12 сентября 1939 г. Е. С. Булгакова записала слова мужа во время их пребывания в Ленинграде: "Плохо мне, Люсенька. Он мне подписал смертный приговор". Эта фраза в равной мере могла относиться и к ленинградскому врачу, по-видимому, уже констатировавшему развившийся нефросклероз, и к С., без санкции которого не мог произойти запрет "Батума" (Булгаков связывал свою болезнь со злосчастной пьесой).
16 августа 1939 г. жена драматурга занесла в дневник рассказ режиссера МХАТа В. Г. Сахновского(1886-1945) о причинах запрета "Батума":
"...Пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как Сталин делать литературным образом (при позднейшем редактировании "литературный образ" был заменен на "романтического героя"). Нельзя ставить его в выдуманное положение и вкладывать в его уста выдуманные положения и слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать", хотя, вместе с тем, "наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе".
Правда, 22 августа 1939 г. директор МХАТа Г. М. Калишьян убеждал драматурга, что "фраза о "мосте" не была сказана". А 18 октября 1939 г. Е. С. Булгакова записала, что 10 октября "было в МХАТе Правительство, причем Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем (главным режиссером МХАТа В. И. Немировичем-Данченко (1858-1943), сказал, что пьесу "Батум" он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить".
Это только слегка подсластило пилюлю умирающему. В первые дни после запрета пьесы Булгаков думал о письме С., но потом отказался от этого намерения. Насчет личности С. он не заблуждался. В романе "Мастер и Маргарита" в последней редакции, создававшейся одновременно с "Батумом", Воланд, покидая Москву, хвалит С.: "У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело, и вообще все кончено здесь. Нам пора!"
8 февраля 1940 г. ведущие артисты МХАТа Василий Иванович Качалов (Шверубович) (1875-1948), Алла Константиновна Тарасова (1898-1973) и Н. П. Хмелев обратились к С. через секретаря А. М. Поскребышева (1891-1965). Они писали о тяжелой болезни Булгакова и резком ухудшении его состояния:
"Трагической развязки можно ожидать буквально со дня на день. Медицина оказывается явно бессильной, и лечащие врачи не скрывают этого от семьи. Единственное, что по их мнению могло бы дать надежду на спасение Булгакова, - это сильнейшее радостное потрясение, которое дало бы ему новые силы для борьбы с болезнью, вернее - заставило бы его захотеть жить, - чтобы работать, творить, увидеть свои будущие произведения на сцене.
Булгаков часто говорил, как бесконечно он обязан Иосифу Виссарионовичу, его необычайной чуткости к нему, его поддержке. Часто с сердечной благодарностью вспоминал о разговоре с ним Иосифа Виссарионовича по телефону десять лет тому назад, о разговоре, вдохнувшем тогда в него новые силы. Видя его умирающим, мы - друзья Булгакова - не можем не рассказать Вам, Александр Николаевич, о положении его, в надежде, что Вы найдете возможность сообщить об этом Иосифу Виссарионовичу".
Явным следствием письма стал визит к Булгакову первого секретаря Союза советских писателей Александра Александровича Фадеева (Булыги) (1901-1956). 15 февраля 1940 г. Е. С. Булгакова записала: "Вчера позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришел. Разговор вел на две темы: о романе ("Мастер и Маргарита") и о поездке Миши на юг Италии, для выздоровления".
Похоже, мечта писателя о заграничной поездке могла наконец стать реальностью, но больному Булгакову было уже все равно. Накануне, 13 февраля 1940 г. он прекратил и уже более не возобновлял правку своего последнего романа - на словах Маргариты: "Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?" Писатель умер 10 марта 1940 г. Его друг драматург Сергей Александрович Ермолинский (1900-1984) вспоминал: "На следующее утро, - а может быть, в тот же день, время сместилось в моей памяти, но кажется, на следующее утро - зазвонил телефон. Подошел я. Говорили из Секретариата Сталина. Голос спросил: - Правда ли, что умер товарищ Булгаков? - Да, он умер. Тот, кто говорил со мной, положил трубку". С. так и не нашел время хотя бы на еще один телефонный разговор с умирающим писателем. Возможно, помешала занятость советско-финской войной, последние сражения которой развертывались как раз в эти дни. Диалог Сталин - Булгаков, завязавшийся 18 апреля 1930 г., в дальнейшем не имел продолжения, превратился в булгаковский монолог. Все письма Булгакова, адресованные С. после их телефонного разговора, шли в пустоту.
