Архив Булгакова, (булгаковеды и булгакоеды) Опции

[tsa]

Мандельштам и Ахматова не склонились, потому что ими были написаны "под собою не чуя страны" и "Реквием" соответственно.

Ну по Вашей же логике при написании этих вещей они не склонились, а при написании хвалебных од склонились. В чем Вы видите противоречие? Причем Мандельштам по Вашей логике сначала "разогнулся", а потом "склонился", убоявшись написанного. Как-то это странно звучит.

Булгаков же написал помимо всего прочего "Батум". Для чего - даже ежу понятно.

Я не знаю еще какой Вы зверь, но явно не еж.
Будьте добры приведите строки из Батума, которых Булгаков должен стыдиться.

Пьеса «Батум» ни в коем случае не являлась заказной, как это по незнанию обстоятельств ее написания почудилось Баркову и Вам. Ее действительно заказал Булгакову МХАТ, но по этой логике заказным произведением следует объявить и роман Булгакова о Мольере – его любимом драматурге. Замысел пьесы возник у Булгакова давно, и окончательное решение написать ее он принял уже в начале 1936 г. – «М. А. окончательно решил писать пьесу о Сталине»; «М. А. поехал в МХАТ <…> разговор, над чем будет М. А. теперь работать? – М. А. ответил, что единственная тема, которая его сейчас интересует, это о Сталине»[1]. Однако по различным причинам осуществление задуманного откладывалось писателем.

Отношение Булгакова к Сталину было противоречиво. Нет, Булгаков не боготворил его, но видимо уважал как сильную личность «вздыбившую» Россию. Нужно учесть, что все то, что мы знаем сейчас, Булгакову достоверно известно быть не могло. Конечно, он мог подозревать сфабрикованность громких процессов, однако аналогичные процессы были и после Великой французской революции, – борьба за власть есть борьба за власть. Многие в то время видели в Сталине духовного наследника великого преобразователя России – Петра Первого, который, как известно, также на костях и крови воздвигал будущее могущество России и город своего имени. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Булгаков рассмотрел слово «мастер» как один из вариантов названия. Более того, надо же отдавать отчет в том, что подобные перечни возможных вариантов названий всегда включают и заведомо неподходящие варианты. Сама обширность данного списка ни в коем случае свидетельствует о многообразии возможных названий, а исключительно о том, что ни одно из этих названий писателя не удовлетворяло.

Рьяным монархистом, то есть приверженцем конкретного царствующего дома, Булгаков не был, но сама идея монархии, по свидетельству его первой жены, в молодости была ему близка: «Он был вообще вне всякой политики. <…> Но большевиков он не любил, и по убеждениям он был монархист»[2]. Несомненно, со временем, убедившись в жизнеспособности поначалу встреченного им в штыки строя, Булгаков стал воспринимать Сталина как нового «большевистского» монарха. Как Пушкину было не зазорно писать царю, так и для Булгакова было совершенно естественно писать Сталину и действующему правительству (так же поступает и его Мольер, через весь сюжет красной нитью проходит тема взаимоотношений великого драматурга с королем). Письма эти, с одной стороны, подчеркивают сохранение писателем чувства собственного достоинства, а, с другой стороны, показывают, что писатель мучительно искал свое место в современной жизни, в Советской России. Ему было важно получить разрешение на поездку за границу именно как знак доверия к нему. Нечего и говорить, что при характерной для Кураева и иже с ним ненависти к Советской России, Булгаков бы не мучался этими проблемами, да и из страны сумел бы уехать еще в двадцатые годы. Аналогично относилась к Сталину и Елена Сергеевна, о чем свидетельствует характерная запись от 14 марта 1936 г. в ее дневнике: «Перед началом второго действия в правительственной ложе появились Сталин, Орджоникидзе и Молотов. Я все время думала о Сталине и мечтала о том, чтобы он подумал о Мише и чтобы судьба наша переменилась»[3].

Отношение Булгакова к Сталину прозрачно выражено и в его восторженном письме В. В. Вересаеву: «В самое время отчаяния <…> по счастию мне позвонил генеральный секретарь… Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно. В сердце писателя зажглась надежда: оставался только один шаг – увидеть его и узнать судьбу»; «В отношении к генсекретарю возможно только одно – правда, и серьезная»[4]. Спустя годы мы понимаем всю наивность этих оценок и то, что Булгаков был обманут в своих ожиданиях, но нужно же понимать, что писателю тогда все виделось иначе и нельзя пытаться спустя годы задним числом сделать его более прозорливым, как не нужно доказывать, что великий Эвклид предвидел геометрию Лобачевского. Увы, но не предвидел. В 1931 г. в письме Сталину Булгаков пишет: «Заканчивая письмо, хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам. Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти»[5].

