретной бытовой ситуации, поскольку раздражение Булгакова связано не с самим по себе количеством евреев в определенных организациях, а только с его неприязнью к результатам работы этих учреждений. Любой из нас, например, неоднозначно отнесется к «засилью» кавказцев на рынке. Если цены нормальные, не обратит никакого внимания, а если не по карману, то в сердцах плюнет и скажет: «Засели паразиты и цены ломят!» Но в последнем случае это будет раздражение именно ценами, а не кавказцами. Так и у Булгакова сквозит раздражение именно жизнью, а не евреями, в то время как настоящего антисемита всегда раздражают именно сами евреи, независимо от любых жизненных причин.

Хорошо это или плохо, вопрос другой, но если учесть, в какое тяжелое и материально и духовно невыносимое для Булгакова время сделаны эти записи[1], то говорить здесь просто не о чем. Сам же писатель в своем дневнике подчеркивает, что у него: «Есть неуместная раздражительность. Все из-за проклятого живота и нервов»[2]. Напомню эпизод, когда Булгаков специально сидел в гостях у знакомых, пока они не были вынуждены предложить ему пообедать:
«Каюсь в скверном. Когда я уходил, мне представилась картина обыска у них. Приходят. Все роют. Находят золотые монеты в кальсонах в комоде. В кладовке мука и ветчина. Забирают хозяина…
Гадость так думать, а я думал.
Кто сидит на чердаке над фельетоном голодный, не следуй примеру чистоплюя Кнута Гамсуна[4]. Иди к этим, что живут в семи комнатах, и обедай»[3].

Новоявленным образованцам, внешне тянущимся к истокам русской духовности, тяжело понять нравственные устои истинно русской потомственной интеллигенции и осознать и принять тот факт, что: «<…> в кругу, к которому принадлежала Любовь Евгеньевна (и Михаил Булгаков), антисемитизм был недопустим и находился под нравственным запретом»[5]. Приведу слова М. Чудаковой: «<…> в те же самые годы, когда он хотел выбрать самое страшное и отталкивающее из виденного – он описал убийство еврея на мосту в последней главе «Белой гвардии» и описал убийц с тем накалом ненависти и омерзения, выше которого, пожалуй, не поднимался на страницах своей прозы. Какая бы то ни было национальная идея с насилием и произволом впридачу пленить его никоим образом не могла. И пережив все первое пореволюционное десятилетие, в самом доверительном своем сочинении, обращенном к «Тайному другу» (1929), он вновь опишет страшные последствия национальной ненависти как самую саднящую страницу памяти»[6].

Что еще я могу добавить на чашу весов? Только прекрасные еврейские[7] глаза его последней жены, его божества, его последней любви…

________________________________________________________________
[1] Письмо в Киев Н. А. Земской от 23 октября 1921 г.: «Игривый тон моего письма объясняется желанием заглушить тот ужас, который я испытываю при мысли о наступающей зиме. <…> Может, помрем, а может, и нет. Работы у меня гибель. Толку от нее пока немного <…> Бегаешь как собака, а питаешься только картошкой»;
«Под пятой», запись от 9 февраля 1922 г.: «Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем»;
«Мой дневник», запись от 02.09.1923 «<…> в таких условиях, как сейчас, я, возможно, пропаду». [Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 22, 49, 53].

[2] Булгаков М. А. Мой дневник, запись от 23.12.1924 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 78.

[3] Булгаков М. А. Записки на манжетах. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. – К.: Дніпро, 1989, с. 699.

[4] Имеется в виду роман Кнута Гамсуна «Голод».

[5] Яновская Л. М. // Весь Булгаков в воспоминаниях и фотографиях / Сост.: Л. В. Губианури и др. – К.: Мистецтво, 2006, с. 123.

[6] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 237.

[7] «Род Нюренбергов <…> в России ведет свое происхождение от еврея-ювелира Нюренберга, приехавшего в Житомир в 1768 г. в числе немецких переселенцев, приглашенных Екатериной II». В середине 1880-х годов отец Елены Сергеевны «<…> перешел из иудейства в лютеранство, а в 1889 г., накануне брака с матерью Булгаковой <…>, дочерью православного священника, принял православие» [Соколов Б. В. Булгаков: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2003, с. 131].

[Vendi]

Так этот графоман еще и антисемит!

[tsa]

Так этот графоман еще и антисемит!

Я бы не делал такого резкого однозначного вывода. Даже несмотря на свою службу в КГБ Барков вряд ли был антисемитом, тем более, что сам был "инородцем", так как имел греческое происхождение. Правда и степень его любви к евреям не стоит оценивать по его главе против выдуманного им же обвинения Булгакова в антисемитизме. Все эти рассуждения понадобились ему только для попытки очередного смехотворного "обоснования" своих тезисов.