В конце 1938 г. Булгаков принял предложение МХАТ и весной 1939 г. написал пьесу «Батум» о юности и начале революционной деятельности Сталина. Оценки пьесы крайне противоречивы. Некоторые булгаковеды считают, что Булгаков написал ее в конфликте с собственной совестью и стыдился ее, хотя факты свидетельствуют об обратном. Как отмечает В. Сахаров – «Булгаков все это, конечно, предвидел и сказал писателю Л. Ленчу: «Вы же, наверное, успели уже узнать наши литературные нравы. Ведь наши товарищи обязательно станут говорить, что Булгаков пытался сподхалимничать перед Сталиным и у него ничего не вышло». Действительно, далее последовали всевозможные вариации этой оригинальной мысли. Они повторяются по сей день, невзирая на тут же приводящиеся факты»[6].

Возникает закономерный вопрос, почему же Булгаков не уничтожил якобы слабую, по его мнению, пьесу? Почему в семейном дневнике четы Булгаковых нет ни малейшего намека на подобные настроения, а, наоборот, отражено его многолетнее творческое желание взяться за разработку данного сюжета – «это, конечно, очень трудно… хотя многое мне уже мерещится из этой пьесы»[7], – и его напряженная лихорадочная работа над пьесой, написанной на одном дыхании в рекордно короткие сроки? Можно ли оставить без внимания положительное мнение о пьесе самой Елены Сергеевны, имевшей достаточно тонкий литературный вкус, а также Николая Эрдмана, – второго, наряду с Булгаковым, выдающегося драматурга того времени. Вот некоторые записи о пьесе «Батум» из дневника Булгаковой<A title="" style="mso-footnote-id: ftn8" href="http://www.bulgakov.ru/ipb/index.php?act=post&do=edit_post&f=6&t=1016&p=5152&st=20#_ftn8" name=_ftnref8>[8]:
· личные впечатления – «Сегодня прочла вечером одну картину из новой пьесы. Очень сильно сделано»;
· чтение знакомым (семья Файко) – «Миша прочел им черновик пролога из пьесы о Сталине <…> Им чрезвычайно понравилось, это было искренно»;
· чтение Борису и Николаю Эрдманам – «Они считают, что – удача грандиозная. Нравится форма вещи, нравится роль героя».

Свою высокую оценку пьесы Елена Сергеевна не изменила и с течением времени: «И, наконец, кто еще так угадал Сталина, как Булгаков в своем «Батуме»?..»[9]

Полагаю, что цитированные выше записи однозначно свидетельствуют: Булгаков писал свою пьесу искренне, литературные ее достоинства не подвергались даже малейшему сомнению со стороны его современников, и стыдиться ее ему было не больше оснований, чем Альберу Камю своего «Калигулы».

Обвинение Барковым и Вами работы Булгакова в заказном характере особенно гнусно потому, что как такового заказа принципиально не было, Булгаков сам заинтересовался этой темой. Если бы его работа действительно носила «заказной» характер, то это означало бы, что он стал на путь добровольного лизоблюдства. Но Булгаков никогда и ничего не писал по заказу! Как писала Елена Сергеевна брату Булгакова Николаю: «<…> не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник – правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил»[10].

Булгаков никогда не писал по чужому заказу. Вот запись от 20 мая 1937 г.: «<…> вечером звонил Адриан Пиотровский <…> Он что-то делает в кино в Ленинграде или заведует чем-то, не знаю. Хотел заказать М. А. сценарий. М. А. отказался. Но из любопытства спросил – «на какую тему?» – Антирелигиозную!»[11] Булгаков не был ремесленником и отказывался от любых не интересных ему предложений:
«Кнорре зашел в филиал, вызвал М. А. и очень тонко, очень обходительно предложил тему – «прекрасную – о перевоспитании бандитов в трудовых коммунах ОГПУ» – так вот, не хочет ли М. А. вместе с ним работать.
М. А. не менее обходительно отказался»[12].

Еще пример, 2 мая 1938 г. к нему пришел видный издательский работник Н. С. Ангарский «<…> и с места заявил: – Не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж, переведу на все языки. Денег – тьма, валюта. Хотите, сейчас чек дам – аванс? – М. А. отказался, сказал – это не могу. После уговоров, Ангарский попросил М. А. читать его роман («Мастер и Маргарита»), М. А. прочитал 3 первые главы. Ангарский сразу: – А это напечатать нельзя. – Почему? – Нельзя»[13]. При крайне стесненном материальном положении Булгакова отказаться от такого фантастического предложения мог только человек, который не пишет по заказу, и которому совершенно не важно, что ему заказывают, – антирелигиозный сценарий или авантюрный роман.
________________________________________________________________
[1] Дневник Елены Булгаковой, записи от 07.02.1936 и 18.02.1936 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 112, 114.
[2] Из семейной хроники Михаила Булгакова: воспоминания Т. Н. Лаппа (Кисельгоф) // Паршин Л. К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. – М.: Кн. Палата, 1991, с. 63.
[3] Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1988, с. 426.
[4] Письмо к В. В. Вересаеву от 22.07.1931, приписки от 27-28.07.1931 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 252.
[5] Письмо к И. В. Сталину от 30.05.1931 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 246.
[6] Сахаров В. «Батум» М. А. Булгакова: в поисках текста. – http://bulgakov.km.ru/teatr/batum.htm
[7] Дневник Елены Булгаковой, запись от 10.09.1938 / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 201.
[8] Там же, записи от 23.05.1939, 07.06.1939, 11.06.1939, с. 260, 263, 265.
[9] Письмо Е. С. Булгаковой к С. Я. Маршаку от 06.01.1955 // Булгаков М. А. Дневник. Письма. 1914-1940. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 629.
[10] Там же, письмо к Н. А. Булгакову от 16 января 1961 г., с. 323.
[11] Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 148.
[12] Там же, запись от 08.12.1933, с. 47.
[13] Там же, запись от 03.05.1938, с. 197.

Что касается того, что было с Мандельштамом в застенке, то это совсем другая история, я бы сказал, совсем другая жизнь. Посмотрел бы я на вас, окажись вы в тех же обстоятельствах. На свой счёт тоже не заблуждаюсь.

А ничего не было. Все это хорошо исследовано и опубликовано. Его не мучили и не пытали:

«<…> в документально оснащенной книге «Гибель Осипа Мандельштама» говорится, что никакого мучительства Мандельштаму на себе испытать не пришлось, да и «не было нужды тратиться на пытки, потому что поэт, подавленный, растерянный, оказался «легкой добычей» и на первом же допросе рассказал всё»[1]. Впрочем, нет, не совсем всё, ибо в протоколе допроса от 19 мая появилось такое признание: «В дополнение к предыдущим показаниям должен добавить, что к числу лиц, которым я читал названное выше контрреволюционное стихотворение принадлежит и молодая поэтесса Мария Сергеевна Петровых. Петровых записала это стихотворение с голоса, обещая, правда, впоследствии уничтожить»[2]. Согласимся, если список лиц, нехотя составленный Мандельштамом по требованию следователя, был действительно приблизительным <…>, совсем необязательно было добавлять в него молодую поэтессу Марию Петровых (ей было в 1934-м всего 26 лет), тем более что ей в начале того же года посвятил он два стихотворения, ей в одном из них сказал: «Ты, Мария, – гибнущим подмога…» И уж совсем необязательно было сообщать, что «Петровых записала стихотворение с голоса». Ибо, во-первых, ни один следователь знать об этом не мог и потому ждать, а тем более требовать такого признания тоже не мог. Ибо, во-вторых, известно для чего записала (если записала) – чтобы сохранить, спасти от забвения в изустном виде существующее стихотворение. Так что есть в этих показаниях Мандельштама избыточная какая-то «легкость», какое-то избыточное «равнодушие к судьбе друзей», и не эту ли избыточность предвосхищая, написал он во втором стихотворении, посвященном Марии Петровых:
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
Правда, по словам Н. Я. Мандельштам, сохраненным Э. Герштейн, эпизод с показаниями Мандельштама о Марии Петровых имел следующую подоплеку: «На следствии Мандельштам видел свои сатирические стихи о Сталине, записанные кем-то. Ему показалось, что это почерк Марии Петровых… Если «у них» есть уже запись этого стихотворения, сделанная рукой Марии Петровых, то как же он не указал на нее в числе слушателей?!. На следующем допросе он решил исправить свою ошибку. Не дожидаясь вопроса, он «поспешил» сделать вышеприведенное признание, подведя тем самым Марию Петровых под статью: «распространение контрреволюционного материала». Кстати, Эмма Герштейн оспаривает датировку второго стихотворения, посвященного Петровых, считая, что «черную свечку» Мандельштам, мучимый совестью, написал позже, в апреле 1935 года»[3].Даже если Мандельштам действительно узнал почерк Петровых на лежащем перед следователем списке стихотворения, остается вопрос, за кого он при этом испугался, за любимую, или за себя? Печальный ответ очевиден…
____________________________________________________________
[1] Поляновский Э. Гибель Осипа Мандельштама. – СПб.-Париж, 1993, с. 83.
[2] Там же, с. 83.
[3] Геворкян Т. «Несколько холодных великолепий о Москве». Марина Цветаева и Осип Мандельштам. – http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/about/gevorkyan00.html