[tsa]

II.VIII.2. …Начать разбор лучше всего, пожалуй, со сцены в "Грибоедове" из самой первой, уничтоженной в 1930 году редакции романа, фрагменты реконструкции которой М. О. Чудаковой помещены в той же книжке "Литературного обозрения", что и упомянутая статья М. А. Золотоносова:
" – Бейте, Граждане, арамея! – вдруг взвыл Иванушка и, высоко подняв левой рукой четверговую свечечку, правой засветил неповинному в распятии любителю гольфа чудовищную до…плюху. … бледного лица и он улегся на асфальте… И вот тогда только на Иванушку догадались броситься…
Воинственный Иванушка … забился в руках. Антисемит! – истерически прокричал кто-то"
(выделенные места соответствуют сохранившимся фрагментам текста, взятые в угловые скобки слова вычеркнуты Булгаковым).

Забавно, что занимаясь добросовестным разбором данного вопроса Барков по существу выполняет ту же неблагодарную задачу разоблачения заведомо глупых теорий, что и я по отношению к его собственному труду. Но опять же совершенно незачем надувать щеки и придавать видимость серьезного аргумента данному черновику. Вполне достаточно обратить внимание всего на одно обстоятельство: в данной сцене симпатии автора явно не на стороне его героя. Человеком достойным уважения Иван становится только в лечебнице, после встречи с Мастером. Но этот короткий путь к истине для Баркова заблокирован.

II.VIII.3. Эта же тема поднимается и в другой ранней редакции романа, опубликованной под названием "Черный маг"; там рассказ Воланда о событиях в Ершалаиме вызвал заинтересованную реакцию его собеседника:
" – Скажите, пожалуйста, – неожиданно спросил Берлиоз, – значит, по-вашему, криков "распни его!" не было?"
Можно видеть, что в этой редакции вопрос т. н. "исторической вины" ставился Булгаковым прямо, без какой-либо зашифровки. И настолько же открыто подается однозначный ответ, который можно расценить только как неприятие писателем самой мысли о вине еврейского народа в казни Христа:
"Инженер снисходительно усмехнулся: – Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат!"
Следует ли говорить о том, что этот отрывок, вносящий ясность в позицию Булгакова по весьма щекотливому вопросу, никак не комментируется исследователями, пытающимися выстраивать на песке какие-то ничего не доказывающие "цепочки"? Для них он просто как бы не существует. Здесь, пожалуй, дело вовсе не в методологии, а в откровенной ангажированности исследователей, усилия которых направлены не на беспристрастное выяснение истины, а на заданный конечный результат.

Все приведенные слова вполне естественны в устах исторического Пилата, которого возможные обвинения в антисемитизме никак не беспокоили, особенно в приватной беседе. Кроме того, как я уже отмечал, в черновиках Булгаков всегда делал более прямолинейные наброски и сглаживал и отшлифовывал текст при последующем редактировании. Анализируя цитируемые Барковым отрывки черновиков, можно видеть, что никакой вопрос т.н. «исторической вины» Булгаковым в романе никогда не ставился, ибо право же смешно возводить в сакральный ранг каждый заданный в романе кем-либо вопрос. «Историческая вина» исторически возложена на еврейский народ исключительно христианством:
«26:59 Первосвященники и старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти.
27:2 И связавши Его, отвели и предали Его Понтию Пилату, правителю.
27:17 Итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтоб я отпустил вам: Варраву, или Иисуса, называемого Христом?
27:18 Ибо знал, что предали Его из зависти.
27:23 Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят!
27:24 Пилат, видя, что ничего не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы.
27:25 И отвечая весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Матф.).

Как видим, именно само христианство (но не учение Христа!) в основу своего учения заложило утверждение о смертельной вине целого народа. А ведь на чужих костях свое счастье не построишь! У Булгакова же даже вина синедриона только косвенная, а прямая ответственность словами Левия возложена на Пилата: «Тебе не очень-то легко будет смотреть в лицо мне после того, как ты его убил»[1].

[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 655.

[tsa]