Опять игра слов. Ну, это мы уже проходили.

Я рад, что возразить по существу Вам нечего.

В заключение позвольте вас поблагодарить за полезную информацию.
А Булгаков мне по-прежнему интересен, он действительно сильный писатель. Но не бронзовый идол, которого надо вылизывать.

Если Вы полагаете, что я его вылизываю, буду раз примеру. Что касается Чудаковой, то она кроит под себя образ Булгакова, сообразно облику, подобию и росту своему и мажет его прогорклым жиром булгакоедения.

[ержан урманбаев]

ответы очевидны.
1. Время утери документов неизвестно.
2. Книга должна была выйти из печати.
3. Для ускорения процесса издания.

[tsa]

ответы очевидны.1. Время утери документов неизвестно.

Зато известно, что исчезли они из архива и известно, что в архив они были сданы после смерти Е. С. Булгаковой.

2. Книга должна была выйти из печати.

Это ответ на вопрос "2. Почему ждала 30 лет, прежде чем исполнила волю мужа?"
Какую связь с выходом МиМ имеют последние корректуры «Белой гвардии», первые тетради дневников Е.С.Булгаковой, самые ценные книги из его библиотеки и письма, полученных Е.С.Булгаковой уже после смерти мужа?
И какой смысл был уничтожать именно последние рукописи и тетрадь с планами по доработке и сохранять старые черновики? Теоретически Булгаков мог попросить уничтожить только старые черновики или вообще все, но никак не бумаги, отражающие его последнюю волю.
Зачем нужно было Булгаковой уничтожать перепечатанные ею сочинения Булгакова (т.е. очень важные ее редакторские работы)?

3. Для ускорения процесса издания.

Это ответ на вопрос "3. Почему вопреки этой воле Е. С. демонстрировала эти материалы исследователям?"
Интересно было бы узнать, как показ обреченных на уничтожение материалов может ускорить издание?
И откуда Вы взяли, что исследователи имели малейшее влияние на ускорение процесса? Наоборот, только отсутствие малейших слухов о связанных с романом дополнительными документами могло способствовать ускорению издания, ибо в этом случае разрешающий человек понимал, что дурных сюрпризов от своего разрешения ожидать ему не следует.

[ержан урманбаев]

Смешно.

[tsa]

Смешно.

А разве Вы еще что-то умеете, кроме как смеяться? Право лень составлять Ваш словарь "Эллочки-людоедки", но думаю уже и самый ленивый читатель форума заметил, что слово "смешно" Ваша стандарная отписка, когда ничего умного Вы сказать не в состоянии. Так смейтесь на здоровье, мне не жалко, хотя смех без причины - признак не очень хороший, но не будем о грустном.

[ержан урманбаев]

Класс!!!

[tsa]

Класс!!!

Я вижу я опять ошибся, судя по всему Ваш словарь шире, чем у Эллочки-людоедки, и коль скоро Вы слывете на форуме культурной девушкой, то есть человеком, Вас скорее можно уподобить Фимке Собак:

"Мадмуазель Собак слыла культурной девушкой: в ее словаре было около ста восьмидесяти слов. При этом ей было известно одно такое слово, которое Эллочке даже не могло присниться. Это было богатое слово: гомосексуализм. Фима Собак, несомненно, была культурной девушкой"

Впрочем, Вы пожалуй можете дать свое очко вперед и Фимке Собак, ведь если я не ошибаюсь, в Вашем словаре, кажется, есть еще и слово "педофилия"?