II.VIII.4. В еще одной редакции романа, опубликованной под названием "Великий канцлер", в уста Пилата вложены такие слова об иудеях: "О, род преступный! О, темный род!..", которые в одном из вариантов выглядели еще более резко. В. И. Лосев, выступивший в роли публикатора и комментатора, с готовностью приводя текст, вычеркнутый Булгаковым, сетует на то, что "в последующих редакциях […] наиболее резкие выражения Пилата в адрес первосвященника иудеев были сняты. Вероятно, автор опасался обвинений в антисемитизме. В результате не прозвучали в полную силу первоначальные творческие замыслы писателя политического характера".
Вот так, не вникнув как следует в содержание ни окончательной, ни публикуемой им редакции, публикатор подводит итог длительного спора вокруг знаменитого романа. По Лосеву выходит, что роман утратил свою политическую остроту, и что Булгаков-де не смог проявить свое отношение к "темному роду".
Трудно обойти вниманием и фразу, завершающую процитированную сентенцию В. И. Лосева: "Ибо в первых редакциях романа о дьяволе острие булгаковского обличения было направлено главным образом против Кабалы, а уже во вторую очередь – против властелина". Непонятно, на основании чего сделан такой вывод, и кого, по мнению В. И. Лосева, Булгаков должен был причислять к этой Кабале. Следует полагать, что уж во всяком случае не представителей "коренной национальности", хотя содержащиеся в "Черном маге" ("Составление, текстологическая подготовка, предисловие и комментарии Виктора Лосева") авторские слова о том, что русский человек не только нагловат, но и трусоват, должны были развернуть ход мысли автора комментариев в несколько неожиданном для него самого направлении. Эта фраза тем более должна была насторожить истинного русского патриота, поскольку в качестве одного из основных лейтмотивов этического пласта романа рефреном проходит утверждение о трусости как самом большом зле…
Но не будем следовать сомнительной методе и приписывать русскому писателю М. А. Булгакову антирусские настроения. Просто из этого примера следует, что к анализу комментируемого материала, тем более в рассматриваемом аспекте, нельзя подходить легковесно.

Я далеко не в восторге от уровня комментариев В. Лосева. Часто они, как бы это помягче сказать не очень содержательны. Выпало ему по жизни счастье комментировать Булгакова, да вот только явно не по плечу это высокое дело ему оказалось. Рассматриваемый комментарий действительно откровенно слаб, тем не менее, такого смысла как пытается ему придать Барков, он все же не имеет. Лосев утверждает, что резкие выражения Пилата в адрес первосвященника иудеев на самом деле были адресованы так называемой Кабале, под которой Булгаков понимал скопище бездарностей на поприще политики и идеологии (в т.ч. и религиозной), состоящих при власти и душащих талант свободного художника. Если стать на эту точку зрения, то дальнейший вывод Лосева в общем-то справедлив – якобы скрытая политическая острота действительно утратила силу.

Однако вывод Лосева явно ошибочен, так как в данном случае, в поисках прототипа Кабалы нужно опираться не на гневные слова Пилата а, в первую очередь, на булгаковский образ Каифы. А он не дает ни малейших оснований для утверждения Лосева. Речь Каифы совершенно не похожа на речь фанатика. Он ведет себя с достоинством, говорит «тихим, но твердым голосом», «гордо и спокойно»[1]. На угрозы грозного римского прокуратора в его адрес Каифа отвечает «бесстрашно»[2], и только когда Пилат начинает угрожать всему иудейскому народу, лицо Каифы покрывается пятнами и глаза его загораются.

В том смысле как мы говорим о религиозных фанатиках, я бы Каифу фанатиком не назвал. Судя по описанию, в нем сочетается непоколебимая вера в правоту своей религии (что хотя и граничит с фанатизмом, но все-таки в первую очередь свидетельствует о твердости веры) с политическим прагматизмом.

Непримиримое преследование Иешуа Каифой совершенно естественно, ибо Иешуа несет в себе мощное деструктивное начало для иудейской религии, и Каифа это прекрасно понимает. Его не волнует Вар-равван и убийства им отдельных людей, для него важнее охранение незыблемости религиозных устоев его народа.

Каифа «выдергивает» Иешуа из жизни с сознанием своей правоты, как пропалывают сорняк на грядке, так как если его не удалить, не будет урожая. Над тем, что этот «сорняк» на самом деле значительно более ценен, чем возделываемые до сих пор «растения», Каифа не в состоянии даже задуматься, ибо верует в своего бога, а вера по определению слепа. С такой же неистовостью накидывались на инакомыслящих и религиозные христианские деятели. Вспомним Иоанна Кронштадтского, записавшего в своем дневнике такую молитву: «Господи, не допусти Льву Толстому достигнуть до праздника Рождества Божией Матери, Которую он хулит. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю. Аминь»[3].

В те времена Иудея бурлила. Любой проповедник нес потенциальную опасность, так как возмущал сознание народа новым учением. Поэтому прямой долг Каифы, как он его понимает – уничтожить бродячего проповедника. На конфликт с Пилатом Каифа идет потому, что считает, что не римские мечи несут гибель иудейскому народу, а отказ от веры отцов. Такие у него моральные ценности. И по-своему он прав. Хотя убивать идеи бессмысленно, – рано или поздно все равно прорастут. Но Каифа искренне считает именно свое дело правым и борется за него как может. У меня лично образ Каифы симпатий не вызывает так как мне чужда его философия, но объективности ради следует признать, что благодаря таким как он, евреи сохранили свою самобытность как народ.

[1] Там же, с. 363, 364.

[2] Там же, с. 364.

[3] Кураев А., диакон. Не-американский миссионер. – http://kuraev.ru/index.php?option=com_remo...einfo&id=13